Сергей Нечаев - Русская Ницца

• Название: Русская Ницца
• Автор: Сергей Нечаев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9533-3012-1

Существует мнение, что первые русские появились на Лазурном Берегу Франции «чуть раньше французов, но несколько позже римлян». Именно русские сделали ничем тогда не примечательную Ниццу «столицей» Французской Ривьеры, знаменитой на весь мир. Моде на все русское на Лазурном Берегу мы обязаны вдовствующей императрице Александре Федоровне, купившей здесь однажды поместье за нитку жемчуга.

Русский дух до сих пор витает на знаменитой вилле «Казбек», на бульваре Александра III, в Православной церкви с двуглавыми орлами, куда по-прежнему спешат потомки эмигрантов, никогда не видевшие Россию, но говорящие на правильном русском языке.

---

Биограф Гоголя В. И. Шенрок высказывает предположение, что писатель делал предложение Анне Виельгорской. Возможно, он и в самом деле был влюблен в Нозиньку, но в ответ на свое предложение получил отказ. При всем своем либерализме и простоте обращения Виельгор-ские все же вряд ли могли согласиться на брак дочери с каким-то «худородным» малороссом. Ко всему прочему, такое родство могло не понравиться и императрице.

Бывала в Ницце и близкая знакомая Гоголя А. О. Смирнова. В свое время она была одной из первых придворных красавиц. Александра Осиповна была хорошей знакомой В. А. Жуковского, П. А. Вяземского и А. С. Пушкина. Однако потом А. О. Смирновой пришлось покинуть двор и Петербург, и связано это было с тем, что ее муж, Николай Михайлович Смирнов, дослужился до больших чинов и был назначен калужским губернатором.

Старая Ницца

Был ли Н. В. Гоголь влюблен в Александру Осиповну? Многие в этом не сомневались, в частности С. Т. Аксаков, который писал:

«Гоголь, несмотря на свою духовную высоту и чистоту, на свой строго монашеский образ жизни, сам того не ведая, был несколько неравнодушен к Смирновой, блестящий ум которой и живость были тогда еще очаровательны».

Если и так, мудреного ничего нет — Александра Осиповна и в сорокалетием возрасте, который считался в те времена чуть ли ни старушечьим, была неотразима. Однако с Н. В. Гоголем все было совсем по-другому. Если и была любовь, то совершенно иного рода — чисто духовная.

* * *

Итак, переезд в Ниццу несколько оживил работу Н. В. Гоголя над вторым томом «Мертвых душ».

2 декабря 1843 года он писал из Ниццы своему другу поэту В. А. Жуковскому:

«В Ниццу я приехал благополучно, даже более чем благополучно, ибо случившиеся на дороге задержки и кое-какие неприятности были необходимы душе моей… Ницца — рай; солнце, как масло, ложится на всем; мотыльки, мухи в огромном количестве, и воздух летний. Спокойствие совершенное. Жизнь дешевле, чем где-либо. Смирнова здесь. Соллогубы тоже здесь. Графиня Виельгорская тоже здесь, с сыном и меньшою дочерью… Я продолжаю работать, то есть набрасывать на бумагу хаос, из которого должно произойти создание «Мертвых душ».

21 декабря 1843 года он писал другому своему другу поэту Н. М. Языкову:

«Погода прекрасная, то есть всегдашнее солнце, но не работается так, как бы я хотел. Живу я в виду небольшого хвостика моря, на которое, впрочем, хожу глядеть вблизи. Здесь нашел несколько знакомых, семейство Виельгорских, Соллогуба, который, кажется, охотник больше ездить по вечеринкам, чем писать… Хочу насильно заставить себя что-нибудь сделать и потому веду жизнь уединенную и преданную размышлениям… Если ты при деньгах, то ссуди меня тремя тысячами на полгода или даже двумя, когда недостанет».

Живя в Ницце у Виельгорских, Н. В. Гоголь делал записи в особую тетрадь. С этими записями он никого не знакомил. Исключение составила лишь А. О. Смирнова, также оказавшаяся в ту пору в Ницце.

Позже она вспоминала:

«Гоголь был очень нервен и боялся грозы. Раз как-то в Ницце, кажется, он читал мне отрывки из второй и третьей части «Мертвых душ», а это было нелегко упросить его сделать… Я вся обратилась в слух. Дело шло об Улиньке, бывшей уже замужем за Тентетниковым. Удивительно было описано их счастье, взаимное отношение и воздействие одного на другого… Тогда был жаркий день, становилось душно. Гоголь делался беспокоен и вдруг захлопнул тетрадь. Почти одновременно с этим послышался первый удар грома, и разразилась страшная гроза. Нельзя себе представить, что стало с Гоголем: он трясся всем телом и весь потупился. После грозы он боялся идти один домой. Виельгорский взял его под руку и отвел. Когда после, я приставала к нему, чтобы он вновь прочел и дочитал начатое, он отговаривался и замечал: «Сам Бог не хотел, чтобы я читал, что еще не окончено и не получило внутреннего моего одобрения».

