Эфраим Баух - Оклик

• Название: Оклик
• Автор: Эфраим Баух
• Жанр: Современная проза
• ISBN: 965-339-005-8

Роман крупнейшего современного израильского писателя Эфраима(Ефрема) Бауха «Оклик» написан в начале 80-х. Но книга не потеряла свою актуальность и в наше время. Более того, спустя время, болевые точки романа еще более обнажились. Мастерски выписанный сюжет, узнаваемые персонажи и прекрасный русский язык сразу же сделали роман бестселлером в Израиле. А экземпляры, случайно попавшие в тогда еще СССР, уходили в самиздат. Роман выдержал несколько изданий на иврите в авторском переводе.

---

Невидимый плен моего существования был мучителен, но уже ощущался самой сущностью моей жизни.

Половодье человеческих глаз по-рыбьему равнодушно мерцало в этих бледных видениях, расступалось тающим паром перед прожигающим ужасом глаз гоголевского "Портрета": это были вечные глаза соглядатая и заушателя, скрытые в любой тьме, за любой стеной и ширмой, да и за человеческим лицом: как бы ты себя ни вел, ты был у них на виду, ими судим, а сам их не видел, и знал, что несут они лишь разор, острог, гибель.

Впервые в жизни я не уснул, а провалился в сон, впервые в жизни зримо восставшая материя прочитанного так сразу вторглась в сновидения, странно обособляясь в обычной и привычной сновидческой ткани своей чужеродностью, впервые сны шли многоэтажно или, вернее, извлекались один из другого, как матрешки, имена и фамилии корректоров и операторов порхали, заверчивались смутной пеной, оборачиваясь толпами неотчетливых, как бы недопроявленных лиц, ибо каждое имя по законам мира сновидений порождало некий образ, они толпились, мучая меня своей недопроявленностью, они бежали вслед за непомерно высоким гоголевским ростовщиком в стеганом азиатском халате с неожиданно маленькой, как у допотопного диплодока, головкой, которая вдруг оказывалась головой Пети Бачу, только лицо у него было сожженное и темное, как у Нэдика Старосоцкого.

Я проснулся поздно, день был воскресный, высоко и покойно, освещенные нежарким солнцем, стыли белые облака, никого из дружков не хотелось видеть, я тайком спустился к реке, сидел в зарослях над высоко идущими водами и без конца пускал по ним светящуюся покоем и синевой гоголевскую фразу: "…отличать поэтов-художников, ибо один только мир и прекрасную тишину низводят. они в душу, а не волненье и ропот…"

И я думал о Пушкине, образ которого витал над нашими краями, он жил в Кишиневе, приезжал в Бендеры, искал на Варнице следы могилы гетмана Мазепы, и его строка скатывалась с моих губ и тотчас уносилась водами: "Бендер пустынные раскаты…" Здесь он услыхал историю то ли о неком помещике Седлецком, то ли о бендерском аферисте, который перепродавал документы умерших крестьян, затем пересказал ее Гоголю, и вот уже более столетия непотопляемым ковчегом колышется на волнах времени поэма "Мертвые души", вот в этот миг исчезает по водам, за поворотом берега, вслед за пушкинской строкой.

Через тридцать лет, вспомнив ту пасхальную ночь, я перечитал "Портрет", и, как бы обрамляя это чтение, странным фантомом вставала отшумевшая в пластах тех лет жизнь, и сама заключенная в рамку.

Наступил май. Нас собрали в актовом зале школы, двое мужчин в серых в полоску костюмах с незапоминающимися лицами, озабоченными голосами, сменяя друг друга, рассказали о том, что в районе нашего города и его окрестностей сброшены два диверсанта по имени Османов и Саранцев, по рядам шли их фотографии, нас попросили немедленно разойтись по улицам, вглядываться в подозрительные лица, но быть осторожными, обращаться к ближайшему милиционеру. Впервые так откровенно массы школьников бросались на слежку. В первый и в последний раз я по-настоящему ощутил волнение охотника за дичью, да не за животным, а за человеком, и охотничья эта страсть была еще более приятной и волнующей, ибо освящалась всей окружающей властью; собачья страсть сыщика проснулась во мне, в миг показав все свои прелести и вышибив высокие идеалы; я вдруг даже понял, что ищейка должна обладать одаренностью не менее, чем полководец или мыслитель, должна развивать в себе и пестовать собачье проворство мгновенной оценки ситуации; я наметил себе жертву в одной из подворотен, какого-то мужика, подозрительно озирающегося по сторонам, я прилепился к нему, шел в отдалении по пятам, всеми фибрами ощущая, насколько охота на человека заманчивей и вожделенней, чем охота на зверя; человек кружил по переулкам, вышел на окраину, в сторону Хомутяновки, я бросился к милиционеру. Мужик показал ему документы и, глядя на меня, зло сказал: "Я этого сучонка давно приметил, прилип, как репейник…"

В июне мама достала для меня путевку в пионерский лагерь на Борисовке. Мы жили в деревянных бараках среди леса, покрывающего холмы, с которых виден был весь город в низине, питались скудно, но целыми днями гоняли мяч.

