Александр Чаковский - Год жизни

• Название: Год жизни
• Автор: Александр Чаковский
• Издательство: Карельское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1963

Пафос современности, воспроизведение творческого духа нашей эпохи, острая постановка морально-этических проблем — таковы отличительные черты произведения Александра Чаковского — повести «Год жизни».

Автор рассказывает о советских людях, мобилизующих все силы для выполнения исторических решений XX и XXI съездов КПСС.

Главный герой произведения — молодой инженер-туннельщик Андрей Арефьев — располагает к себе читателя своей твердостью, принципиальностью, критическим, подчас придирчивым отношением к своим поступкам. В образе Андрея Арефьева — энергичного, волевого, смелого человека, непреклонного в достижении цели, — воплощены лучшие черты нашего современника.

Повесть написана в форме записок молодого инженера, дающей автору возможность с особенной эмоциональной непосредственностью передать драматизм возникающих ситуаций. Разоблачение карьериста Крамова, борьба за новое техническое решение строительной задачи, глубокие личные переживания, вызванные крушением веры в любимого человека, — все это автор переплетает в напряженном, увлекательном сюжете…

---

Раздался паровозный гудок. Поезд приближался.

Хомяков схватил свой чемодан и побежал навстречу поезду. Через минуту он скрылся в вагоне.

18

Май — первый весенний месяц в наших местах. Зимние муссонные ветры сменяются летними, начинают таять снега. Но леденящие ветры еще не ослабляют своих набегов. Весна у нас робкая. Теплые дни внезапно сменяются холодными, и кажется, что уходящая зима еще может вернуться с полпути. К концу мая сходит снег у подножия гор. В горах он лежит еще не тронутый…

Зимой только одна птица оляпка и оставалась в этих краях. Странная, с дрозда величиной, черная, с белым брюшком и коротким, задорно поднятым хвостиком, на высоких, стройных ножках… Смешная такая. Ходит по грудам камней, не бегает, а именно ходит. Взберется на крупный гладкий камень, покивает головой и бежит дальше. Весной начинают появляться другие птицы, маленькие, чуть крупнее воробья, белые — пуночки. А в кустарнике, по нижним склонам гор, щебечут варакушки — северные соловьи…

И самое главное — солнце! Оно показалось не сразу. Сначала ярче пламенел горизонт в полуденные часы, потом стало показываться и солнце, но не надолго, на минуты. Потом все дольше, дольше…

Вот и пришла к нам весна.

Загрохотали горные речки, помчались стремительные потоки растаявшего снега, чуть заметно зазеленели деревья.

Я помню, однажды мы пошли со Светланой в горы. Все уже было кончено между нами. Мы присели на камни. Я показал Светлане ель своеобразной формы, растущую на склоне горы. Здесь она имела характерную узкую, почти цилиндрическую крону. А выше, на открытых для ветров склонах, ель выглядела уже иной. У нее была почти голая вершина, но ниже по стволу, почти у самой земли, образовалась крона, похожая на куполообразный шатер.

— Знаешь, как называется эта ель? — спросил я. — Ель в юбке. Ветры убили ее вершину, ствол совершенно голый, а внизу снежный покров охранял ветки от смертоносного ветра. По высоте этих «юбок» можно определить толщину выпадающего снега…

Светлана смотрела вверх, на ели. Они походили на флюгеры. На стороне ствола, обращенной к северу, как правило, не было ветвей. На южной же стороне сохранилась редкая, остроконечная растительность. Это и придавало дереву сходство с флюгером.

Но чем выше, тем обнаженнее становились деревья. Казалось, что они с трудом, из последних сил, взбираются к вершине. С каждым шагом все труднее приходится ели, ветры бьют, хлещут ее и в конце концов раздевают донага.

Ближе к вершине росла одинокая ель. Как она забралась туда? И ветры наказали ее за смелость, исхлестали, искривили ствол. Она не рассчитала сил, легкомысленно забралась в зону ветров, но выстоять уже не смогла. И теперь ель умирала…

— И спуститься не может, — задумчиво сказала Светлана.

— Человеку больше повезло, — ответил я, — он не только идет вперед, но может и отступить.

…Приближался момент сбойки, соединения западной и восточной штолен туннеля. Предстояло еще расширить туннель для прохождения поездов, смонтировать электрооборудование, сигнализацию, уложить железнодорожный путь.

Но в строительство туннеля сбойка всегда знаменует и символически, и по существу победу, покорение горы.

Близость этой победы ощущалась на нашем участке особенно радостно, потому что именно нам управление комбината предоставило право сбойки.

Вопрос о том, кому будет предоставлена честь обрушить последние метры породы, разделяющие штольни, волновал нас все последнее время.

Еще совсем недавно, месяца два-три назад, все были уверены, что сбойщиком будет западный участок.

Но изо дня в день, из недели в неделю наш коллектив начал обгонять западный по темпам проходки.

Западный выполнял нормы, мы перевыполняли их. Казалось, что на западном участке у людей иссякли силы, что они, достигнув предела, большего дать уже не к состоянии. Мы победили и получим право сбойки.

В доме приготовления к большому празднику чувствуются уже с утра.

