Валерий Панюшкин - Отцы

• Название: Отцы
• Автор: Валерий Панюшкин
• Жанр: Русское современное
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-66367-5

«Отцы» – это проникновенная и очень добрая книга-письмо взрослой дочери от любящего отца. Валерий Панюшкин пишет, обращаясь к дочке Вареньке, припоминая самые забавные эпизоды из ее детства, исследуя феномен детства как такового – с юмором и легкой грустью о том, что взросление неизбежно. Но это еще и книга о самом Панюшкине: о его взглядах на мир, семью и нашу современность. Немного циник, немного лирик и просто гражданин мира!

Полная искренних, точных и до слез смешных наблюдений за жизнью, эта книга станет лучшим подарком для пап, мам и детей всех возрастов!

---

– Почему это нельзя целовать в губы?

– Потому что, когда целуешь в губы, передается всякая зараза.

– Но мы же с мамой целуем друг друга в губы.

– И что, зараза у вас не передается? – уточнила ты.

Ответить было нечего. Мы мямлили как-то про то, что если люди друг друга любят, ну то есть если они близкие люди, то они, конечно, целуют друг друга в губы, потому что, ну в общем, они любят друг друга. Мы переглядывались в том смысле, что совершенно непонятно, как быть с дедовской пропагандой пуританской морали, равно как и с бабушкиной пропагандой бутербродов. А ты загибала пальцы и считала:

– Лас, два, тли, четыле…

– Что ты считаешь, Варя?

– Близких людей.

– Ну и сколько у тебя близких людей?

– Лас, два, тли…

– Нет, ты перечисляй.

– Я люблю дедушку, потому что он иглает со мной и читает мне, лас. Я люблю бабушку, потому что она нежная, два. Я люблю Васю, потому что он читает мне, тли. Я люблю маму, потому что она тоже очень нежная, четыле. Все!

– А меня? – спросил я малодушно. – Меня, папу, папочку?

Пауза была очень долгая. Ты осматривала меня придирчиво и наконец, смилостивившись, сказала:

– Ну ладно, тебя я тоже люблю, – пауза. – За то, что ты с моей мамой, – пауза. – А еще я люблю кошку Мошку.

И радость моя оказалась сомнительной. Я, конечно, был зачислен дочерью в клуб любимых и близких людей, но лишь благодаря протекции жены и лишь наряду с кошкой. Кроме того, после разговора про поцелуи и близость ты взяла за правило целовать кошку в губы.

15

Про выставку динозавров тебе рассказывали много раз. Знакомая девочка Елочка рассказывала про динозавров, журналист Тополь писал про динозавров заметку. А ты ведь очень любила динозавров, особенно таких, у которых открывается рот, видны зубы и можно положить им в рот кусок яблока и играть, будто динозавр жует яблоко.

Одним словом, мы пошли в Музей истории Земли на динозавров. Я довольно далеко запарковал машину, мы шли пешком, ты ехала у меня на плечах и говорила про динозавров. У двери в музей я поставил тебя на землю и спросил:

– Не боишься? Они большие и рычат.

– Я, – ты изобразила на лице презрительную улыбку, – динозавров не боюсь, я их люблю, особенно с зубами, особенно когда рычат.

И мы вошли внутрь. В первом зале были огромные дельфин и акула. У акулы был прекрасный рот с тремя рядами зубов, и я подумал, что тебе, наверное, понравится мысль о том, как здорово было бы засовывать в этакий-то рот яблоко. Я обернулся:

– Варя, а вот смотри…

Но ты не смотрела. Ты стояла, зажмурившись, все крепче сжимая мою руку и все крепче прижимаясь ко мне. Не открывая глаз, ты сказала:

– Пойдем, пойдем дальше, где нет акул.

В следующем зале акул не было, зато был этот вот огромный хищный динозавр с зубами, не помню, как называется. Ты, одной рукой держась за меня, второй рукой стала закрывать и без того зажмуренные глаза. Шла с закрытыми глазами. Иногда спотыкалась, споткнувшись, открывала глаза на мгновение, видела очередное какое-нибудь чудовищное чудовище, еще сильнее пугалась и еще сильнее зажмуривалась. Это было необычно для тебя. Ты действительно любила динозавров, бесстрашно брала в руки лягушек, червей, гусениц и ящериц. Ты была постоянной посетительницей серпентария. В цирке держала на плечах живого удава и гладила удава по голове. Но эти динозавры…

В одном из залов ты в очередной раз споткнулась, в очередной раз приоткрыла глаза и увидела трицератопса.

– Ой, – сказала ты, – трицератопс. Ее у меня в мультике зовут Сэра, а вот ее папа, и я хочу их погладить.

– Тебе нравится трицератопс? – обрадовался я. – Ну слава богу.

– Нет. – Ты задумчиво подошла к трицератопсу и задумчиво гладила его по резиновой рычащей морде. – Трицератопс мне не нравится. И я его тоже боюсь. Я всех боюсь, но не могу же я прийти на выставку, всех бояться и никого не гладить.

Ты и правда всех боялась. Даже на выходе из музея в лавке с игрушечными динозаврами ты боялась игрушечных динозавриков и полуразобранный макет большого динозавра, нарочно демонстрирующий внутреннее свое устройство, чтоб дети узнали в динозавре робота и не боялись.

