Александр Чаковский - Год жизни

• Название: Год жизни
• Автор: Александр Чаковский
• Издательство: Карельское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1963

Пафос современности, воспроизведение творческого духа нашей эпохи, острая постановка морально-этических проблем — таковы отличительные черты произведения Александра Чаковского — повести «Год жизни».

Автор рассказывает о советских людях, мобилизующих все силы для выполнения исторических решений XX и XXI съездов КПСС.

Главный герой произведения — молодой инженер-туннельщик Андрей Арефьев — располагает к себе читателя своей твердостью, принципиальностью, критическим, подчас придирчивым отношением к своим поступкам. В образе Андрея Арефьева — энергичного, волевого, смелого человека, непреклонного в достижении цели, — воплощены лучшие черты нашего современника.

Повесть написана в форме записок молодого инженера, дающей автору возможность с особенной эмоциональной непосредственностью передать драматизм возникающих ситуаций. Разоблачение карьериста Крамова, борьба за новое техническое решение строительной задачи, глубокие личные переживания, вызванные крушением веры в любимого человека, — все это автор переплетает в напряженном, увлекательном сюжете…

---

— Личное дело…

И покосился на сидящего у стола маркшейдера. Тот вышел.

Хомяков подождал, пока за маркшейдером закрылась дверь.

— Товарищ Арефьев, возьмите меня к себе.

Видимо заметив недоумение на моем лице, он поспешно добавил:

— Кем угодно! Инженером, маркшейдером, мастером наконец.

Это было удивительно. Я всегда считал Хомякова одним из самых робких и безропотных подчиненных Крамова.

— Присядьте, товарищ Хомяков, и снимите плащ, — попросил я.

Но плащ он не снял.

— Я бросил свою смену, — тихо сказал он, садясь на табуретку. — Бросил и пошел к вам. Не могу больше работать с Крамовым, не могу! Я не честолюбец, слава мне не нужна, пусть он забирает ее, но я человек; человек, а не половая тряпка, о которую каждый может вытирать ноги…

Обычно Хомяков говорил тихо, точно боясь собственного голоса, а сейчас то и дело повышал тон и отдельные слова выкрикивал.

— Но что же у вас произошло?

— Я презираю себя, презираю за то, что почти год терпел, подчинялся, молчал… Я боялся. А чего мне бояться? — выкрикнул он. — Я построил пятнадцать туннелей за свою жизнь, я честный человек! — И закончил с недоумением: — А все-таки робел…

— Послушайте, товарищ Хомяков, мне что-то непонятно. Судя по всему, вы поругались с Крамовым?

— Нет! Не поругался! Я восстал против него! Я возмутился наконец!

— Допустим, но все же разобраться в том, что вы говорите, мне трудно.

— Хорошо, я постараюсь рассказать связно. Видите ли, я не выполнил указания Крамова о переводе одного бурильщика моей смены в другую. Это один из лучших бурильщиков. И тогда Крамов при всех сказал, что, если повторится что-либо подобное, он вышвырнет меня со строительства… Тогда я бросил смену и ушел. Но дело не в этом! Дело в том, что я не могу больше служить под начальством этого типа. Он жестокий, безжалостный человек!

— А мне припоминается, как он собрал всю мебель в конторе и передал ее рабочим, которым сидеть было не на чем, — со злой горечью усмехнулся я.

— Игра! — воскликнул Хомяков. — Подлая игра! На другой же день мебель перенесли обратно в контору: служащим-то тоже не на чем было сидеть! Я знаю, знаю случай, о котором вы говорите! У рабочего была вечеринка, и Крамову важно было произвести эффект. На людях, понимаете? А потом мебель водворили на старое место, будьте покойны… Вы думаете, он в интересах дела помог вам установить компрессор и врезку сделать? Черта с два! Для статьи в газете он вам помогал, и корреспондента он же подослал: знал, что вы расхвалите его, крамовские, методы! И так во всем, во всем…

Хомяков не мог усидеть на месте. Ненависть к Крамову полностью овладела им. Он был одержим одной страстью — разоблачить, унизить Крамова.

— Вы ведь знаете, что вашего Агафонова напоили пьяным по крамовскому же приказу? Крамов при мне вызвал Дронова и говорит: «Тут Агафонов с восточного придет, под нормы наши подбирается. Для себя дурацкие нормы установили, теперь хотят, чтобы и у нас заработок упал». Дронов и подстерег Агафонова. Это вспышкопускатель! — кричал Хомяков. — Но иногда его игра стоит людям жизни. Ведь это он убил Зайцева!..

— Какие у вас основания говорить так?

— Есть, есть основания! Я знаю, он послал шофера на телеграф, чтобы передать в министерство рапорт о выполнении двух третей строительных работ. Послал, не считаясь с опасностью обвала. Это я составлял текст телеграммы, а через день пришло поздравление министерства. Разве не читали в газете? Крамову — благодарность, а Зайцеву…

Хомяков в каком-то мстительном упоении выворачивал Крамова наизнанку:

— А вас он побаивается, Арефьев, побаивается! Когда на вашем участке случился обвал, Крамов приказал мне не отходить от телефона и каждый час информировать его о том, как идут спасательные работы. Сам-то он у себя в штольне был — помните с водой историю? А тут, как только я сообщил ему, что до вас метра три всего осталось, бросил штольню, помчался к вам… Как же, я «первый спаситель», ему до зарезу было необходимо на людях вас «спасти». Ну, а нас в это время затопило: начальник, которому не положено в такие часы покидать забой, бросил все и побежал на соседний участок спасательные демонстрации устраивать.

