Зофья Хондзыньская - Встречаются во мраке корабли

• Название: Встречаются во мраке корабли
• Автор: Зофья Хондзыньская
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1978

Эта книга познакомит вас с шестнадцатилетней, Эрикой, судьба которой из-за неблагоприятных семейных обстоятельств поначалу сложилась очень неудачно, она на краю гибели.

Теме борьбы за Эрику и посвящена книга З. Хондзыньской. Борьба эта оказывается очень сложной, но в конце концов Эрика обретает спокойствие и желание жить и учиться любимому делу. Книга была издана на польском языке в 1975 году издательством «Наша ксенгарня».

---

— Опять макароны? Ты что, откармливать меня взялась этой пакостью?

— Не нравится — не ешь. — Сузанна глотнула слюну, Павел понял, что она решила ни в коем случае не дать вывести себя из терпения.

— Должна же я что-то есть. Может, будешь все-таки любезна принять к сведению, что я не намерена круглосуточно кормиться макаронами.

— Во-первых, мы едим не только макароны, во-вторых, ты прекрасно знаешь, что у меня нет времени бегать за продуктами, а няня больна. Купишь мясо — будем есть мясо.

— Для этих мерзких зверюшек ты как-то умудряешься фарш добывать. За ним тоже, между прочим, надо сбегать. Для них, по-твоему, стоит, а для меня — нет.

— Да ведь они, в отличие от тебя, не впиваются в меня когтями! — взорвалась вдруг Сузанна.

И, помолчав, добавила:

— Прости, пожалуйста, Павел. Догадываюсь, что ты не приучен к подобным сценам.

Павел что-то пробурчал себе под нос. Да, Маня в такой атмосфере, пожалуй, и получаса не выдержала бы. Впрочем, он тоже с трудом выдерживал. Пил чай — в полной уже тишине — и прикидывал, что по меньшей мере четыре дня ему все же придется еще пробыть во Вроцлаве.

* * *

Кушетка была удобная, но свет уличного фонаря бил ему прямо в глаза. Павел вертелся, пытался лечь и так и сяк, чтобы оконная рама заслоняла фонарь, но это не удавалось, фонарь вылезал то с одной, то с другой стороны. Разнервничавшись, он встал, отодвинул кушетку и поставил ее перпендикулярно к стене. Свет больше не мешал, но спать уже не очень хотелось. Он закрыл глаза; сперва возникли грязно-зеленого цвета занавески в комнате Эрики, все в безобразных треугольниках и квадратиках, потом они сменились цветными, словно бы точечными узорами. Это была любимая его игра. Особенно здорово получается, когда смотришь на яркий, разящий свет. Мириады точечек роятся, пробиваются куда-то в глубь мозга, меняют цвет, копошатся, клубятся и постепенно уступают место каким-то неясным образам. Озеро, тростник, спина Альки. Она сидит перед ним в каяке и ожесточенно машет веслом. Вот Алька оборачивается, и Павел видит ее лицо, но словно бы стертое, отраженное в воде, неживое. Он делает усилие, чтобы уловить истинное выражение Алькиного лица, и тогда вдруг весь кругозор заполняют большие серые глаза Эрики, они ширятся, ширятся… Тут раздался резкий звонок.

Павел зажег свет, взглянул на часы: пол-одиннадцатого.

Сузанна не преувеличивала: даже ночью нет ей покоя, верно, придется бежать сейчас к четвероногому пациенту.

Он услышал ее шаги — часу не прошло, как она вернулась домой, едва успела небось раздеться и лечь, — а потом мужской голос:

— Доктор Чубовская здесь живет?

— Да, слушаю вас. — Голос у Сузанны был явно сонный. — Случилось что-нибудь? Несчастный случай?

— Несчастный случай? Да, пожалуй, что и так. Я — отец Адася.

— Адася? Простите, не понимаю.

— Вы, доктор, не пытайтесь, пожалуйста, скрыть это дело. Я всыпал ему по первое число, век будет помнить, — и сопляк во всем признался.

— Простите, но тут какая-то ошибка, я в самом деле не знаю никакого Адася и понятия не имею, о чем вы говорите; прошу вас, покороче, пожалуйста, я с шести утра на ногах, просто засыпаю на ходу.

— Вы что, шутите? Не знаете, что дома у вас творится? Да ведь мой мальчишка четыре дня тут прожил.

— Какой еще мальчишка? В моем доме? Право же, это какое-то недоразумение. У меня гость сейчас, но он из Варшавы, а больше никто тут не живет.

— А дочь Эрика есть у вас?

После минутной паузы Павел услышал голос Сузанны, теперь не столь уж уверенный:

— Есть. Но что она…

— Ну так нечего мне очки втирать. Из-за доченьки вашей вся детвора распустилась. Она в школу не ходит, а они что — хуже, что ли? Им-то зачем контрольная, если у Эрики можно спрятаться? Как что, прямиком к ней. Знают, что здесь всегда укрыться можно, вот и прогуливают почем зря. Соседа моего дочка в мае тут два дня пробыла, а сын мой целых четыре дня на чердаке околачивался.

Пришедший явно колебался между уважением к доктору и возмущением Сузанной как матерью Эрики.

