Йосеф Шагал - Ностальгия по чужбине. Книга первая

• Название: Ностальгия по чужбине. Книга первая
• Автор: Йосеф Шагал
• Издательство: Арбат
• Жанр: Политический детектив
• Год: 1999

Третья книга в трилогии «КГБ в смокинге». Первые две — «КГБ в смокинге» (1994 г.) и «Женщина из отеля „Мэриотт“» (1996 г.) стали общепризнанными бестселлерами на рынке русскоязычной остросюжетной прозы Израиля, России и США, переведены на немецкий, латышский, румынский языки, выдержали больше десяти изданий. Общий тираж первых двух книг из серии «КГБ в смокинге» составляет на сегодняшний день около 500 000 экземпляров.

Роман в двух книгах «Ностальгия по чужбине» завершает трилогию. Время действия — 1986 год. Место действия — США, Советский Союз, Израиль, Дания, Египет… В разгар перестройки, понимая, к чему могут привести радикальные политические реформы в СССР, несколько руководителей советских спецслужб принимают решение физически ликвидировать президента Михаила Горбачева. Главная героиня книги Валентина Мальцева оказывается в центре этой запутанной политической интриги, непосредственное участие в которой принимают три ведущие мировые спецслужбы — КГБ, ЦРУ и Моссад…

Фабула романа «Ностальгия по чужбине», в котором фигурируют реальные исторические лица, является литературной версией автора и не претендует на историческое расследование. Возможные совпадения фактов, имен и биографий является случайностью.

---

— Да, поняла.

— До свидания…

Я вышла из телефонной будки и огляделась в поисках Юджина. Мой муж прогуливался по другой стороне улицы, беззаботно глазел по сторонам и вообще так естественно демонстрировал всем и каждому, что не имеет ни малейшего отношения к направлявшейся в его сторону интересной даме, что мне даже стало неприятно.

Я пересекла девственную чистую от пешеходов и машин улицу — в порядочном городке Барстоу люди честно досыпали свое после весело проведенной новогодней ночи — и взяла его под руку.

— Не стоит так слепо верить в систему Станиславского! — нежно проворковала я, безуспешно пытаясь ущипнуть Юджина через мягкую кожу дубленки. — Выйди из образа, дорогой! Как минимум половине этого городка ты известен как мой муж. Так что, нет никакого смысла разыгрывать из себя постороннего. Ты дождешься, парень, что я перережу все телевизионные кабели в доме…

— Это ты мне рассказывала про Фадеева? — спросил Юджин, увлекая меня в сторону ближайшего бара, до которого было метров пятьдесят.

— Про какого Фадеева? — Рассеянно спросила я. Мысли витали где-то вокруг белой таблички с номером таксофона. — Александра?

— По-видимому, да.

— Почему, по-видимому?

— Потому, что других я все равно не знаю.

— Что именно я рассказывала?

— Ну, что он относится к Сталину как к своей матери. То есть, любил и боялся?

— Возможно. А что?

— А то, что я отношусь к тебе так же, дорогая.

— Да ну? — Я теснее прижалась к его руке. — Ты что, действительно меня любишь и боишься одновременно?

— Ага, — Юджин кивнул и посмотрел на меня через плечо. — Особенно, когда ты становишься чрезмерно веселой. Как сейчас, например… Когда тебе перезвонят?

Я остановилась.

— Откуда ты зна…

— Когда? Через полчаса?

— Через час…

— Значит, все равно надо где-то переждать и выпить по чашке кофе. Или чего покрепче…

Он галантно распахнул передо мной деревянные двери бара «Колумб», из которого, как ни странно, доносились шумная мужская многоголосица.

— Они что, вчера не все допили? — Я поморщилась от сигаретного дыма и резкого запаха пива. Меньше всего в тот момент меня привлекала перспектива оказаться в шумной компании похмеляющихся мужиков. Хотя в Америке — справедливости ради надо отметить — эта картина не казалась такой омерзительной, как на привокзальной площади в Мытищах, выстроившаяся у ларьков в очереди за водкой толпа небритых мужиков сучила в нетерпении ногами, как новорожденные, которых в кульминационный момент насыщения оторвали от материнской груди…

— Только настоящий мужчина способен после ночи беспробудного пьянства добрать свое наутро, — не без гордости хмыкнул мой муж. — Это, дорогая, и есть Америка!..

— В таком случае, вся Россия сплошь состоит из настоящих мужиков. Разница лишь в том, что эти, — я кивнула на нескольких мужчин, облепивших, словно мухи клейкую ленту, высокую стойку бара, — через часок-другой разлягутся на своих продавленных диванах перед телевизорами, а те, — я кивнула на дверь бара, будто Советский Союз начиналась там, за углом, — пойдут на работу…

— И что они на ней наработают?

— А это уже не твоего ума дело!

— Почему это не мое? — возмутился Юджин.

— Государственная тайна! — Я многозначительно подняла указательный палец и села за столик у окна.

— Вэл, какие еще тайны от своего народа? — Юджин опустился напротив и жестом подозвал бармена. — Ты же гражданка США, девушка. Раскалывайся немедленно!

— Не буду, начальник.

— Почему не будешь?

— У меня двойное гражданство.

— А тебя его лишили, дорогая! — голос моего мужа звучал почти торжествующе.

— Лишить можно только невинности, — спокойно возразила я. — На худой случай, любимой работы. Но только не гражданства…

— Никак не соображу, что же сделало тебя философом? — улыбнулся Юджин. — Неужели жизнь в Америке?

— Жизнь в Америке с тобой, — уточнила я. — И еще мои дети, которые, не имея советского гражданства, общаются со мной по-русски…

— Что будете пить? Мэм? Сэр?..

