Аркадий Макаров - На той стороне

• Название: На той стороне
• Автор: Аркадий Макаров
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2013

Роман по форме и языку относится к русской реалистической литературе и несёт большой гуманистический заряд человеколюбия и сыновней преданности людям ушедшей эпохи, делавших жизнь, как они умели, – с ошибками, победами и провалами. Но побед было всё-таки большее. Одна из которых освободила мир от ужаса фашизма. Так что и «совки», как любят называть советских людей представители сегодняшних властных структур, молча делали своё дело и за страх, и за совесть.

Жанр романа – сага, русские семейные хроники типичных представителей своего народа, с их изъянами и благородством, с верой во всё побеждающее «Авось», и безоглядностью к своей собственной судьбе.

Сага начинается с короткого философского раздумья о трагичности всего сущего в этом мире. Всё подвержено неумолимому движению времени: и трава и люди, суть одна и та же. Потом следует само движение по жизни сельского русского парня рождённого в начале века и потому уже обречённого стать его жертвой. Но это не так. Или нет, совсем не так. Жизненные коллизии не сломали весёлый, незадачливый характер человека сумевшего преодолеть этот двадцатый век и придти к своему последнему концу очищенным от всего, что мешало смотреть прямо в глаза смерти. Он с нулевым образованием смог работать начальником отдела культуры в своём районе, военные коллизии происшедшие с ним на передовой линии, много курьёзных, абсурдных в своей сущности случаев выпало на его долю.

Одним словом жизнь героя предлагаемой саги переполнена неожиданностями. Автор с сыновней любовью и грустью рассказывает об обычной судьбе среднерусского человека прошлого века. Как сказано в одном стихотворении Владимира Соколова: «Я устал от двадцатого века, от его окровавленных рек. И не надо мне прав человека. Я давно уже не человек».

---

Но это было много-много лет позже, а пока два товарищ сидят на завалинке деревенского дома и решают какие-то свои неотложные дела за початой бутылкой.

Стояло время великого надлома, кумачовое время коллективизации…

– Спрячь пушку! – повеселевший товарищ ладонью отстранил направленный на него курносый английской выделки пистоль – Ещё будешь? – показал глазами на бутылку.

– Не! – круто махнул головой другой. – Хватя!

– Ну, тогда пойдём в амбар спать, чего людей выпивкой смущать?

Два друга, обнявшись, пошли за огороды к добротному, ещё старых времён, рубленому на два ската строению.

20

Мысль выкрасть в русском селе невесту была насколько абсурдна, настолько и верна.

Тогда в нашей глубинке порядки были ещё строгие, а мораль правильная. Надкушенным яблоком брезговали. Девчата блюли свою честь и без мамкиного надзора. Парням лишнее не позволялось. Все про всех всё знали – и не приведи Господи, в любовном порыве оступиться! Если до дёгтя на воротах невесты и не дойдёт, то замуж ей, наверное, придётся выходить или за вдовца, или в другую деревню по предварительному сговору за очень уж нетребовательного жениха, потерявшего от нескромных прелестей голову.

Конечно, случалось всякое, но стержневая линия была такая.

Поэтому даже если яблоко оказывалось дубовым, а зубы хлипкими, то проведённая с парнем ночь, уже гарантировала наверняка – податливость невесты к замужеству.

А уж если парень на хорошем счету у родителей невесты, то свадьба предрешена.

Бредовая мысль пьяного товарища показалась влюблённому киномеханику самой трезвой и засела в голову, как топор в берёзовый комель, с размаху и основательно – не выдернешь.

Беда только в том, что на этот случай, если невеста заупрямится, её родители навстречу жениху не пойдут. Отец Настёнки человек был крутого нрава и несгибаемый в своих убеждениях.

Ещё при первой встрече он почему-то сразу невзлюбил приятеля своего сына.

Доходило до того, что, завидев идущего к сыну бравого киномеханика, он не один раз потихоньку спускал с цепи здоровенного пса, который весь был характером в своего хозяина, и ни за что не хотел подпускать к дому непрошеного гостя.

Однажды, узнав знакомый вишнёвый распах кожаной куртки перед своим окном, хозяин крадучись приоткрыл надворешнюю дверь избы и спустил с тугого рыскала зверюгу-полкана.

Тот, животным инстинктом поняв желание своего хозяина, вышиб грудью калитку и со двора бросился на чужака, намереваясь перехватить горло.

Гость, защищаясь, выбросил вперёд руку, и вишнёвая лайковая хвальба на исподе стала грязно-коричневого цвета.

Мой отец был невысокого роста, но крепкого и ловкого телосложения, ранние упражнения с плотницким топором не прошла даром.

Сбросив на землю пса, он, как потом рассказывали про отца родственники, в одно мгновение вздел в раскалённую псиную пасть руку так глубоко, что полкан, сдавленно кашлянув, осел на задние лапы.

Сжатый в горле кулак запер дыхание, и зверюга, мотнув головой, хотел освободиться от кляпа, но отец, схватив другой рукой кобеля за загривок, ещё глубже вогнал кулак.

Подождав, пока пёс перестал задними ногами отгребать землю, отец вытащил из теперь уже безжизненной пасти, широкой, как волчий капкан, окровавленную руку.

Несчастное животное так и осталось лежать с обнажённым, словно в зевоте, сахарным оскалом зубов.

Гость, сорвав пучок травы, вытер сгустки белой пены и крови с излохмаченного рукава, тряхнул несколько раз прокушенной кистью руки, грустно посмотрел в теперь уже пустое оконце и пошёл прочь от дома, не слыша проклятий в свой адрес Степана Васильевича, который кружил возле своего распростёртого в траве четвероногого друга и простирал руки.

