Галина Волкова - Не ходите, девки, замуж… или… ЛОШАДЬ БОЛЬШАЯ

• Название: Не ходите, девки, замуж… или… ЛОШАДЬ БОЛЬШАЯ
• Автор: Галина Волкова
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-93683-837-9

Безусловная любовь… бесконечная… она всё прощает, всё принимает, не завидует и всему радуется… Как приобрести то, чего в своё время не смогли получить от родителей? Маленькая девочка – недоласканная и недолюбленная, словно гадкий отверженный утёнок продирается сквозь дебри под названием Жизнь. «Любовь просто так не дарят… её заслужить требуется!» – под таким девизом смешная голенастая шкодливая пацанка превращается в синеокую стройную красавицу, но рулетка Вселенной в очередной раз не в духе, посылает всё новые испытания на хрупкие плечи Василисы. Смех, слёзы, любовь и глубокие, щемящие сопереживания главной героине на протяжении всего романа.

---

Ох, если бы то было досадной случайностью, ан нет… инцидент тот – лишь один из показательных примеров в бесконечной череде проказ и проделок непоседливой девчонки, сопровождающих всё её детство. После подобного безобразия отмечались и падения в открытые люки, и прыжки с крыши сарая на укрытые под снегом огромные осколки стёкол, стоявшие торчком и оставившие глубокие следы порезов на ладонях. Памятным красовался шрам на спине промеж лопаток от укуса огромной беспризорной собаки. Зарубку о себе в виде рваного отпечатка зубов на большом пальце левой руки, оставил и деревенский полудикий жеребец… В общем, не ребёнок, а сплошное наказание!

Тем не менее училась Василиса хорошо, и, как ни странно, замечаний на плохое поведение от учителей практически, за редким исключением, не поступало. Став постарше и проявив инициативу, самостоятельно пошла и записалась в различные спортивные секции. Мать вздохнула свободнее, теперь уж всю нереализованную за день энергию озорница оставляла в зале, достигнув немалых успехов, а тренеры девочке сулили серьёзные перспективы, связанные со спортом.

Любила ли дочку женщина? Наверное, по-своему любила, но слишком болезненной сестре, что казалось самой Ваське несправедливым, доставались ласка, нежность и внимание, ей же – лишь подзатыльники, физическое наказание всем, что попадётся под руку, и постоянная фраза: «Ну в кого ты такая?! Все дети как дети, а ты… лошадь большая!» И ни одного разочка ведь не запомнила, чтобы мама обняла, приласкала и сказала, что любит её. Потому ещё с тех самых пор усвоила раз и навсегда – любовь надо заслужить! Просто так, ни за что, это чувство не дарят, а сама по себе, такая какая она есть, получается, недостойна его!

«Мамочка… мамуля… Ну за что же ты меня так? Наверное, по-другому не умела выражать свою любовь… Сама оказалась недолюбленная и недоласканная в детстве… А мне так не хватало душевного тепла и понимания от тебя…» – с горьким сожалением, повзрослев со временем, размышляла Василиса, тем не менее вполне осознавая насколько с ней тогда было нелегко несчастной женщине. Осмысливая и анализируя поведение матери, считала, что та совершила громадную ошибку, добиваясь безоговорочного послушания лишь при помощи побоев и криков, лишив самого главного – любви, ласки и душевной близости, не желая или не умея выслушать и понять своего ребёнка… Первые попытки поделиться своими детскими проблемами закончились неудачно; стоило Ваське только начать, ответ слышала один: «Сама виновата! И не жалуйся!» Ну она и перестала… вовсе прекратила откровения, отстаивая своё достоинство с помощью силы, решив, что в этой жизни защиты со стороны ждать не придётся. Ежели у Василисы со сверстниками случался конфликт и родители тех приходили с жалобой, женщина никогда не принимала сторону дочери; даже не выслушав, та априори считала ту виноватой. «Не плачь, не бойся, не проси» – с таким девизом вступила девочка во взрослую жизнь, а пока…

Билет на поезд, как уже упомянули, дожидался своего часа, до отъезда остались считанные дни. Эти летние месяцы, как и все прошедшие начиная с пятилетнего возраста, Василиса провела у своей обожаемой бабули в Вологодской области, папиной мамы. Пожалуй, лишь там девочка чувствовала себя по-настоящему счастливой, получая то, чего не хватало от родителей, а именно – безусловную любовь. Старушка искренне обожала всех своих многочисленных внуков без исключения, казалось, не выделяя любимчиков и не обделяя никого. А чем можно себя занять в глухой деревеньке аж целых три месяца? Само собой, носились по округе словно молодые жеребята, шаля и хулиганя, – как без этого?! Васька охотно помогала пасти коров одноногому Николаю, молодому мужчине и к тому же местной достопримечательности, потерявшему конечность по пьяному делу и за неимением другого вида заработка за сущие гроши устроившегося работать пастухом. Верхом на вредничающем жеребце трудилась на сенокосе – прицепив импровизированные волокуши, подтаскивала сено с дальних делянок к стогу. С местными ребятами гоняли на стареньком, дребезжащем мотоцикле, готовом в любую секунду развалиться до состояния запчастей. Собирали грибы, которых в округе, буквально в нескольких десятках метров от домов, вырастало великое множество, а грибников – раз, два да обчёлся. Плескались в местном пруду, крайне заросшем и грязном, предназначенном, впрочем, лишь только для водопоя скотины. Вечерами же, собравшись шумной компанией, гоняли в футбол, играли в лапту, городки, прятки, либо резались в карты, в подкидного дурака, оккупировав огромный сколоченный из досок стол под развесистой черёмухой во дворе. Деревенька носила статус вымирающей, была совсем крохотной, всего в несколько дворов, и проживали-то в ней в основном одинокие старухи. Полноценных семей, состоящих из крепких баб и мужиков, имеющих кучу отпрысков, в наличии было всего-то три или четыре. Тем не менее поселение именовалось, как ни странно, колхозом, в собственности которого находился свой скотный двор на три десятка коров и конюшня с двумя крепкими, приземистыми лошадками и одним диковатым жеребцом. Зимой жизнь деревенская затихала, лишь узкие тропки, протоптанные посреди огромных сугробов, напоминали о том, что жители не вымерли, а, больше того, продолжают работать, ухаживая за скотиной, да сизоватый дым непрерывно валил из печных труб над берестяными крышами неказистых домов. С наступлением весны народ оживал, как жуки, выползая на свет, почувствовав, припекающее солнышко, и начинал возню в приусадебных огородиках. Летом же жизнь в деревне, наполненной разновозрастной ребятнёй, доставленной со всего Союза на побывку к своим бабушкам, и подавно кипела ключом. Дедушек, как ни печально, не осталось ни одного на всю деревню. Все давно померли, и мало кто из них по старости – одни не вернулись с войны, другие расстались с жизнью по собственной дурости – по пьянке утонув в пруду или отравившись водкой.