— Слушайте, — оборвал я Хомякова, — то, о чем вы рассказываете, почти уголовщина. И говорить об этом вы обязаны не здесь. Если вы честный человек, то сейчас же поедете со мной в комбинат.

Хомяков как-то весь обмяк. Его маленькая голова ушла в плечи.

— Да, да… вы правы… правы, конечно, — пробормотал он и стал застегивать свой покоробленный плащ. — Я сейчас пойду, пойду в комбинат… один… завтра пойду. Все продумаю и пойду…

Он надвинул капюшон на голову и вышел тяжелой, шаркающей походкой.

…Рано утром дежурный по участку принял телефонограмму: приказ начальника управления строительства комбината.

Вот что в нем говорилось:

«Коллектив Туннельстроя переживает сейчас напряженные дни. Предстоит сбойка — завершение главных, наиболее ответственных и трудоемких работ по сооружению туннеля.

В эти решающие дни от каждого рабочего, техника, инженера требуется максимальная дисциплинированность, собранность и четкость действий.

Однако сменный инженер западного участка Хомяков Т. В. допустил возмутительное нарушение трудовой социалистической дисциплины, демонстративно не выполнил указания начальника участка, а в ответ на его справедливое замечание бросил смену, дезертировал из забоя.

Решительно осуждая подобные, направленные на срыв работы, действия, приказываю:

Инженера Хомякова Т. В. с работы снять и направить в распоряжение управления кадров министерства».

Все стало ясно, когда я прочитал этот приказ. Конечно, Крамов, имея такие козыри, как факт невыполнения Хомяковым распоряжения и, главное, его самовольный уход с производства, немедленно поехал в комбинат.

Он отлично понимал, что довел Хомякова до точки, а в таком состоянии этот слишком много знающий о нем инженер стал опасен.

Поэтому Крамов поторопился с приказом.

Теперь Хомяков попал в положение обвиняемого. Прежде чем разоблачать Крамова, ему придется оправдываться самому.

К тому же Крамов позаботился, чтобы вообще убрать Хомякова отсюда. В приказе сказано: «Направить в распоряжение управления кадров министерства». Теперь, конечно, он скажет Хомякову: «Молчи — и тогда увезешь с собой приличную характеристику. Иначе тебе никогда не встать на ноги».

На деле оказалось, что темпы Крамова превзошли все мои предположения. Стало известно, что Хомяков уезжает в Москву уже на следующий день.

Я кинулся на станцию. Стокилометровый путь я проделал на трехтонке за два часа. До прихода московского поезда оставалось пятнадцать минут. Я сразу увидел Хомякова — он сидел на чемодане в самом конце перрона.

Увидев меня, Хомяков явно смутился, покраснел и взглянул на часы.

Я не стал терять времени.

— Как же вы можете так уехать, товарищ Хомяков, — воскликнул я, — уехать, не доведя дело до конца, не разоблачив Крамова?!

Лицо Хомякова болезненно передернулось. Он огляделся.

Потом он сказал едва слышно:

— Что я могу сделать? К тому же я и сам виноват… дисциплина есть дисциплина…

— Послушайте, Трофим Викторович, — я постарался вложить в свой голос всю силу убеждения, на какую был способен, — неужели вы не понимаете, что речь идет о большем, чем ваш дисциплинарный проступок? Неужели вам не ясно, что в другое время Крамов просто использовал бы ваш проступок, чтобы окончательно зажать, подчинить вас? А теперь он боится вас, боится разоблачений, может быть, даже знает, что вы были у меня.

— Может быть, может быть… — невнятно повторил Хомяков. — Но теперь все это уже в прошлом: я уезжаю.

— Но вы не можете, не имеете права уехать, не выполнив своего гражданского долга! Подумайте! Встряхнитесь! Ведь вы же честный, знающий инженер, а вашу судьбу ломает какой-то авантюрист! Отложите свой отъезд. Хотя бы на три дня. На день!

— Вы правы, — тихо сказал Хомяков, — Я поступаю сейчас как трус. Мне… мне мерзко сознавать это. Но я старый человек и… видно, давно уже растерял все качества борца.

Но вдруг он схватил меня за руку, притянул к себе и заговорил быстрым шепотом:

— Послушайтесь меня, Арефьев, не связывайтесь с Крамовым. Он сломает вашу жизнь, искалечит ваши лучшие годы. Сойдите с его дороги!

— И пусть он гадит?! — воскликнул я.

— Он скоро уедет. У него друзья в министерстве. Он приехал на туннель, чтобы заполнить нужную страницу в своей биографии. И скоро уедет в Москву, будет работать в главке… Поверьте, он с лихвой окупит все издержки, которые понес в этих диких местах. Вот будет сбойка и…

Раздался паровозный гудок. Поезд приближался.

Хомяков схватил свой чемодан и побежал навстречу поезду. Через минуту он скрылся в вагоне.