После этого случая на расположение Степана Васильевича к новоявленному зятю было трудно рассчитывать, что потом оказалось именно так.

Может быть, явная безнадёга традиционного сватовства сделала моего отца более решительным, что позже и определило все дальнейшие события и мою жизнь тоже.

21

По стечению обстоятельств Степан Васильевич, мой дед, был последним в Бондарях единоличником и, чтобы прокормить семью, имел всего десять соток земли, надо было крутиться, как гайка по резьбе, чтобы всё везде было туго стянуто, чтобы ни в одну щёлочку, ни в один паз и зазор не заглянула и не вползла нищенка-нужда.

Было трудно, но радостно на себя работать, не подчиняясь ничьей воле, не сгибая ни перед кем натужно шеи. Одним словом – свобода, просторная, как распашистая праздничная рубаха. Просмотрели агитаторы новой жизни по своей нерадивости, а может, из-за беспокоящего неравнодушия к выпивке. У Степана Васильевича можно было всегда безотказно привести себя в порядок с самого раннего утра. Поэтому небольшое, но справное хозяйство приписать, как полагается, к кулацкому отродью было как-то неудобно – размах не тот, да и хозяин трудится сам, а за умение жить, можно было и не наказывать.

Поняв, что выделенный властью клочок земли не прокормит, Степан Васильевич занялся разведением гусей, благо, что речка под боком, вода не глубокая, берега зелёные, вдоль поймы реки от половодья по целому лету озерки да бочажки – всякая мелкая живность копошится. Вода в болотцах светлая, чистая, синим небом высвечивает из травяного шёлка – раздолье для такой птицы, как гусь.

Вот она, хозяйская смётка! Только откроет чуть свет Степан Васильевич калитку, как гортанное, крикливое стадо снежной лавиной устремляется туда, к воде, а вечером, тяжело переваливаясь с боку на бок, по-хозяйски покрикивая, ведёт всю, уже объевшуюся травки, стаю обратно который раз уходящий от ножа стадный вожак, прозванный за свой трубный голос Горгором.

Правда, этого Горгора пришлось отдать потом на откуп председателю сельсовета, чтобы немного ослабить налоговую удавку. Но это мало помогло. И в очередную компанию по первому сигналу готовое под нож стадо перекочевало на колхозный двор.

Колхозу от этого была малая прибыль, а семье единоличника большая скорбь. Ослабли заслонки, и нужда всё-таки прошмыгнула в сквозящий унынием зазор, который с каждым годом становился всё шире и шире.

А пока во дворе Степана Васильевича, как на колхозном собрании, шум, гогот, злобное шипенье и победное хлопанье крыл.

Наступила пора убоя – самое весёлое и горячее время. По осени гуси – товар ходовой, за который можно выручить деньги на всю предстоящую зиму.

Настёнкиной зарплаты фельдшерицы хватает только на пудру да на губную помаду, а Сергею, сколько в руки денег ни попадёт – всё мимо! Какая на него надёжа? И-эх! Пропадёт, сукин сын! Степан Васильевич любовно поглядывает на беспокойные снежные комья, беспорядочно перемещающиеся по двору, – живые деньги! Пора, правда, пора забивать птицу. В Тамбове, говорят, можно за неё нынешним годом хорошие деньги получить. Да и одного корма каждый день сколько уходит – страсть! Это тебе не лето. Хватанули первого снежку – и хватя! Степан Васильевич приказал кипятить воду…

22

– Макарыч, а, Макарыч, заворачивай к нам домой лапши с потрошками похлебать! – по-хозяйски приглашает Сергей своего напарника в гости.

Октябрьская ночь глуха. Сиверко по глазам сечёт то ли снежной крупой, а то ли мокрым песком. Очередной киносеанс прошёл, как всегда, при большом энтузиазме зрителей, а вот даже молочка попить не пригласили. Председатель не тот попался. Пришлось домой возвращаться с «таком». В животе – мушиная возня да концерт лягушачий.

Нет, такого председателя гнать надо! С утра в соседнее село по обмену опытом уехал, да там и заночевал. Известное дело – соседи! А сельсоветчик жаден был до того, что за время сеанса у киношников все папиросы выкурил. «Табачок, – говорит, – у вас больно хороший, дюже забирает». – И всё – дай да дай. А как закончился, его и след простыл. Утёк в темноту.

Собрали наши ребята аппаратуру, нагрузили Распутина – и в путь, до дому, до своих харчей.

– Макарыч, любишь шкварки гусиные да с кашей пшённой, сливухой, когда лампадочку-другую пропустишь, а? – не унимался Сергей.

«Помолчал бы лучше, – думал его друг «Макарыч», – нашёл время подначивать. Дать бы тебе по шее за такие вопросы».

– Успокойся! – почувствовав за спиной вздох, снова взялся за своё Сергей. – Я правду говорю! Щас мы с тобой и пожуём, и похлебаем.

– Бреши, бреши, может, полегчает! Меня твой папаня за кобеля сам вилами встретит. Вот тебе и потроха будут. Чего зря языком молоть! Скажешь тоже – шкварки!

– Ну, говорю, значит знаю. Нынче я сам хозяин, мои в Тамбов нынче с почтой отбыли. Мясо теперь в самой цене. Обещали гостинцев привезти нам с Настёнкой.

Теперь оживился, кажется, и «Макарыч». Само имя «Настёнка» у него в душе пелось сладкоголосо и на все лады уже который месяц. Встретятся глазами, улыбнуться – и всё! Ни слова, ни полслова, а на сердце, как после весеннего дождика солнышко смеётся. Радуга стоит, всеми цветами переливается. Эх!