Ты, кажется, сама была шокирована своим испугом, и когда мы вышли на улицу и пошли через двор психфака на Никитскую, ты говорила:

– Ну вот же кошка бежит, я же не боюсь кошку. – Или: – Ну вот же веточка лежит, я же не боюсь веточку.

Тут маме в голову пришла блестящая мысль. Она сказала:

– А хочешь, Варя, пойдем в Зоологический музей? Он тут за углом?

– А там нет динозавров?

– Нет.

– А там нет кого-нибудь, кого я боюсь?

– А кого ты боишься?

– Никого.

– Значит, его там нет.

Билет в Зоологический музей стоил ровно в двадцать раз дешевле, чем на выставку динозавров. В Музее пахло нафталином, мы поднялись по лестнице. Я ждал увидеть на твоем лице разочарование, но увидел восторг.

– Ух ты! – кричала ты. – Смотри, какие черепахи! Какие ящерицы! Ух ты! Смотри, а это кто?

Ты бегала от стенда к стенду. Тебе дико нравились все: черви, змеи, бабочки, мурены какие-то, и, честно говоря, мне тоже было довольно интересно.

– А вот, – кричала ты, – посмотри, какие ракушки!

Ты стояла перед стендом с ракушками, а я тянул тебя за руку, потому что приметил уже, что за углом красуется на отдельном постаменте раковина величиной с тебя.

– Варя, смотри!

– Вот это ракушка!

Особенно тебе понравился тот зал, где животные и птицы. Незнакомых птиц ты подолгу рассматривала, переспрашивала, как они называются и где они живут. Знакомых птиц ты узнавала как родных, умилялась наличию у них птенчиков и совершенно не заботилась как-то, что и птицы, и птенчики – чучела. Я давно знал, что ты в те времена запросто могла одушевлять неодушевленные предметы, с легкостью своеволия решая, например, который плюшевый мишка будет живым, а который – просто куском тряпки.

Ты заставила нас пройти по Зоологическому музею трижды. Трижды по всем залам, и до самого вечера только и разговоров было, что про Зоологический музей. А с выставки динозавров ты принесла пластмассовые яйца, которые, если бросить их в воду, раскрываются, и вылупляются динозаврики. Вылупляющиеся динозаврики были куплены в лавке вопреки страху. За то, что вылупляются.

16

А однажды ты вбежала в комнату к бабушке и дедушке вся в слезах. Ты так плакала на бегу, что слезы разлетались по сторонам. Ты обнимала бабушку, обнимала дедушку, брала их за руки и сажала рядышком на диван, чтобы обнять обоих вместе. Обнимала и говорила сквозь слезы:

– Бабушка, дедушка, вы что же? Умрете?

Психологи предупреждали, что нормальное развитие примерно к трем-четырем годам приводит ребенка к осознанию смертности. Сначала ребенок должен осознать смертность самого старого члена семьи, потом – всеобщую смертность, потом – собственную. И надо же как-то отвечать ребенку на вопросы о смерти.

– Ну умрем, конечно, – сказала бабушка. – Но, во-первых, не прямо сейчас.

– Да? – Ты, кажется, удовлетворилась ответом. – Это хорошо. Тогда будем играть в «кваку».

«Квака» – помнишь? – это была такая игра, по правилам которой дедушка должен был лечь на диван, а ты, разбежавшись из дальнего угла комнаты, прыгала дедушке на живот, причем твоя коленка приходилась в аккурат деду на солнечное сплетение. В момент прыжка ты победно выкрикивала слово «квака», а в момент твоего приземления на дедушку коленкой под дых подобный же какой-то звук исторгался из дедушки сам собой.

Через несколько дней безо всяких уже слез, а вполне философически ты спросила, словно бы просто продолжая разговор, прерванный игрой в «кваку»:

– Так что же? Получается, все умрут?

– Получается, так, – отвечала бабушка. – Но, во-первых, не все сразу, а во-вторых, еще не скоро. И знаешь еще что? Люди к старости так-то уже устают жить, что умирают без сожалений.

Я не уверен, что бабушка отвечала правильно, но тебя ответ удовлетворил. Еще на несколько дней тема смертности была закрыта. Вернее, так: ты не спрашивала о смерти, но если подойти тихонечко, когда ты играла одна, и послушать, что ты там бормочешь себе под нос, то становилось понятно, что в рыжей твоей голове, похожей на одуванчик, шла серьезная работа.

Ты лепила пластилиновых змеек. Змейка побольше – это папа. Змейка поменьше – это мама. И у них еще был маленький пластилиновый змееныш. Я стоял за твоей спиной и слушал. Ты тихонько бормотала:

– Жили-были мама-змея, папа-змея и маленький змееныш. Потом папа умер. – Ты безжалостно скатала папу-змею в цветной пластилиновый шар. – И тогда папу съел динозавр, потому что мертвых съедают, – с этими словами ты запихнула пластилиновые останки папы-змеи в пластмассовый рот игрушечного динозавра и продолжала: – Но это ничего, мама-змея и маленький змееныш стали жить сами, без папы. К ним приходили гости, и гости были вместо папы.

Мне совершенно не нравилась эта сказка. Хотелось бы, чтоб мама и папа жили долго и счастливо, вырастили детей, побаловали внуков, увидели правнуков и умерли в один день, а не вот этот пластилиновый ужас. Особенно гости расстраивали. Эти чертовы гости, с легкостью заменившие съеденного динозавром папу.