Леонид Репин - Рассказы о Москве и москвичах во все времена

• Название: Рассказы о Москве и москвичах во все времена
• Автор: Леонид Репин
• Издательство: АСТ, Новости
• Жанр: Публицистика
• Год: 2007
• ISBN: 5-17-029600-2, 5-7020-1199-6

Очерки известного журналиста и писателя Леонида Репина в сокращенном виде печатались в «Комсомольской правде». Впервые они публикуются полностью. За эту работу автор удостоен звания лауреата премий имени В. А. Гиляровского и «Серебряное крыло».

---

Он обладает необыкновенной притягательной силой. И в самом деле не верится, что в прихожей, темноватой и тесненькой, висит, будто минуту назад повешенная, енотовая дорожная шуба Льва Николаевича. Гиляровский ее описывал: садился Толстой в возок и, прежде чем полог накинуть, аккуратно в шубу запахивался. Поднимаешься по парадной лестнице на второй этаж и сразу же видишь две картины, подаренные Толстому художником Н. Е. Сверчковым, — «Холстомер», молодой и в старости, никому не нужный уже…

Совершенно нет ощущения, что дом давно и навсегда оставлен хозяевами. Так все в нем просто, естественно. Вот две пары обуви — ботинки и сапоги, сшитые самим графом Толстым. Расписка Фета: «Сшиты автором «Война и мир». Заплатил 6 руб.». Работа отменная, не сказать, что рукоделие графа. Тут же, в каморке у кабинета, лежат на полу две небольшие гантельки — разминался ими Лев Николаевич, велосипед, неизгладимо запавший в память мне с детства: уже в старости Толстой учился ездить и очень гордился, что не свалился ни разу.

В светленькой, совсем небольшой комнатенке — объемистый деревянный сундук. Задаю хранителю нескромный вопрос — а что в нем? «Скрытая экспозиция», — не очень охотно мне поясняют. Оказывается, нижнее бельишко Софьи Андреевны, ее песцовые воротники — очень любила, а еще — ее же суконные панталоны, надевавшиеся исключительно зимой, для тепла. Панталоны и прочее решили не доставать, все-таки интимного свойства предметы… Хотя, чего уж там, понятное дело, и у графинь попки зимой замерзали.

Слава Богу, дом, переживший войны, пожары московские, казалось бы ничего не щадившие, уцелел и сохранился в том виде, в каком Толстые его оставили. Видно, что беспредельная забота людей охраняет его.

Толстой не поехал бы сюда жить, коли не было б сада. Он, конечно, сильно изменился с тех пор, но две липы, которые помнят его, сохранились. И причудливая корявая береза с пломбированным стволом тоже осталась. Она — несомненно с толстовского времени: есть фотография, где Лев Николаевич возле нее.

И липовая аллея высится слева за домом, но это уже другие деревья. А вот подснежники, посаженные Софьей Андреевной, на удивление всем, по весне расцветают. Лет пятнадцать назад они вдруг исчезли, но через год вновь воспряли.

Тихо здесь, покойно и хорошо. Пахнет прелыми листьями, черемуха щедро сыплет на молодую траву легкий снег своих лепестков, пряно пахнет старая поленница, аккуратно сложенная подле колодца. Все, как тогда, как при нем. Только в колодце давно воды уже нет.

В саду уединенья былого пробудились тени…

Когда при мне произносили эти слова: «Сад «Эрмитаж»», в мальчишеском воображении сразу же представал неясный в своих очертаниях, но яркий образ хотя и близкой совсем, однако и недоступной красивой жизни; блистанье фонарей, затерявшихся в листве, оркестр, играющий под белой створкой раковины, нарядно одетые люди, сидящие за изящными столиками или прогуливающиеся по тенистым аллеям…

Именно таким и был «Эрмитаж». Для кого-то — доступный, для кого-то — мечта. Это уж в царстве свободы, где царил гегемон, всяк мог запросто, засунув руки в карманы штанов, сюда заглянуть. Поначалу-то в этом саду другая гуляла публика. Да выморили всех, или, кто успел, сами разъехались. Сад, расположенный с самом центре Москвы, надолго пришел в запустение.

Но, как ни странно теперь, подлинное запустение на этом самом месте бытовало еще и в начале восьмидесятых годов XIX века. Огромный и шумный город, какой Москва и тогда уж была, а здесь, как сообщалось в «Полицейских ведомостях», — «свалка чистого снега на пустопорожней земле Мошнина». Летом — болото с комарьем и лягушками, с кучами мусора, пожухлый бурьян с могучими лопухами и чертополохом, а зимой — монбланы из грязного, а вовсе не «чистого» снега, свозимого с окрестных улиц.

