Исократ - Собрание речей

• Название: Собрание речей
• Автор: Исократ
• Жанр: Античная литература

Как мастер красноречия, Исократ считался в древности высшим авторитетом — о популярности его произведении говорит большое количество отрывков из его речей, найденных на папирусах. Его литературное наследие ближе всего стоит к тому, что мы сейчас называем публицистикой. Бесспорная заслуга Исократа состоит в совершенствовании стиля письменной речи, отличия которой от устной подчеркивает Аристотель: «Один слог для речи письменной, другой для речи в споре, один для речи в собрании, другой для речи в суде. Надо владеть обоими». Но крупнейший римский теоретик красноречия Квинтилиан сознавал недостатки, свойственные литературному творчеству Исократа, о чем говорит его оценка: «Стиль Исократа полон многочисленных украшений и отличается большой гладкостью в различных жанрах ораторского искусства… Он тренирован скорее для арены, чем для поля боя…» В какой-то мере это понимал и сам оратор, когда писал в речи «Филипп»: «Для меня не осталось скрытым, насколько большей убеждающей силой обладают речи произносимые по сравнению с речами, предназначенными для чтения…»

Книга создана в Кузнице книг InterWorld'а.

http://interworldbookforge.blogspot.ru/. Следите за новинками!

---

Так вот, наше государство тогда было настолько лучше и сильнее, чем стало впоследствии, насколько Аристид, Фемистокл и Мильтиад были лучшими мужами, чем Гипербол[56], Клеофонт[57] и нынешние ораторы в народном собрании[58]. Вы убедитесь, что народ в своей политической деятельности тогда не был преисполнен безделья, нужды и пустых надежд, но был в состоянии побеждать в сражениях всех, кто вторгался в нашу страну, удостоивался наград за доблесть в битвах за Элладу, пользовался таким доверием, что большая часть эллинских городов добровольно подчинилась ему. Несмотря на это, морское могущество привело нас к тому, что вместо почитаемого всеми политического строя у нас такая распущенность, за какую ни один человек не стал бы хвалить; граждан же это могущество приучило к тому, что вместо того, чтобы побеждать нападающих на нас, они не осмеливаются даже встретить врагов перед стенами города[59]. Вместо благоволения к нам союзников и доброй славы среди прочих эллинов морское могущество вызвало такую ненависть, что наш город едва не подвергся порабощению, если бы только лакедемоняне, которые сначала воевали против нас, не проявили больше благосклонности к нам, чем те, которые были прежде нашими союзниками. Однако несправедливо было бы обвинять последних за то, что они оказались враждебны к нам: ведь они стали к нам так относиться, не нападая, а защищаясь, и лишь после того, как претерпели много плохого; ибо кто выдержал бы наглость наших отцов, которые, собрав самых бездельных и причастных ко всяким гнусностям людей из всей Эллады и, заполнив ими триеры, навлекли на себя ненависть эллинов, изгоняя из других городов лучших граждан и распределяя их имущество между негоднейшими из эллинов[60]? Однако же если бы я осмелился подробно рассказать о том, что произошло в те времена, то вас, возможно, заставил бы лучше рассудить нынешнее положение дел, но к себе самому вызвал бы ненависть. Ведь вы обычно негодуете не столько против виновников ваших ошибок, сколько против тех, кто вас порицает за них. И поскольку вы так настроены, я опасаюсь, как бы не вышло, что, пытаясь облагодетельствовать вас, я сам попаду в беду. Тем не менее я не отступлю полностью от того, что задумал сказать, но, опустив самое неприятное и способное вас больше всего уязвить, напомню только о том, что заставит вас понять безрассудство тогдашних руководителей государства. Они так тщательно придумывали действия, за которые люди вызывают к себе величайшую ненависть, что провели постановление — деньги, полученные от взносов союзников, разделить на таланты и вносить на орхестру во время Дионисий, когда театр будет полон[61]. И не только это. Они выводили на сцену сыновей граждан, погибших на войне[62], демонстрируя, с одной стороны, союзникам взысканные с их имущества подати, вносимые на орхестру наемниками, а с другой стороны, — остальным эллинам — множество сирот и бедствия, вызванные таким своекорыстием. Поступая так, они и сами считали город счастливым, и многие неразумные люди превозносили его; не имея ни малейшего представления, что произойдет из — за этого в будущем, они восхищались и восхваляли несправедливо приобретенное городом богатство, хотя оно должно было вскоре загубить и то, которое существовало там по праву. Тогдашние руководители государства так далеко зашли в пренебрежении к собственным делам и в стремлении к чужому, что стали снаряжать триеры в Сицилию в то время, как лакедемоняне вторглись в нашу страну, и уже построено было укрепление в Декелее[63]; им не стыдно было видеть, что отечество раздирается и опустошается, а они отправляют войско против тех, кто никогда ни в чем не провинился перед нами; нет, они дошли до такого безрассудства, что задумали установить свою власть над Италией, Сицилией и Карфагеном, в то время как не владели своими собственными предместьями. Они настолько превзошли всех людей в своем неразумии, что других