Борис Фрезинский - Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)

• Название: Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)
• Автор: Борис Фрезинский
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Политика
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-4448-0042-3

В книгу историка русской литературы и политической жизни XX века Бориса Фрезинского вошли работы последних двадцати лет, посвященные жизни и творчеству Ильи Эренбурга (1891–1967) — поэта, прозаика, публициста, мемуариста и общественного деятеля.

В первой части речь идет о книгах Эренбурга, об их пути от замысла до издания. Вторую часть «Лица» открывает работа о взаимоотношениях поэта и писателя Ильи Эренбурга с его погибшим в Гражданскую войну кузеном художником Ильей Эренбургом, об их пересечениях и спорах в России и во Франции. Герои других работ этой части — знаменитые русские литераторы: поэты (от В. Брюсова до Б. Слуцкого), прозаик Е. Замятин, ученый-славист Р. Якобсон, критик и диссидент А. Синявский — с ними Илью Эренбурга связывало дружеское общение в разные времена. Третья часть — о жизни Эренбурга в странах любимой им Европы, о его путешествиях и дружбе с европейскими писателями, поэтами, художниками…

Все сюжеты книги рассматриваются в контексте политической и литературной жизни России и мира 1910–1960-х годов, основаны на многолетних разысканиях в государственных и частных архивах и вводят в научный оборот большой свод новых документов.

---

Эренбургу писали люди разного возраста, разной культуры, попросту — даже разной грамотности; большинство — на адрес «Красной звезды», а то и на солдатском треугольнике выведено, как приказ: «Москва. Эренбургу» — и доходило. Неграмотные диктовали умеющим писать друзьям; снайперы открывали боевой счет Эренбурга, на который заносили половину убитых ими фашистов; именем писателя называли свои машины лучшие танкисты… И все это не по приказу, а по личной воле. Эренбург слал на фронт табак, трубки, свои военные книжки. Регулярно выезжал в воинские части, случалось, навещал своих «друзей по переписке». Получить письмо от Эренбурга на фронте считалось так же почетно, как быть отмеченным в приказе Верховного главнокомандующего. Многих своих адресатов Эренбург хорошо узнал за годы войны и встречался с ними после Победы. Тысячи коротеньких писем на машинке (его почерк был почти нечитаемым) сохранили бойцы, вернувшись с фронта домой… Вот типичное письмо начала 1943 года — танкисту Ивану Чмилю (о дружбе с ним рассказывается в мемуарах «Люди, годы, жизнь»[911]):

«Дорогой Иван Васильевич! Рад узнать, что Вы здоровы. Надеюсь, что Вы получили письмо из дома и что все ваши тоже здоровы. Зима не сулит фрицам ничего хорошего. Из Белоруссии идут хорошие вести. А в Берлине, должно быть, не весело. Бомбят их тоже не скверно. Мой горячий привет Костенко и Вашему экипажу. Крепко жму Вашу руку, дорогой Иван Васильевич, и желаю удачи»[912].

Полторы тысячи статей, написанных Эренбургом за время войны, его радиовыступления и листовки, нужные как пули и воздух, заряжали армию страшным в своей необходимости лозунгом «Убей немца!» — иной задачи тогда не было. Так писать не мог никто, и, раскрывая газету, в ней первым делом искали Эренбурга. Таков фундамент неказенного, бесперебойного почтово-железного потока, шедшего в Москву к писателю: одни погибали, тогда писали их товарищи (к концу войны мало кто из писавших в 1941–42-м остался в живых). И каждый получал короткий, как выстрел, ответ на машинке; некоторые успевали прочесть слова Эренбурга о себе в «Звездочке» или других газетах — центральных, фронтовых, армейских, дивизионных. Это было как орден.

Всего десяток писем отобран в эту книгу из многотысячного потока фронтовых приветов от совершенно незнакомых людей.

Во фронтовой почте Эренбургу попадались и письма от родственных душ, они находили силы написать в короткую передышку о литературе, искусстве — таковы мятые, запачканные тетрадные листки, убористо исписанные артиллеристом, а до войны ленинградским актером А. Ф. Морозовым (его письма оборвались в начале 1944-го…) — он писал не только о том, как воюет сам и его бойцы, но и о том, каким мир должен стать после победы; картины будущего часто мучили его, он опасался: мало что у нас после войны изменится к лучшему, по крайней мере в театре — эту жизнь он знал лучше всего. Как и многим другим, Эренбург слал Морозову на фронт свои книги; он считал, что статьи живут день-другой, а книжки статей устаревают, пока печатаются, иное дело стихи или роман. 24 октября 1943 года Эренбург писал ему в часть:

«Дорогой Александр Федорович, вернувшись с фронта, нашел Ваше письмо и обрадовался ему. Рад, что у Вас все благополучно. Мне очень понятно и близко все, что Вы пишете об искусстве: это мои чувства и мысли. Минутами я начинаю надеяться, что такие, как Вы, вернувшись после войны, окажутся сильнее рутины и ограниченности. Минутами я сам впадаю в хандру. Теперь приближается развязка. Я был у Киева. Немцы не те, и они быстро катятся под гору. Разорение ужасное: уходя жгут. Да и люди, бывшие под ними, как-то деформированы. Шлю Вам „Войну“ 2 (т. е. второй том „Войны“ со статьями 1942–1943 годов. — Б.Ф.). Она уже отстала от событий. Все это написано для одного дня. Для детей будут писать потом: немного правдивей и немного обманчивей — психологический реализм плюс историческая легенда»[913].