И вдруг, словно волшебство какое, — воздвигается сад. С Зеркальным театром, с небольшим ухоженным прудиком, с оркестрами, гремящими в разных концах, с цирковым представлением, что разыгрывалось над головами гуляющих, все тут — канатоходцы, акробаты, жонглеры! И первый в Москве электрический свет вспыхнул в этом саду, и первый в белокаменной киносеанс в мае 1896 года собрал восхищенную публику тоже здесь. И фейерверки, рассыпающиеся искрами пылающих звезд, концерты музыкальных знаменитостей, спектакли новой в своем качестве оперетты, в которых пели знаменитости из Большого театра и играли примы из Малого. Вот каким открылся тогда «Эрмитаж».

Улица Петровка в XIX веке

Хорошо известно, кто сотворил волшебство: Михаил Лентовский, театральный деятель и дальновидный предприниматель, которого назвали за превращение сада московского магом и чародеем. И так этот сад вписался не только в Каретный Ряд, но и в самое чрево Москвы, что стало казаться, будто всегда здесь он был.

Кто только сюда не захаживал: Чехов, Шаляпин, Толстой, отцы города во главе с генерал-губернатором, праздная театральная публика, аристократы, художники — для всей культурной Москвы сад стал излюбленным местом.

Мы получили в наследство «Эрмитаж» другим, конечно, хотя часть своего великолепия ему удалось сохранить. Сам парк, теперь разросшийся, Зеркальный театр, еще долго верой и правдой служивший, театр «Эрмитаж», куда и дети, и взрослые на спектакли по своим интересам ходили. И недостройка сада тоже нам в наследство досталась: как арендовал сад Я. В. Щукин для своей опереточной труппы и как начал строить Зимний театр, так и стоит недостроенным. Еще в 1908 году придрались к чему-то пожарные, и осталось здание недостроенной громадой кирпичей.

Чем привлекал нас «Эрмитаж» в первое время после войны, когда только открылся? Да тем же, чем и всегда: видимостью жизни красивой, музыкой, светом, возможностью отдыхающих людей посмотреть. Иногда с девочками из соседней школы мы приезжали сюда — подальше от дома, чтобы с ребятами своими не встретиться — как пить дать подначивать станут… Ну, и тихую лавочку в тени где-нибудь потом отыскать, что и говорить, тянуло к уединению. Даже и не зная, что в переводе с французского «эрмитаж» — «место уединения».

Помнится, со всей Москвы сбежались мальчишки и девчонки сюда — первым экраном «Тарзан» показывали. Это только потом он по московским клубам прошел с непонятным напутствием: «Этот фильм взят в качестве военного трофея». Истязали себя мы в догадках: фильм американский, а мы против американцев не воевали. Значит, у немцев взяли? А когда те успели этих американских трофеев набрать?

Еще недавно к «Эрмитажу» лучше и не приближаться было — сплошная стройка, весенняя хлябь, груды строительных материалов. Теперь сад расширился до таких размеров, какими никогда не обладал. К его территории отошла примыкающая усадьба Кузнецовых начала XIX века. В пожаре 1812 года она сильно пострадала, а после восстановления в ней открылся Английский клуб, а позже — в 1827 году, Екатерининская больница. Теперь — памятник архитектуры.

В трудностях, потугах, но сад ожил, расширился и предстал перед нами обновленным, но по-прежнему всем дорогим.

В его огне сокрыта тайна…

Ведь знал же, знал, что нельзя и попыток таких делать — вернуться в свое прошлое, а вот не выдержал, как мимо шел, потрогал, погладил стены дорогого старого дома… А дальше уж ничего не смог поделать с собой: ноги сами понесли по родным лестницам и коридорам… Куда? Да в прошлое! И не столько даже свое, сколько вот этого древнего дома на Разгуляе.

У Гиляровского как-то нашел — в одном из его описаний первой встречи с Москвой, — будто дом этот принадлежал некогда знаменитому по всей старой Москве колдуну Брюсу, искателю философского камня. Однако у мэтра очевидная тут неточность: несомненно известно, что строился этот дом в 1725 году, уже после смерти Якова Брюса — фельдмаршала и сенатора. Так что тот и видеть сей дом не мог. Однако же легенда такая ходила, и бывалые москвичи отчего-то ее поддерживали. Да просто потому, что любят они всякие тайны. А меж тем в этих стенах и в самом деле прячется тайна. Да какая еще!

Дом этот, а скорее дворец, принадлежал изначально графу Алексею Ивановичу Мусину-Пушкину, человеку, в России известному по многим причинам. Потомок старого, знатного рода после окончания Артиллерийского училища был замечен князем Григорием Орловым и взят на службу адъютантом. Для молодого человека — начало блестящей карьеры.

На этом месте его и Екатерина Великая приметила. К женщинам молодой, но очень серьезный адъютант относился с уважением и интересом, но страстью, его были книги. И особенно — старые книги. Еще в Артиллерийском училище он предпочитал книгам по фортификации и математике книги по российской истории. Что, впрочем, отнюдь не помешало ему с отличием окончить училище.