Избушка у их бабы Кати выглядела игрушечной – с узорными наличниками, как и положено, с резным палисадником, расписным крытым крыльцом, огромными сенями, небольшой горницей, сеновалом и самим жилымпомещением, разделённым русской печью и деревянными перегородками на две комнаты; маленькую закуток-кухоньку и огромную прихожую-столовую. Чистота, сколько себя Васька помнит, всегда безукоризненная, яркие самотканые дорожки покрывали полы, иконы по всем углам и… запах! Незабываемый запах русской печи и пирогов!

Бабуля их – маленькая, сухонькая, сгорбленная, но не по возрасту шустрая старушка – передвигалась, точнее ковыляла, что получалось быстро-быстро, при помощи неказистой клюшки, вырезанной дедом Иваном, её мужем, много лет назад из старой коряги. Колено ещё по молодости, ненароком наступив ей на ногу, повредил колхозный жеребец, с тех самых пор она и хромала. Молчунья, слова лишнего не скажет, лишь подслеповатые глаза светились искренней любовью, выражая гамму чувств в зависимости от поведения внуков, которых на летние каникулы ей поставляли целой гурьбой. Детям же у неё позволялось всё, что не являлось угрозой для жизни, чем проказники неизменно пользовались, носясь по деревне чумазые и несказанно довольные! Не пропустив и дня, баб Катя каждое утро вставала ровно в четыре утра и пекла в русской печи пышные дрожжевые пироги да на всю ораву томила в огромном чугунке кашу со светло-коричневой корочкой – из-за вкусной пенки между ребятнёй постоянно происходили шумные споры и ссоры. Наевшись от пуза, компания срывалась с места и убегала на целый день до вечера. Никто не принуждал их обедать в строго отведённое время, не возбранялось, что и делали, прибежать в избу, налить в огромную глиняную кружку молока, кринки с которым рядами стояли в сенях и призывно манили пенкой из жирных сливок. Самые нахальные, Василиса из их числа, тайком проходились указательным пальчиком по всем ёмкостям, собирая в рот густой верхний слой. Схватив огромный кусок пирога, жадно проглатывали, запивая холодным молоком, и неслись на улицу. Вечером же всю гвардию ждал ужин. О, это была сказка! За огромным рубленным столом на вдоль стоявших струганных лавках, подтягиваясь с гулянки, рассаживалась вся детвора. Перед ними выставлялась большущая миска с деревенским наваристым супом, в котором плавали ароматные куски мяса, и не менее огромная сковорода с жаренной до хрустящей корочки картошки с грибочками. Каждому рту выдавалось по ложке, вилок и тарелок у бабули почему-то не имелось, и тут – кто не успел, тот опоздал! Подгонять и уговаривать никого не приходилось, только треск стоял за ушами! Затем на стол взгромождался огромный угольный самовар и приступали к чаепитию. Вроде бы все и так наелись от пуза, но отказаться от ритуала, глядя на поданное угощение, сил недоставало. Тут и домашнее варенье всех сортов, плошки с дешёвой сельской карамелью, густая сметана, мёд и широкие блюда со всевозможными пирогами, каждый день разными: румяные ватрушки с рассыпчатым творогом, преснушки со свежими ягодами, фирменные бабушкины пироги с пшеном или рыбой, свежей капустой или рисом с яйцом. Больше всего Ваську умиляла стеклянная вазочка с большим кусковым сахаром и щипчиками для колки – чай деревенские пили вприкуску. Наконец, отвалив от стола с набитыми животами и громко пыхтя, убегали играть в лапту, догонялки или прятки. Уже совсем поздно вечером возвращались, все как один грязные и продрогшие, отмывались в корыте и забирались отогреваться на печку. После чего с замиранием сердца, при свете лишь одной керосиновой лампы, слушали неведанные доселе сказки, рассказываемые монотонным приглушённым бабушкиным голосом: «Все в деревне спят… одна бабка не спит… мою шёрстку прядёт, мою лапу грызёт… у-у-у-у-у!» При последних словах, произнесённых грозно и с придыханием, внуки визжали от страха, ещё плотнее прижимаясь друг к дружке, а потом, лёжа в полной темноте, высунув нос из-под одеяла, тайком наблюдали, как баб Катя в длинной льняной рубахе до пола, повязав на голову ситцевый платочек, подкрутив колёсико лампады и подправив фитиль перед старинными образами в «красном» углу, долго молилась, неслышно шепча что-то и поминутно крестясь, совершая земные поклоны и утыкаясь лбом в деревянный крашеный пол. Старушка была чрезвычайно набожной и истинной праведницей.