Арнольд Джозеф Тойнби - Исследование истории. Том I: Возникновение, рост и распад цивилизаций.

• Название: Исследование истории. Том I: Возникновение, рост и распад цивилизаций.
• Автор: Арнольд Джозеф Тойнби
• Издательство: АСТ, АСТ Москва
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-057736-1 (АСТ), 978-5-403-00862-4 (АСТ Москва)

Арнольд Джозеф Тойнби — знаменитый британский ученый, философ, публицист и политолог, автор одного из значительнейших исторических трудов XX века — двенадцатитомного «Исследования истории». Эта работа, вошедшая в золотой фонд мировой научной мысли, была переведена на все европейские языки и по сей день не утратила своей актуальности.

---

Недавний отказ турков от арабского алфавита в пользу латинского можно объяснить в том же духе. Мустафа Кемаль Ататюрк и его ученики были решительными западниками в своем исламском мире. Они утратили веру в традиции своей собственной цивилизации, а следовательно, отвергли и литературного посредника, через которого она передавалась. Подобное объяснение дает понять, почему были отвергнуты другие традиционные системы письма другими умирающими цивилизациями прежних дней, например иероглифическая письменность в Египте и клинопись в Вавилонии. Движение за отмену китайской письменности ныне заметно в Китае и Японии.

Интересным примером замены одной техники на другую является отказ от эллинского стиля архитектуры в пользу новомодного византийского. В этом случае архитекторы общества, бившегося в смертельной агонии, отказывались от сравнительно простой схемы архитрава на колоннах, чтобы экспериментировать с необычайно трудной задачей увенчания крестообразного здания круглым куполом, так что не могло быть и речи о нехватке технического умения. Вероятно, ионийские архитекторы, успешно решившие строительные задачи церкви Святой Софии для императора Юстиниана, не могли построить классический греческий храм, если бы на то была воля их самодержца и их собственная? Юстиниан и его архитекторы приняли новый стиль, потому что старый стал неприятен для них из-за его связи с остатками умершего и загнивающего прошлого.

Результат нашего исследования, по-видимому, следующий: отказ от традиционного художественного стиля является признаком того, что цивилизация, с этим стилем связанная, долгое время находилась в состоянии надлома и теперь распадается. Так же как и неупотребление утвердившихся технических средств, он является следствием надлома, а не его причиной.

2. Человеческое окружение

Когда мы рассматривали этот предмет ранее, в связи с [проблемой] роста цивилизаций, то обнаружили, что та степень господства над человеческим окружением, какой обладает любое данное общество в любой исторический период, может быть приблизительно измерена на основе его географической экспансии. На исследованных примерах мы обнаружили также, что географическая экспансия зачастую сопровождалась социальным распадом. Если это так, то представляется совершенно немыслимым искать причину этого же самого надлома и распада в прямо противоположной тенденции — тенденции к уменьшению господства над человеческим окружением, критерием чего может послужить успешное вторжение чуждых человеческих сил. Тем не менее широко распространен взгляд, будто цивилизации, равно как и примитивные общества, погибают в результате успешных нападений на них со стороны внешних сил. Классическое изложение этой точки зрения дано Эдуардом Гиббоном в «Истории упадка и разрушения Римской империи». Эта тема заявлена в одном предложении, где Гиббон подводит итоги своей истории в ретроспективе: «Я описал триумф варварства и религии». Эллинское общество, которое воплощено в Римской империи, достигшей своего зенита в век Антонинов[510], Гиббон представляет побежденным в результате одновременного нападения двух различных врагов, атаковавших по двум фронтам: североевропейских варваров, вышедших из «ничейных земель» по ту сторону Дуная и Рейна, и христианской Церкви, возникшей в покоренных, но не ассимилированных восточных провинциях.

Гиббону ни разу не приходит на ум, что век Антонинов был не летом, но «бабьим летом» эллинской истории. Степень его заблуждения выдает само название его великого произведения. Упадок и разрушение Римской империи! Автор истории, носящей подобный заголовок и начинающейся со II в. христианской эры, уверенно начинает свое повествование в той точке, которая очень близка к концу действительной истории. Ибо «умопостигаемым полем исторического исследования», интересующим Гиббона, является не Римская империя, а эллинская цивилизация. Римская же империя сама была лишь монументальным симптомом прогрессирующего распада этой цивилизации. Когда принимается во внимание вся история, стремительный упадок Империи после века Антонинов совсем не кажется неожиданным. Наоборот, было бы удивительно, если Римская империя продолжила бы существовать, ибо эта Империя была обречена на гибель еще до своего основания[511]. Она была обречена, потому что учреждение этого универсального государства было не чем иным, как временным оживлением, которое могло лишь задержать, но не надолго остановить уже неотвратимую гибель эллинского общества.