несчастья смиряют и делают благоразумней, а их и несчастья ничему не научили. И это несмотря на то, что во время нашего владычества они испытали больше и более серьезных бедствий, чем когда — либо довелось испытать нашему городу. Двести триер, отплывшие в Египет, погибли вместе с экипажами, у Кипра погибли сто пятьдесят триер; во время Декелейской войны они загубили десять тысяч гоплитов из своих граждан и союзников, в Сицилии — сорок тысяч гоплитов и двести сорок триер, наконец, двести триер в Геллеспонте. А кто сочтет, сколько загублено эскадр по пять, десять или более того триер, сколько погибло отрядов по тысяче или две тысячи человек? Одно только можно сказать: стало обычным тогда устраивать каждый год публичные погребения, на которые приходили многие наши соседи и другие эллины не для того, чтобы разделить нашу скорбь по усопшим, а чтобы порадоваться нашим несчастьям. В конечном итоге незаметно для самих себя они заполнили общественные могилы трупами сограждан, а фратрии и списки лексиарха — людьми, не имеющими никакого отношения к нашему городу[64]. Об огромном числе погибших можно лучше всего узнать из следующего: мы увидим, что роды самых именитых мужей и самые прославленные дома, которые устояли в период распрей при тиранах и во время войн с персами, оказались разоренными при том могуществе, которого мы теперь жаждем. А если бы кто — нибудь пожелал рассмотреть, беря это как бы для примера, что сталось с остальными гражданами, то обнаружилось бы, что мы почти изменили свой состав. Однако же не тот город следует считать счастливым, который Набирает себе граждан кое — как из людей всякого рода, а тот, который лучше других сохраняет потомство людей, с самого начала заселивших его; а людей надо восхвалять не тех, кто владеет тиранической властью, не тех, кто приобрел власть большую, чем полагалось, а тех, кто хотя и достоин величайших почестей, но довольствуется теми, какие дарует им народ. Ибо это лучшее, надежнейшее и достойнейшее состояние, которого может добиться как отдельный человек, так и город в целом. Именно такими качествами обладали современники войн с персами, и поэтому они жили не как разбойники, то имеющие излишние средства к жизни, то терпящие величайшие бедствия из — за недостатка в продовольствии и осады; нет, они не испытывали недостатка в продуктах повседневного питания, но и не имели излишков; Гордились справедливостью своей политической системы и собственными добродетелями, и жизнь их была более радостной, чем у других эллинов. Люди же следующего поколения пренебрегли этими преимуществами, стали стремиться не к управлению, а к тирании — слова эти как будто имеют одно и то же значение, но в действительности смысл их резко отличен: дело правителей заключается в том, чтобы своими заботами сделать управляемых более счастливыми; в обычае же тиранов трудами и несчастьями других доставлять себе радости. И те, которые действуют подобно тиранам, по необходимости должны подвергнуться таким же несчастьям, как они, и сами испытать то, чему подвергали других. Именно это и случилось с нашим городом. За то, что мы держали гарнизоны в чужих акрополях, мы увидели врагов в своем собственном акрополе; за то, что брали детей заложниками, отрывая их от отцов и матерей, многие наши граждане были вынуждены во время осады хуже, чем следовало, воспитывать и кормить собственных детей. За то, что наши граждане занимались земледелием на территориях других городов, им в течение многих лет не довелось даже увидеть свою собственную землю. Поэтому, если бы кто — либо спросил нас, согласны ли мы уплатить за столь долгое владычество такими бедствиями нашего города, кто из нас согласился бы на это, кроме совершенно потерявшего рассудок, не помышляющего ни о святилищах, ни о родителях, ни о детях, ни о чем другом, кроме как о собственном веке? Но образцом для себя мы должны избрать рассуждения не подобного рода людей, а таких, которые обладают большой предусмотрительностью, чтут добрую славу государства не меньше, чем собственную, и предпочитают скромное существование на основе справедливости большому богатству, добытому несправедливо. Когда наши предки вели себя подобным образом, они передали потомкам государство в процветающем состоянии и оставили бессмертную славу о своей доблести. Отсюда легко можно вывести два заключения: что страна наша способна воспитывать лучших мужей, чем другие государства, и что так называемое могущество является на деле несчастьем, ибо оно таково, что портит всех им обладающих.

Наилучшим доказательством является то, что могущество развратило не только нас, но и государство лакедемонян. Поэтому люди, обычно восхваляющие доблести лакедемонян, не могут привести такого довода, будто наша политика была дурной вследствие наших демократических порядков, а вот если бы лакедемоняне получили такую власть, они добились бы процветания и для себя, и для других. Напротив, когда власть попала в их руки, ее сущность проявилась еще быстрее. Политический строй лакедемонян, который в течение семисот лет никто не увидел поколебленным ни вследствие опасности, ни вследствие бедствий, оказался за короткое время этой власти[65] потрясенным и почти что уничтоженным.