Елена Блонди - ТАТУИРО (HOMO)

• Название: ТАТУИРО (HOMO)
• Автор: Елена Блонди
• Жанр: Ужасы и Мистика

---

– Ненавижу тебя! Ты… Ненавижу… Я…

Огромность ненависти тяжко ворочалась в нем, причиняя боль, разламывая сознание, пыталась вырваться.

– Ники, успокойся, – Витька потащил из скрюченных пальцев рукав, оглянулся на маячившего за стеклом Степку, на спутников Сеницкого, что загораживали собой стеклянную дверь.

– И всегда буду… – руку не убирал, мял, выворачивал пальцами ткань, как в детстве дети щиплют друг другу нежную мякоть под локтем.

– И что? Я и так ухожу! Чего еще?

Ники всхлипнул сухо, задышал, заметался глазами. Не знает, чего еще – прикинул Витька. Шея болела, свитер задрался, обнажая поясницу, куртка вздулась нелепым пузырем. Злость поднималась снизу, от паха, заполняла все, и мышцы напрягались – удержать, не дать рвануться наружу, разрывая кожу в лоскутья. Не сверху падало, как утром другое, прозрачное и невесомое, обостряя чувства, но так же растворялось в крови, толкало из-под ребер, теряя по дороге способность рассуждать, превращалось в ярость.

Задрожало мелко колено. Витька уперся ногами покрепче в пол. Спасаясь от темной ярости, резко оторвал от себя Никины руки:

– Пошшел ты… Пусти!

Но не успел, не справился. Да и не хотел уже. Глотая темное, слепое – тут же сам протянул руки навстречу обезумевшему Сеницкому:

– Что? Снова потрогать? Ах ты… Ну, давай! Давай, кролик.

Смеясь, изогнул спину, подбоченясь, подмигнул, дернув подбородком в сторону окаменевшего вьюноши с подведенными глазками:

– Изменишь мальчику? Иди ко мне, лапа, не пожалеешь…

Что-то в лице Ники попыталось возмутиться, но сползло за ухо, под воротник рубашки, спряталось без сил. Оставив лишь слепую жадность лианы, тянущейся к опоре – захлестнуть и прижаться, срастись, замереть, высасывая из жесткого кровь поддержки.

Витька рванул тонкое тело на себя, обхватил талию, притиснул бедра к своим. И зашептал в откинутое лицо, целя рядом с ухом, чтоб не забить слова дыханием. Всякий раз, когда губы его касались щеки, Ники вздрагивал и прижимался крепче.

– Хочешь покоя? Да? Со мной? Прижаться. Да? Меня, да?

Рука его разыскала край пиджачка. Тенькнула и ускакала по полу оторванная пуговица. Распахнулась шелковая рубашка. Ерзнув ребрами по беспорядочным складкам ткани, Витька ощутил, как часто и мелко бьется под горячей кожей Никино сердце. И плавно, не прерывая касания там, где задрался свитер, стал поворачиваться, прижимаясь к голому мужскому боку. Мелькнула непонятная мысль, что, ах, черт, во впадине как раз… И завершив движение, резко вжал Сеницкого в голую кожу над поясом джинсов, почти переломив его в талии. Отвлекая, одновременно задышал жарко в лицо:

– Говори, говори, говори! Да? Меня хочешь?

– Дда-а-а… – шепотом истаял Сеницкий, тяжелея и съезжая ниже на подламывающихся ногах.

Но все уже кончилось. Все, что для окружающих заняло не более десяти секунд и воспринялось, как невнятное шевеление и бормотание двоих, все, что заставило спутников Ники, пооглядывавшись, броситься к ним, и Степка уже, распахнув наново дверь, вбежал – кончилось.

Витька встряхнул противника. Скрутил в кулаке полы рубахи, держал за них.

– Все? Отошел? – и буднично сообщил подбежавшим, – приступ у него был, вроде сердце схватило. А вы там копаетесь, е-мое…

Свалил на руки молчунам вялое тело и потащил Степана к выходу. Позади вскрикивал жеманно и негодующе мальчик-дизайнер, бормотали что-то через перила сверху тетки, не успели увидеть, а спускаться и не хотели.

Лидочки на улице не было. Они пожали руку Пашику и пошли к метро. На входе Степан остановился:

– Ты сумасшедший, похоже. Я там испугался.

– За меня?

– За Сеницкого.

Люди обходили их, толкали, разворачивая, сужались, уплотняясь, и черной змеей вливались в желтое стекло высоких дверей. Степан помолчал. Помялся…

– Ты, это, ехай. Я тут еще…

– Ага, – сказал Витька, пихнул серьезного друга в плечо и пошел в поток. Подумал, что не только ему думать и переваривать…

Змея людей рассыпАлась комками, глоталась полым червем связки вагонов. Лязг, шум, стук и черные стекла. Невнятный голос на остановках. Обязательный гость столицы перед картой метро, болтаясь на поручне, вытягивает шею, с отчаянием глядя на цветные кружочки и ухом ловя радиокваканье из динамика…

Через пару часов, нагулявшись, Витька ехал домой, думая о насущном: остались пельмени в холодильнике, или яичницу сделать. Пережитое лежало пока что на дне сознания. Только взболтать.