Классная сердцеедка Люда Бережная с голубыми глазами и утиным носом, с которой в классе мы соревновались в учебе, тоже была в этом лагере; нас окружала тишина, пропитанная настоем хвои, дуба и ореха, в овражках и ложбинках, устланных уже начинающими опадать листьями стоял уютно-сонный туман, не было необходимости соревноваться, мы уходили вдвоем в такой овражек, лежали на спинах рядышком, и мечтательное небо, словно бы прянувшее в высоту, висело на верхушках деревьев, и земля под нами казалась нам бескрайней вертикальной стеной, к которой стволами деревьем были как бы прибиты мы, небо, облака, и стоит подняться, как тебя унесет в голубую бездонную пропасть; она лежала вплотную ко мне, эта первая встреченная мной в жизни по-настоящему умная девочка, я рассказывал ей всяческие небылицы, напевал отрывки из симфоний и оперных увертюр, мы подолгу молчали, и я ощущал медовое дуновение ее дыхания, веяние ее шелковистых волос, но что-то неуловимо неприятное от прошлого скверного духа соревнования стояло между нами, мы так и не прикоснулись друг к другу, а, вернувшись в школу, даже ощутили вражду, и только через много лет, встретившись, вспоминали те мгновения как самые счастливые в отроческие годы.

Осень сорок девятого стыла над городом страхом и тревожным ожиданием: снова начались массовые высылки. Военные грузовики носились по ночным улицам, а мы жили, затаив дыхание, мама держала наготове веревки и мешки, жгла фотографии известных актеров, которые собирала еще в молодости, при румынах.

Однажды мы с Янкелем на двух его "зимсонах" поехали за город, в хомутяновские сады, рвать вишню-"шпанку", крупную, мясисто-алую. Вкус у нее был винно-сладкий, набивал оскомину, мы набрали в корзинки, наелись до отвала, валялись в высокой, ласковой, с легкой желтизной траве, а мимо нас, по пыльной проселочной дороге в сторону города, все ехали и ехали военные грузовики, и в каждом по несколько солдатиков: шла подготовка к очередной ночной облаве. И опять, как в сороковом году, мы были беззаботны, перекликались с солдатами; иногда грузовик останавливался и мы выносили смеющимся парням с красными погонами горсти вишен, потом катили им вслед на велосипедах, пыль уносилась в сторону, мы махали им вдогонку.

В конце сентября мы поехали в Кишинев: шли соревнования по волейболу на первенство среди школ. Ночевали мы в спортзале 37-й школы по улице Гоголя. Однажды вырвал меня из сна шепот: наш тренер что-то внушал одевшемуся и собирающему шмутки Кивке Краснолобу, Филька Ривлин с вещами стоял в ярко освещенном проеме выходной двери. "Спи, спи", – шепнул мне тренер.

Больше я Кивку и Филю не видел. В ту ночь забрали их родителей в Бендерах, приехали и за ними.

Мы старались ничего не замечать, но исчезали наши товарищи, совсем еще мальчики с печально-виноватыми улыбками на лицах, и мы ощущали, как сквозь черные дыры в отроческой жизни, возникающие на месте их исчезновения, нечто гибельно-безликое и угрожающее делает еще один шаг по направлению к нам, дышит нам в затылок.

Глава вторая

* * *

УТРО ЖИЗНИ: УСЛЫШАТЬ РАКОВИНЫ ПЕНЬЕ.

МАРКО ПОЛО, ДЖИЗАР-ПАША, НАПОЛЕОН —

ПОД СЕНЬЮ ОДНОГО ДУХАНА.

МУХАММЕД – МУХА В МЕД.

БЕСПЛОДНЫЙ АВРААМ РОЖДАЕТ ИЦХАКА.

«…Александр Македонский назвал этот город Птолемаис. А в 12–13 веках Акко стал международной столицей крестоносцев. Взгляните какой чудесный пейзаж: Кармель, горы Галилеи, Рош-Аникра. Все это околдовывало приезжающих. Марко Поло избрал Акко местом стоянки между Европой и Азией, привез сюда секреты венецианского стекла – Мурано. В конце 13-го мамлюки… Это наемники, вербовавшиеся мусульманами в Египте. Так вот, мамлюки захватили Акко. Разрушили. Самые роскошные части домов увезли в Каир, для его мечетей. Крестьяне окрестностей использовали камни, строя себе дома…»

Голос гида глохнет в одной из каменных щелей, утягивая за собой хвост беспрерывно искрящихся вспышками фотоаппаратов и обалдевших от наплыва информации туристов. Огромные, слепящие металлом и краской автобусы, подобно китам, целым лежбищем дремлют на утреннем солнце. Мы сидим под легким тентом, попивая кока-колу, на вросших в столетия замшелых камнях древней крепостной стены, и в зрачки мои вливаются с какой-то беспечальной беспечностью призрачные лиловато-солнечные отроги Кармеля, теряющийся в мареве почти исчезающий очерк галилейских гор, море, сливающееся с небом; мягкий утренний бриз колышет полотно над головой и, прянув в глубокий проход меж крепостных стен под нами, выносит голос нового гида, как свой собственный озвученный человеком порыв.