Алексей Суворин - Дневник А.С. Суворина

• Название: Дневник А.С. Суворина
• Автор: Алексей Суворин
• Издательство: Издательство Л. Д. Френкель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1923

Искренний и интимный дневник крупнейшего издателя, журналиста и общественного деятеля А. С. Суворина. В отличие от традиционных для эпохи суховатых и формальных мемуаров, это настоящий дневник крупной, неоднозначной личности, передающий все колебания, волнения, пороки, сексуальные интересы, слухи и т.п. Это не только история времени, но и история личности. Не менее интересен и другой пласт дневника — Суворин дружил и общался со множеством значительных людей, которым он не стеснялся давать откровенные (и часто уничижительные оценки).

---

«Особая примета — любит лесть до невозможного. Жена часто краснеет и уходит, слыша, как его в глаза приравнивают к Фридриху Великому и Александру Македонскому. Снимался в виде Фридриха Великого, обожает позировать для портретов, — в год по 6–8 раз непременно.»

«Некоторые ученые, медики находят в нем сходство с Фридрихом-Вильгельмом III, кончившим помешательством, и уверены, что он кончит так же. Действительно, он страшно капризен, переменчив, хватается за все новое и бросает немедля, и не знает меры ни в важном, ни в мелочах.»

«Политических подробностей могу сообщить еще кучу, если пожелаете. Но пока о его внешности вот все, что знаю. Да еще страсть производить впечатление, быть на виду, занимать собою печать, чисто актерская. За верность сих сведений ручаюсь, ибо они — от лиц, его долгие годы и очень близко знавших. Любимый цветок — ландыш. Parfum был chipre, но последнее время еженедельно новый, какой в Лондоне изобретен. Любимый цвет — белый и красный. Любимое вино — Редерер и старые ликеры, джин, коньяк и арак. Любимых книг не имеет, ибо читает мало. Из Французов считает Онэ классиком (что и сообщил Jules Simon за обедом во время конференции о рабочем вопросе). Интересуется лишь газетами о себе. Ежедневно читает «Zukunft» и даже раз выразился (по поводу «Köng Phaeton») весьма одобрительно, что не помешало на следующей неделе предать Гардена суду за «оскорбление величества». (Дело пойдет на следующей неделе и на этот раз наверное укатают за статью «Monarchenerzichung»). Из художников любит Конера (своего портретиста — бесталантность полная) и Пегаса, скульптора даровитого. Но судит без толку — по личным симпатиям, а не по достоинству. Обожает латинские цитаты, но плохо понимает их и часто пишет невпопад (смотри «Zukunft», № последний, в конце заметка есть — примеры сих перевираний). Из музыки любит все без разбору, но к Вагнеру особой симпатии не имеет. Из драматиков — Вильденбруха — за лесть, а не за качество, ибо его лучшие пьесы не даются, а лишь последние, прославляющие «монархизм!» — Ну, вот все покуда. Если еще что хотите узнать, то чиркните.»

«Теперь расскажу свою биографию.»

«Родилась 18 апреля 1855 года в Екатеринославской губернии, Бахмутского уезда, в деревни Ступки. Воспитывалась в Харьковской гимназии. Кончила курс 14 лет. Болталась без дела два года. 16-ти лет поехала в Париж учиться петь, (побочные — частные причины, — до официальной биографии не касаются, для Вас скажу: братья увезли от некоего Видамина, о коем говорить не хочу, ибо он всю мою жизнь испортил ради безбожного удовольствия развратить невинного до идиотства ребенка. Господь с ним, — но этот первый «полуопыт» должно быть и убил во мне навсегда всякий идеализм любовных отношений, показав радость страсти тогда, когда ребячьи душа и тело оной вовсе не желали, и не искали… Бр… противно вспомнить!)»