Если бы Гиббон взялся рассказывать эту более длинную историю с начала, то он бы обнаружил, что «триумф варварства и религии» был не сюжетом пьесы, а только ее эпилогом — не причиной надлома, а только неизбежным аккомпанементом окончательного распада, которым долгий процесс разложения должен был закончиться. Более того, он обнаружил бы, что победившие Церковь и варвары являлись все-таки не внешними силами, но в действительности детьми из эллинской семьи, в моральном отношении отчужденными от правящего меньшинства в ходе «смутного времени» между надломом при Перикле и временным оживлением при Августе. Фактически, если бы Гиббон довел свое расследование до истинного начала трагедии, то он вынес бы совершенно иной вердикт. Он вынужден был бы заявить, что эллинское общество — самоубийца, попытавшийся, когда его жизнь было уже поздно спасать, предотвратить фатальные последствия его нападения на самого себя и в конце концов получивший coup de grace (смертельный удар) от своих же собственных детей, с которыми плохо обращался и которых оттолкнул от себя, в то время, когда временное оживление при Августе уже уступало место спаду III в. и пациент, несомненно, умирал от последствий старых, нанесенных самому себе ран.

В таких обстоятельствах историк-следователь должен был бы не сосредоточивать свое внимание на эпилоге, а постараться точно определить, когда и как самоубийца впервые наложил на себя руки. В поисках даты он, вероятно, наткнулся бы на начало Пелопоннесской войны в 431 г. до н. э. Эту социальную катастрофу Фукидид, говоря устами одного из персонажей своей трагической драмы, считал в свое время повинной в «начале великих бедствий для Эллады». Докладывая о том, как члены эллинского общества совершили самоубийственное преступление, историк-следователь, вероятно, равным образом подчеркнул бы два составляющих пару зла — войну между государствами и войну между классами. Следуя по стопам Фукидида, он, возможно, отобрал бы в качестве особенно выдающихся примеров каждого из этих зол страшное наказание, наложенное афинянами на завоеванных мелийцев[512], и не менее страшную борьбу группировок на Керкире[513]. В любом случае он заявил бы, что смертельный удар был нанесен шестью столетиями ранее, чем предполагал Гиббон, и что рука, нанесшая его, была собственной рукой жертвы.

Если мы распространим теперь результаты нашего следствия с данного случая на иные цивилизации, которые ныне, несомненно, мертвы или явно умирают, то обнаружим, что тот же самый вердикт должен будет повториться.

Например, в процессе упадка и разрушения шумерского общества «золотой век Хаммурапи» (как он называется в «Кембриджской древней истории») представляет собой даже еще более позднюю фазу «бабьего лета», чем та, которую являет собой век Антонинов. Хаммурапи — это, скорее, Диоклетиан, нежели Траян шумерской истории[514]. Соответственно, мы не будем отождествлять убийц шумерской цивилизации с варварами, пришедшими из-за границы и обрушившимися на «царство четырех стран света» в XVIII в. до н. э. Мы обнаружим роковые удары в событиях, происходивших приблизительно девятью столетиями ранее: в классовой борьбе между Уруинимгиной Лагашским и местным жречеством[515] и в милитаризме победителя Уруинимгины Лугальзагеси[516]. Именно эти давно прошедшие катастрофы явились подлинным началом шумерского «смутного времени».

В процессе упадка и разрушения древнекитайского общества «триумф варварства и религии» представлен в основании евразийских кочевнических государств-наследников древнекитайского универсального государства в бассейне Хуанхэ около 300 г. н. э., а также в одновременном вторжении в китайский мир буддизма в его махаянской форме. Буддизм стал одной из религий древнекитайского внутреннего пролетариата в северо-западных провинциях. Но эти триумфы, подобно триумфам «варварства и религии» в Римской империи, явились лишь победами внешнего и внутреннего пролетариата умирающего общества, и они составляют не более чем последнюю главу во всей истории. Древнекитайское универсальное государство само представляет собой восстановление сил после «смутного времени», в ходе которого древнекитайская социальная система была разорвана на куски братоубийственной войной между множеством удельных княжеств, прежде составлявших единое древнекитайское общество. Роковой датой, соответствующей эллинскому 431 г.дон. э., в древнекитайской традиции является 479 г. до н. э. Это условная точка отсчета того, что традиция называет «периодом борющихся царств». Однако вполне вероятно, что эта условная точка отсчета относится ко времени примерно на двести пятьдесят лет позднее, чем действительное событие, и она была принята за начало китайского «смутного времени» просто потому, что это также и традиционная дата смерти Конфуция.