На нашем участке деятельное, радостное и вместе с тем чуть тревожное ожидание овладело каждым из членов нашего маленького коллектива тотчас же, как стал известен приказ комбината.

Смена, которой приказ был прочитан в забое, под треск бурильных молотков, дала к концу работы высшую проходку. При выходе из штольни рабочих ждали корреспондент и фотограф комбинатской многотиражки.

На другой день на участок прибыли представители районной и областной газет. Директор комбината два раза в сутки приезжал на участок. Фалалеев не вылезал из штольни и похлопывал меня по плечу, точно между нами ничего не произошло. Маркшейдерская служба к концу каждой смены определяла расстояние, разделяющее оба участка.

Какой смене выпадет честь забурить и взорвать последние метры, разделяющие штольни, — вот вопрос, который занимал бурильщиков и грузчиков.

«Сколько? Сколько прошли? Сколько осталось?» — спрашивали люди новой смены у предыдущей. «Сколько?» — спрашивал взгляд рабочего при встрече с маркшейдером. И каждый мысленно прикидывал: может быть, ему, его смене выпадет счастье сказать: «Туннель проложен!»

Близость и конкретность цели разожгли соревнование между сменами. Даже сменные вахтеры, стоящие у входа в штольню, соревновались между собой в количестве вывезенных из штольни вагонеток с породой, хотя это от них и не зависело.

Наконец до сбойки осталось всего пятнадцать метров. Работы на западном участке были приостановлены, чтобы сбойщики при взрывах не поранили кого-либо на противоположной стороне.

В эту ночь маркшейдер сообщил, что до сбойки осталось всего двенадцать метров.

И хотя работающим в эту смену было ясно, что сбойку произведет следующая, утренняя смена, все же каждый из них надеялся на чудо и верил, что двенадцатиметровая стена рухнет именно в эту ночь. Люди думали: «Кто может помешать бурильщику забурить шпуры поглубже, а запальщику заложить побольше аммониту? А там иди разбирайся, почему сбойка произошла раньше предполагаемого срока…»

Наконец шпуры пробурены, аммонит заложен. Прогрохотали взрывы. Вентиляторы продули взрывные газы, и все устремились к забою. Но как ни быстро бежал я по штольне, рабочие ночной смены и те, что пришли их сменять, опередили меня. Они бежали к забою, не дожидаясь, пока воздух очистится: одни с надеждой, что сбойка уже произошла, другие — что победу добудет их смена.

После отладки сбойки еще не произошло. К работе приступила утренняя смена.

Теперь уже всем было ясно, что в эту смену рухнут последние пять метров камня, разделяющие обе части туннеля.

И те, кто работал, и те, кто наблюдал за работой, — все сосредоточенно молчали. В полдень, обернувшись, я увидел, что в туннеле скопилось все комбинатское начальство. Директор, начальник Управления строительства, секретарь парторганизации стояли в некотором отдалении, не желая отвлекать работающих ни своим появлением, ни вопросами.

Меня удивило отсутствие Светланы. Я обнаружил его внезапно и никак не мог вспомнить, сколько часов мы не виделись с нею.

Мне показалось, что Светлана только что была здесь. Но потом я понял, что ошибаюсь: Светлана, насколько я мог вспомнить, не появлялась в штольне со вчерашнего вечера. Вероятно, спит после смены. Я решил послать рабочего предупредить ее о приближающейся сбойке.

До сих пор не помню, осуществил ли я свое намерение или, поддавшись общему волнению, забыл о нем. Впрочем, теперь это уже не так важно.

В этой смене бурили Агафонов и Нестеров.

Несколько часов назад, когда кончали работу бурильщики предыдущей смены, Агафонов уже стоял за их спинами. А теперь, точно сросшись с выбивающим частую дробь бурильным молотком, стиснув зубы, Агафонов напоминал пулеметчика, решившего стоять насмерть.

Он снял с себя ватник, рубаху. Буровая пыль покрыла его тело сплошной серой рубашкой.

И вдруг Агафонов как-то разом подался вперед и, не выпускал из рук молотка, упал грудью на стену забоя.

Он тут же вскочил и закричал на всю штольню:

— Пробурил! Ребята! На ту сторону пробурил!

И стал выдергивать бур из забоя. Теперь уже все бросились вперед, стараясь что-нибудь разглядеть сквозь образовавшуюся узкую дыру. Но ничего не увидели. Тогда Агафонов схватил воздухопроводный шланг и стал запихивать его в пробуренное отверстие. Видимо, на той стороне шланг подхватили и потянули; он вырвался из рук Агафонова и змеей пополз в дыру.

Я схватил конец шланга, поднес его ко рту и крикнул:

— Эй! Товарищи! Кто там на западном?!

И тотчас же приложил шланг к уху. Глухо, точно из колодца, до меня донеслись голоса.

— Отвечают! Отвечают! — закричал я.

Все наперебой стали вырывать у меня шланг, переговариваться «с той стороной», шутить, поздравлять…

Казалось, в штольне все оставалось по-прежнему: так же тускло горело электричество, так же светились капли воды на каменных стенах и свисала с потолка белесая плесень. И тем не менее всех охватило восторженное чувство, и все, что окружало нас, казалось новым, светлым, торжественным.