Бармен Римас, про которого завсегдатаи бара шутили, что он запросто может спрятаться за шваброй, встал между нами как полуживой фрагмент выполненного в реалистической манере полотна «Вредная работа».

— Мне виски. Чистое. Безо льда.

Я с неудовольствием отметила про себя, что Юджин обдумал заказ заблаговременно.

— Мисс?

— Мне эспрессо. Двойной. Без сливок.

— Если мне не изменяет память, утром ты находился на волосок от смерти, — не без ехидства напомнила я, когда тощий Римас скрылся за стойкой. — Даже телефонную трубку взять не мог…

— Что, в самом деле не мог?

— Так это выглядело со стороны.

— Все правильно: совам нельзя вставать рано.

— А пить рано неразбавленный виски совам можно?

— В зависимости от того, кто эта сова — мужчина или женщина. Кстати, Вэл, сова какого рода?

— Не подлизывайся!

— Я серьезно.

— Ты как кого меня спрашиваешь? Как филолога или как жену?

— Как филолога, — подумав, сказал Юджин.

— У совы, пьющей по утрам неразбавленное виски, нет ни рода, ни племени.

— А что бы ты ответила как жена?

— Как жена я бы полностью поддержала филолога.

— Я люблю тебя именно такой…

Он протянул ладонь к моей щеке.

— Какой «такой»?..

Я прижалась щекой к его теплой ладони и закрыла глаза. Господи, как я любила его руки — огромные, сильные руки мужчины, казавшиеся на вид грубыми и неуклюжими, а на самом деле такие мягкие и гладкие, как шелк… Каждая клеточка моей кожи помнила все его прикосновения, все до единого… Как и мужчины, женщины плохо переносят отсутствие свободы, они также не любят ощущать чрезмерный контроль над собой. Естественно, если сами к этому не стремятся. Тем не менее, я не сомневалась, что даже самая свободолюбивая и эмансипированная баба на свете сразу же согласилась бы на бессрочную зависимость от мужчины, имей она гарантию, что касаться ее будут только ТАКИЕ руки.

— Эй, девушка, не спи!

— Что?..

Я открыла глаза.

— Не спи, говорю, — улыбнулся Юджин, не отнимая руки. — Свидание с телефонной будкой проспишь.

— Знаешь, я бы с удовольствием…

— Может быть, так и сделаем?

— А если ОНИ хотят что-то узнать? Какую-нибудь дополнительную информацию?

— У кого узнать? — Юджин смешно скривил губы и закурил первую в этот день сигарету. — У тебя? После того, как ты его семь лет в глаза не видела?..

— Юджин, — запротестовала я, — они запросто могут этого и не знать…

— Ты не права! — Юджин покачал головой и огляделся по сторонам. — Они не могут НЕ ЗНАТЬ этого! Хочешь расскажу, что они сейчас делают, дорогая?

— Кто «они», Юджин?

— Да какое имеет значение, кто?! — сдержанно рявкнул мой обычно уравновешенный супруг. — Китайцы, немцы, таиландцы!.. Короче, люди, которые без обмена условными фразами даже в собственную жену войти не могут…

— Почему ты злишься?

— Потому, что зло берет!

— На меня?

— На себя.

— В чем ты себя винишь?

— В том, что не могу тебя убедить.

— Так что же делают сейчас этим самые китайцы-немцы-таиландцы?

— Они ПРОГОНЯЮТ твой голос. Фильтруют картотеки. Сопоставляют оперативные данные… Короче, они тебя ВЫЧИСЛЯЮТ, дорогая…

— Ты специально сгущаешь краски, да? — Я спрашивала шепотом. — В конце концов, я могла сразу же повесить трубку, не говорить ей, откуда я звоню…

— Ничего ты не могла, Вэл… — Он уткнул подбородок в переплетенные пальцы и грустно улыбнулся. — В этом трижды проклятом деле не ограничиваются одной буквой. Сказав «А», ты должна пройти весь алфавит. До конца…

— Но ведь она же спрашивала меня номер автомата… — Своими репликами Юджин убивал во мне последние остатки надежды на спокойную жизнь. — Зачем ей было это делать, если, по твоим же словам, им ничего не стоит меня разыскать?

— А зачем тратить несколько суток на то, что можно получить в течение часа?

— Тебе доставляет удовольствие пугать меня?

— Извини, — пробормотал Юджин, одним глотком покончив со своим неразбавленным виски. — Все. Больше не буду…

Мы поднялись из-за столика синхронно, не сговариваясь. Заказанный мной «эспрессо» так и остался нетронутым. Стакан Юджина, как живой укор моему ослабленному духу, был девственно чист. Толкнув дверь бара, Юджин вышел первым и только потом пропустил меня. Мостовая влажно поблескивала. Сероватая крупа редкого, словно просеянного через дуршлаг, снега лениво падала на асфальт и тут же таяла. И только тронутые белой сыпью кокетливые бока вечнозеленых кипарисов, которыми было высажено главное городское авеню Линкольна, напоминали о зиме в этих далеких, южных краях, так и не ставших мне родными. Вокруг по-прежнему было безлюдно и тихо, если не считать негромкого ворчания работающего мотора приземистой спортивной машины у тротуара напротив, в которой самозабвенно целовалась патлатая молоденькая парочка. После гомона прокуренного «Колумба», где время текло мерно и неторопливо, как пиво из-под медного крана Римаса, опустевшее авеню Линкольна — эта краса и гордость провинциального Барстоу, где можно было встретить всех без исключения горожан — казалось неестественным и мертвым. Словно фрагмент декорации в брошенном на произвол судьбы театре.