10 ноября 1943-го Морозов ответил Эренбургу:

«Вы не правы, когда говорите, что книга устарела. Она живет каждой своей страницей, каждым словом. Я не знаю ничего, кроме собственного чувства к Родине, что было бы действеннее и пламеннее Вашей книги. Это не фельетоны, а сгустки крови…»[914].

Слава Эренбурга — первого публициста войны началась еще в 1941-м. Она быстро и устойчиво росла. Почитайте письма, что писались Эренбургу одним и тем же человеком, — ото дня ко дню они становились откровеннее, горячее; так пишут своим. Верили и слову, и сердцу Эренбурга. Редактор красноармейской газеты «Уничтожим врага», потерявший на войне единственного сына, писал: «Вам не надо узнавать, что у меня — Вы знаете — что у Вас. И этого достаточно. Ваше сердце слушает и говорит и Вы никогда не заглушаете его барабанным боем»[915].

В 1944-м Сталин распорядился дать Эренбургу орден (надо думать, НКВД докладывал о недоумении, которое вызывало у армии и тыла невнимание власти к самому популярному писателю войны). Когда Эренбурга наградили, он получил ворохи поздравлений. Писатель Р. Фраерман, автор «Дикой собаки Динго», написал:

«Я хочу только передать Вам слова одного солдата. Было это под М. Ярославцем зимой 1941 г. перед сражением у деревни Рыжково, которую так трудно было в то время взять. Я работал тогда в армейской газете, и, встретив меня на позициях, он сказал мне:

— Вот — вы писатель. Если бы в этом бою я получил орден, я бы отдал его Эренбургу»[916].

Об этом думали тогда многие. Спустя двадцать лет, когда на старого Эренбурга набросился не выбиравший выражений Хрущев, Александр Яшин, автор «Рычагов» и «Вологодской свадьбы», написал:

«Сейчас хочу сказать Вам, напомнить Вам еще раз, чтоб Вы знали, что во время войны, на фронте (я был на Ленинградском и Сталинградском) Ваша работа, Ваши статьи имели для всех нас — от рядового до любого генерала — исключительное, чрезвычайное значение. Нам было легче от того, что Вы жили с нами и работали на всех нас. Не примите за наивность, но тогда я как политработник все время ждал, что Вас наградят званием Героя Советского Союза, — ждал этого сам и не раз говорил об этом с моряками, с которыми служил вместе. Вы и дважды и трижды достойны этого звания — так я и сейчас считаю»[917].

Славе Эренбурга завидовали (некоторые — люто), но о ней же и размышляли. Приведем еще одно письмо (это 1944 год) редактора «Уничтожим врага» (до войны он был ортодоксальным марксистским критиком, и после войны ему было несладко):

«Вчера в гвардейской части на собрании читали Вашу статью. Я сказал несколько слов о Вас <…>. Вас так любят и чтят, что иногда даже неловко становится отвечать на вопрос: „А вы видели когда-нибудь Эренбурга? Какой он из себя? Гордый? Простой?“. Обычно отвечаешь: „видел его как-то“, т. к. уже раза два в глазах людей заметил (плохо спрятанное) недоверие, когда сказал: „Знаком“. Смешно про это так. Это похоже на то, что если б воскрес какой-нибудь Петр или Павел и сказал: „Я лично знал Иисуса и участвовал в небезызвестной трапезе, на той самой „тайной вечере“ <…>. Я уже говорил Вам как-то, что Вы давно окутаны мифологией (года два). Это первый (и, к сожалению, самый беспощадный!) признак почитания, которым Вы пользуетесь. Вы — конкретны, но конкретны как лозунг, как сказка. Плоть исчезает все более и более. Обидно, что люди „препарируют“ хороших людей (с их жизнью, с их собакой, с их любимым вином и сыром), превращая их в святых. Но такова, очевидно, логика массового почитания. Вы вошли в сонм святых, и этого-то невзлюбили братья-писатели (но по другим, мелким причинам). Где-то на завалинках, в колхозе идет безрукий бригадир Иванов — кавалер орденов „Славы“ и, мечтательно глядя на закат, говорит, закуривая козьеножку: помню, как читали мы перед атакой статью „товарища Эренбурга“ <…>. В этом — больше чем радость „знаменитости“. В этом счастье самой жизни“»[918].

Начав цитировать документы военных лет, трудно остановиться. Когда-то казалось, что это будут помнить всегда, но что осталось от той памяти? Писатель Евгений Ланн, вся семья которого погибла от рук гитлеровцев, писал Эренбургу о его выступлении в московском Клубе писателей в 1943-м:

«Вы — единственный среди наших крупных писателей, кто понял острей, чем все остальные, необходимость в наши дни отрешиться от высокомерной уверенности, что еще одна хорошая [книга] „над схваткой“ более ценна, чем трудная, очень трудная работа, какую Вы избрали. Для этого необходимы не только большое мужество в преодолении честолюбия, но и самоотречение и большая душа <…>. Слушая Вас, я почувствовал, что из всех писателей нашего страшного времени Вы, — один, — будете вправе смотреть прямо в глаза нашим детям и внукам. Боюсь, что все остальные будут что-то лепетать о „праве художника“ или о том, что должны, дескать, были заслониться от ужасов происходящего каким-нибудь щитом. Мне кажется, я имею право сказать Вам о своем восхищении Вами хотя бы потому, что сам принадлежу к числу тех, кто избрал именно такой заслон…»[919].