Тесный двор спал. Тараканами пробегали в подъезды замерзшие жильцы, возвращаясь с работы. Витька с удовольствием посмотрел на свои окна. Сейчас он войдет и узкое кухонное окно засветится, пришел хозяин – сердце пустой квартиры, оживил…

Двое у подъезда не стали тратить время на киношную лабуду насчет прикурить. Первый же удар свалил Витьку на жесткий снег, протащил ухом по окуркам. Не в силах оторвать от холода гудящую голову, заскреб ногами по льду. Встать… или хотя бы отползти от столбов черных ног в ботинках с тускло блестящими окованными носами. Спорхнул блик с оковки. И стало горячо почкам…

Свернулся калачиком под резкое «а-ах» сверху – будто дрова собрались колоть, с оттяжкой, на выдохе. Перекатившись от удара на живот, зацарапал ногтями заледеневший снег. «Хорошо, без перчаток», сказалось гулко в пустой голове…

Уперся коленями и рванулся в сторону, в промежуток между фигурами. Смешной со стороны, удар подошвой в зад, сотряс тело, вмял челюсть в мерзлую кашу. Витька понял, лицо его – мягче, нежнее льда. О зубах не успел понять, задохнулся, и закашлял, отплевывая кровь вперемешку со снежным грязным крошевом. Голова спала, мозг болтался без мыслей внутри чугунной пустоты.

Поддев носком ботинка, один из напавших перевернул не обмякающее, напряженное еще от растерянности тело, почти без усилия, будто картонную коробку поддал.

И с двух сторон, почти одновременно, наступили подошвами на раскинутые не вовремя руки. Витька забился, топыря локти, пытаясь свернуть тело вбок, отчаянно не хотя лежать вот так – животом вверх. Но стояли мертво, как вросли. Во вмятых в жесткий снег ладонях бУхала кровь. Маячили белесые луны голов, перечеркнутые по краю зрения съехавшей на один глаз банданой.

«Плохо, без перчаток», сказалось гулко в пустой голове…

Дома, сгрудившись вокруг тесного дворика, росли, вставали на цыпочки, тянули резиновые шеи с черточками водосточных труб, клонили верхние этажи через черные плечи двоих напавших, – заглянуть в лицо Витьке желтыми и красными квадратными глазами. Небо над чернотой низкого вечера было высоким, пронзительно темно-синим, углубленным в себя.

Мозг ворочался, искал неушибленное место, прилечь, заснуть, ну его все, пусть с телом делают, что хотят. Но болело везде: виски, ухо, лоб, потому закружилась голова и дома послушно завертелись, размахивая балконами и окошками. Как дядька не выпадет, – удивился Витька, глядя на тускнеющий вдалеке огонек папиросы. Но веки уже закрывались…

Новый блик прошел сквозь ресницы, резанул по глазу и за ним – по мозгу. Увидел – будто светлая ранка открылась на черном силуэте, вдоль, узко. Нож? Сон слетел, обморок остановился. Витька сцепил зубы, запрокинул лицо, рывком выгнулся, чувствуя, как мороз трогает коготками голый живот под сбившимся снова свитером и курткой и наваливается на него смертный ужас. Но вдруг расслабился, вытянувшись, свернул сознание внутрь, закрыл спокойно глаза. Вспомнил, как Ладе кричал, остановив ее, когда надо бы – бежать, спасаться, не рассуждать. Чтоб забыла все и подумала о другом, о том, что важнее. О самом важном. И чтоб поверила.. Сейчас некому кричать на него, валяющегося на заплеванной ледяной корке, некому командовать. Только сам. Бедная девочка. Сам вот теперь так же. А нелегко смести в угол сознания визги страха, распрямиться.

«Поверю – полечу!» – затрепетало радостно в голове. Ведь было уже! Он вытянулся внутри, напрягся, страстно желая – поверить!

И смялся, упал внутри, продолжая лежать… Не полетел…

Вот оно как… бывает. Бедная, значит, девочка? Помог, пожалел. Она, значит, смогла, а я, валяйся тут, и никто, ни одна падла… никто не поможет. Сучка паршивая…

Задвигалось горячее по голому животу, смещаясь, открывая кожу холоду. Проснулась и подняла голову, покачивая по-змеиному, растворившаяся в крови бешеная ярость.

– Ах вы, ссуки, – жесткие губы шевелились с трудом, царапались друг об друга, – Карпатого нахрапом взять? Да я вас! С-с-с-с…

И увидел, как поблескивающим бревном, неощутимо в общей боли отрываясь, замерцало черными, бронзовыми, зелеными бликами, двинулось плавно от него, захлестнуло стоящие ноги-колонны под коленями, рвануло, переламывая. Еле успел откатиться, оттолкнувшись освобожденной рукой, когда, хекнув, тяжело свалилось рядом большое тело. Сворачиваясь клубком, изо всех сил ударился плечами в другого, что все еще стоял на другой руке, выдернул ее, обоженную ссадинами и льдом. Вскочил, расставляя дрожащие ноги, подхватывая на локоть тяжелые кольца. И, качаясь, бросился на противника. Кинул вперед себя узкую голову с жаркой разинутой пастью. Целил в глаз. Попал. С коротким воем тот схватился за лицо, беспорядочно, не видя, замешал руками вокруг, отталкивая, сходя на всхлипы.