Наступил 1844 год. Н. В. Гоголь «засел в Ницце», как он писал друзьям. Он скрывался там от дурной погоды, от неотступных дождей, преследовавших его по всей Европе. Он жил на берегу моря, в тихом предместье, и погода стояла превосходная. В воздухе не было ни малейшего ветерка. С утра до вечера в ярко-синем небе сверкало солнце. Стараясь вести «жизнь уединенную и преданную размышлениям», Николай Васильевич специально избегал частых встреч с русскими знакомыми — с семействами Мещерских и Соллогубов,[3] которые также жили в Ницце. Однако, несмотря на все старания, подкрепленные чудесной погодой и задумчивым уединением, дело не слишком продвигалось вперед. Н. В. Гоголю не писалось; что-то неясное, неуловимое наводило на него тоску и томление, мешало «как следует работать».

15 февраля 1844 года он писал Н. М. Языкову:

«Жуковский отныне переселяется во Франкфурт, куда я еду тоже. В Ницце не пожилось мне так, как предполагал. Но спасибо и за то; все пошло в пользу, и даже то, что казалось мне вовсе бесполезно».

19 марта 1844 года Н. В. Гоголь выехал из Ниццы и направился через Страсбург в Дармштадт.

26 марта 1844 года, уже из Страсбурга, он написал Л. К. Виельгорской:

«Пароход, на который сел я, чтоб пуститься по Рейну, хлопнулся об арку моста, изломал колесо и заставил меня еще на день остаться в Страсбурге. Вопросивши себя внутренне, зачем это все случилось, на что мне дан этот лишний день и что я должен сделать в оный, я нашел, что должен вам написать маленькое письмо. Письмо это будет состоять из одного напоминания. Вы дали мне слово, то есть не только вы, но и обе дочери ваши, которые так же близки душе моей, как и вы сами, — все вы дали слово быть тверды и веселы духом. Исполнили ли вы это обещание?»

22 января 1845 года он писал из Парижа В. А. Жуковскому:

«В Париже я как-то вновь расклеился… Время идет бестолково и никак не устраивается».

24 февраля 1845 года он жаловался А. О. Смирновой:

«Париж или лучше — воздух Парижа, или лучше — испарения воздуха парижских обитателей, пребывающие здесь на место воздуха… вновь расстроили приобретенное переездом и дорогою, которая одна бывает для меня действительнее всяких пользований. С Виельгорскими я видался мало и на несколько минут… Я провел три недели совершенным монастырем, в редкий день не бывал в церкви».

Согласно классическому определению, эмигранты (от лат. emigrans — выселяющийся) — это лица, выезжающие на постоянное жительство в другое государство. Поэтому русских людей типа Н. В. Гоголя, Виельгорских или А. О. Смирновой никак нельзя назвать эмигрантами. Ни о каком постоянном месте жительства на Ривьере тогда не было и речи. Люди просто выезжали зимой к теплому морю, и поездка в Ниццу для них мало отличалась от поездки в Крым или на Кавказ.

К середине 50-х годов XIX века в Ницце проживали 104 семьи иностранцев, из которых русских было всего 30 семей, англичан — 19, французов — 24 (Ницца тогда еще не была французской территорией) и прочих национальностей — 21.

Как видим, русских было много лишь относительно других иностранцев. Но, что характерно, уже в то время журнал L'Indépendant Belge полушутливо-полусерьезно писал:

«Англичане подхватывают грипп в Ницце. Они утверждают, что это русские принесли туда не только свою природную суету и суматоху, но и свой климат».

Что тут скажешь… Англичане — весьма специфические граждане с болезненным цветом лица, и молчание — это типично английский способ беседовать. Русские по своей природе совершенно не такие. Они более активные, более компанейские, более шумные. Они — душа нараспашку. Тишина в русском общении — это не согласие, а скорее разногласие. Она просто невыносима.

Конечно, бывавшие тогда в Ницце наши соотечественники мало походили на пресловутых «новых русских» 90-х годов прошлого века и относились лишь к наиболее образованным и обеспеченным слоям населения. Однако и они проводили время весьма специфически.

В качестве примера можно привести рассказ жившей в Ницце русской художницы Марии Башкирцевой. Правда, он относится к более позднему периоду (к маю 1876 года), однако описываемое весьма характерно. Мария Башкирцева пишет:

«Сегодня вечером я даю праздник, каких уж много лет не видела rue de France. Вы, может быть, знаете, что в Ницце существует обычай встречать май, то есть вешали, венок и фонарь и плясали, под ними в хороводе. С тех пор как Ницца принадлежит Франции, обычай этот постепенно исчезает; во всем городе едва можно увидели каких-нибудь три-четыре фонаря… Я велю приготовили заранее и повесили посреди улицы громадную махину из ветвей и цветов, украшенную венецианскими фонариками. У стены нашего сада Трифону (слуга дедушки) было поручено устроить фейерверк и освещать сцену время от времени бенгальскими огнями. Трифон не чувствует под собой ног от радости. Все это великолепие сопровождается музыкой арфы, флейты и скрипки и поливается вином в изобилии… Мы отправляемся на террасу соседей — я, Ольга, Мари и Дина, потом становимся посреди улицы, созываем танцующих и с успехом стараемся возбудить оживление. Я пела и кружилась с остальными к удовольствию добродушных горожан Ниццы, особенно людей нашего квартала, которые все знают меня и называют «mademoiselle Marie». Не будучи в состоянии делать что-нибудь, я стараюсь быть популярной, и это льстит маме. Она не смотрит ни на какие издержки. Особенно понравилось всем, что я пела и сказала несколько слов на их наречии… Я смотрела на пляску и слушала крики, совершенно замечтавшись, как это часто бывает со мной. Когда же фейерверк закончился великолепным «солнцем», мы вернулись домой под ропот удовлетворения».