— С позволения сказать, никак в толк не возьму, как это вы ничего не знали? Ведь этот притончик в прошлом году уже был, а тут после каникул опять открылся. Эрика и одеяла им даст, и хлеба, и в карты поиграет; Эрика то, Эрика се, чего им бояться? Как у Христа за пазухой!

— Не верится просто.

— А вы, доктор, волоките сюда свою ягодку, поговорим по душам-то, оно все и выйдет на чистую воду. Я лупить мастак, ни один отец не сумел из отпрыска своего выбить, где они прячутся, а я вот выбил. Она им подсобляет, а они за нее — горой. Эрику пальцем не тронь. Ишь вождя себе нашли. И так-то уж дети нынче бездельники, лодыри стали, распустились вконец. И то сказать, строй-то наш все для них делает, учителя их боятся, где уж тут требовать! А уж если такие вот сопляки — один да другой — знают, что им и укрыться есть где… Они ж паразиты, такое для них — находка. Простите великодушно, что заставил вас волноваться… Всем известно, как вы работаете, но надо ж конец этому положить.

— Понять не могу, зачем ей понадобилось?

— Исключительно для деморализации. Она не учится, почему же другие должны учиться? Да что там говорить! Простите, доктор, что я вас ночью разбудил, но у меня аж в глазах потемнело от ярости…

— Ухожу я рано, возвращаюсь к ночи. И сказать по правде, не очень-то знаю, что у меня дома творится. Мне очень неприятно… Но теперь уж я этим займусь. Уверяю вас, ничего подобного больше не повторится.

Хлопанье двери, шаги возвращающейся в комнату Сузанны. Движимый каким-то внутренним чутьем, Павел приоткрыл дверь, Сузанна остановилась. Лицо ее выражало уныние и отчаяние.

— Ну, что скажешь?

— Хочу попросить вас. Не говорите об этом с Эрикой. Предоставьте это мне, ладно?

— Тебе? А что ты хочешь делать?

— Пока еще не знаю. Постараюсь как-то с ней договориться.

Она взглянула на него.

— Может, и вправду попробуешь, — неуверенно сказала она. — Признаться, я вообще не знаю, как к этому приступить. Возмутиться, запретить… Все это выеденного яйца не стоит, раз я не в состоянии принять меры. Интересно, знала ли об этом няня? Должно быть, знала, иначе как бы она могла…

— Да не все ли равно — знала, не знала? Главное, как-то договориться с Эрикой.

Сузанна провела рукой по лбу беспомощным, так не свойственным ей жестом.

— Знаю, Павел. Только я в это не верю. У меня нет больше сил. Я ничем не могу ей помочь.

Минуту они стояли в молчании.

Наконец, натянуто улыбаясь, Сузанна сказала:

— К тому же он разбудил меня в тот самый момент, когда начало действовать снотворное. Я редко его принимаю, но сегодня настолько была измотана, что иначе ни в какую бы не заснула. Голова кружится, подташнивает. К чему все эти разговоры? Бессмыслица. Делай что хочешь, благословляю тебя. — И минуту спустя: — Спокойной ночи, Павел.

«Не могу ей помочь». Что же будет с Эрикой? Кто ею займется? Неужели Сузанна не понимает, что стремление верховодить детьми вызвано потребностью самоутверждения, потребностью увидеть хоть в чьих-то глазах восхищение собой, поклонение, доверие, которых ей так недостает…

В соседнем дворе залаяла собака, сперва коротко, потом протяжно, это было похоже на вой, он слился со скрежетом тормозов далекого ночного трамвая. Окончательно разбуженный, Павел лежал, сплетя руки под головой. Он был немного голоден, но не хотел шебуршиться в уснувшем доме. Вспомнился вдруг «Ночной ковбой», фильм, который казался ему апофеозом веры в человека, апофеозом дружбы. Мелодия из этого фильма словно бы наплывала и тут же откатывалась. Как — пока неясно, но он попытается поговорить с Эрикой, помочь ей. Порой ему крайне важно было убедиться в том, что вера в человека — вовсе не признак наивности, а желание помочь ему — вовсе не ерунда. Именно такого рода мысли безжалостно высмеивала Алька. Сегодня, к примеру, она бы уж точно высказалась: «Ну, разумеется, только тебя тут и ждали. Враждующие мать и дочь страдают и мучаются в городе Вроцлаве, но тут является Павел… и все действующие лица спасены. Не стыдно, осел ты этакий, старый и глупый осел, за что ты берешься? Прекрати ты это раз навсегда и не суй свой нос куда не следует».

Нет, неправда, надо, наверняка надо, только удастся ли? Но как не попробовать, раз есть надежда! Полно, есть ли? Опять ушла эта мелодия, радость жизни звучит в ней наперекор всем печалям; всегда вот так, вспомнишь и тут же забудешь…

* * *

— Можно?

Он приоткрыл дверь. Она сидела на кушетке и монотонным движением, в котором ему «профессионально» что-то не понравилось, расчесывала щеткой свои длинные волосы. Мерзкие зеленые занавески опять были задернуты, дыма в комнате полным полно. Обычная, как видно, обстановка.

— Садись, — сказала она почти любезно. — Вон там сигареты, бери.