«В Париж приехала в 1872 году, немедля после Коммуны, — развалины еще всюду виднелись. Поступила в класс пения г. Вартеля, но пробыла всего 3–4 месяца и потеряла голос. Горе какое! — голос был чудный. Что делать? — поступила на драматический класс консерватории Брессано. Пробыла два года. В России братья потеряли деньги (небольшие) на какой-то пряничной фабрике некоего Леонтьева и написали: «вернись, нет больше денег». Тут то я и голодала, не желая вернуться в лапки сего господина. Поступила на сцену Taitbout в оперетку, играла «аленькую роль вместе с Céline Chaumond. Потом в «Gaité» (у Оффенбаха) в «Орфее» — одну из граций. Надоело, ибо жалование 60 франков и собственные костюмы. Встретила Федотова, пригласившего в Питер, на павловский театр. Приехала в 1876 (или в 1875) году в Питер. Играла раза два по-французски (с Céline Chaumond) и по-русски (помню, в «Убийстве Коверлей»). Но с Федотовым вышила какая-то неприятность. Потом была в Михайловском, в год с Берт Стюарт, и тоже ничего не вышло. Все бросила, уехала в провинцию. Для пробы — есть, ли талант — играла в Харькове Катерину, с заряженным револьвером в кармане. Если нет таланта — жить не стоит. Оказалось — есть. Успех после 3, 4, 5 действий был громадный. Ну, значит, опять надежда явилась выбиться. Получила ангажемент в Таганрог, затем, в Одессу и Киев. В Одессе и Киеве имела массу успеха, право, даже заслуженного, но всюду все не то было. Все мне приходилось слышать: «Что вам в театре? Жили бы так». В 1882 году, кажется в год открытия Корша, поступила к нему. Играла в «Кручине» (Поленьку) и еще в 2–3 пьесах, но около Гламмы и Рябчинской места не было. Ушла в артистический кружок, а там беспорядки сами знаете какие. Наконец, познакомилась с Поссартом, который такого наговорил о истинно-художественной жизни немецких театров, что я решила уехать и уехала. В Вене училась с 1883 до 1884 года по немецки, в консерватории и у профессора Стрибена. Потом играла в Аугсбурге и Базеле с громадным успехом по два года. В 1888 году приехала в Берлин в Residenztheatre и опять дебютировала с громадным успехом (в «La petite Bachelley»). Наконец, вздохнула свободно, думала обилась. Не тут-то было — Линдау! Бог бы с ним, все ему могу простить. Но ему театр был не по душе, отвлекал от него. Репетиции, уроки — не удобно. Ему выгодней, чтобы в каждую минуту была к ею услугам. Директора спешили угодить важному критику и ролей мне больше не давали. Я скоро поняла в чем дело и объявила Линдау, что не хочу больше с ним жить, ибо театр мне дороже его. Результат известен — я целый год еще пробыла у Барная (пока контракт не кончился), получала жалование и ни разу не вышла на сцену. Конечно, за тот год отвыкла, — ведь на чужом языке практика — первое дело, я потеряла известность, словом, театр надо было оставить в стороне. Спасибо Гардену надоумил писать, нянчился первое время, ободрял, поправлял, словом — выучил. Тут и вы явились — дай вам бог здоровья! — словом, вышла на свободу. В 1891 году шел мой «Berühmter Mann» в «Горькая судьбина»; в 1892 — «Agrippina» (в императорском) и «Jnnerlichen» (в Lessing); в 1893 г. должна была идти еще пьеса, да пока цензура запретила. Вот и вся биография.»

«А в сердце я не могу забыть сцену. Кабы писать можно все, как фантазия просит, — может и утешилась бы. Но этого нельзя. Вам пиши политику, здесь — сахарные рассказы. Пишешь коли от души, — и не примут, либо полиция запретит. А на сцене ведь жизнь переживаешь. Знаете, если бы не жаль Гардена, уехала бы в Россию и опять на сцену пошла. Очень уж больно, что писать нельзя, что хочется. У нас в России оно еще можно. Я читаю вещи, кои здесь ни за что не поместили бы. Но живя за границей, как пересылать рассказы? Переписчиков нет. Пропадешь (вот как у вас завалялось где-то «Жизненный?» — хоть волком вой). Самой переписывать 10 раз — ведь мука. Словом, трудно. Вот оттого и радости мало.»

«А вы, право, позвольте мне хоть раз в месяц фельетон писать. Где ее, политики наберешь? Все то же, о чем писать не стоит в сотый раз. А вы же печатаете и Ежова, и Чехова. Что бы и меня попробовать? Напишу что либо хорошенькое, право!»

«Да, впрочем, как знать, когда увидимся и как. Мне на днях Шувалов передавал предостережение. Его спрашивали, знает ли он Proteus'a, и что обратили внимание, что он, Proteus, в дружбе с «оскорбителем величества», издателем «Zukunft». Какие шпионы здесь! Пожалуй, желая насолить, его друга, Proteusa, и по этапу вышлют! По совести, и ничего. Пусть. Мне домой давно хочется. И работу найду в России еще легче, ибо у нас меньше журналистов, чем требуется. Но как же не злиться за даже остатки жалкие молодости, коли все за других приходится отвечать?»

«Пьеса моя в суде. Адвокат надеется, — пропустят. Дай то бог! Сразу стану знаменитостью. Но не верится в счастье такое.»

«У Блюменталя и у Корша что-то не клеится, хотят друг друга надуть. Ну и трудно их согласить. Жаль, уж я заранее радовалась вас видеть. А какой Шувалов милый, что меня предупреждает! Конечно, это ради вас, но все же мило. Ну, простите, — безбожно длинное письмо. Приказали подробнее сведения — сами виноваты. Жму крепко вашу хорошую лапку и желаю скорей окончательно выздороветь. Да не забывайте так подолгу вашу искренно преданную»…

20 апреля.

Вчера дебютировала у нас Марья Августовна Крестовская. (Крестовоздвиженская по отцу, ст. сов., в Москве) в «Не так живи, как хочется». Сегодня я говорил с ней. Она — обстоятельная девушка, очень неглупая, ей 26 лет. Она рассказывала, что 18 лет она была в Киеве и должна была играть роль в какой-то пьесе. Вдруг ей говорят, что вместо нее будет играть любительница Борисова (Яворская). «Любительнице лучше играть» — сказали ей, когда она заявила свои претензии. Играла Борисова, а на афише стояла Крестовская. Борисова плохо играла, ей шикали, когда муж и друзья подносили ей корзину цветов. При Крестовской говорили: «газеты хвалят Крестовскую, а играет она — из рук вон» — «Я — Крестовская»,— сказала она этим господам, — «а играет Борисова». Она пошла на сцену и разрыдалась. Яворская распускала слухи, что Крестовская посадила к ней клакеров. Крестовская рассказывала это так просто, что ей нельзя не верить, да это и вполне отвечает характеру Яворской.