Николай Штучкин - Грозное небо Москвы

• Название: Грозное небо Москвы
• Автор: Николай Штучкин
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Шпак протянул ему руку.

Через несколько Дней, насыщенных боевыми полетами, Тикунов построил свой небольшой гарнизон, приказал:

- Готовьтесь к отлету. Перебазируемся. "Отступаем", - угрюмо подумал Шпак и хотел было задать вопрос, уточнить. Очевидно, этот немой вопрос застыл в глазах и других пилотов, и Тикунов уточнил:

- Да, отступаем. Так приказала Москва. - И все успокоились: приказ есть приказ. А командир продолжил: - А сейчас все по кабинам! Будем дежурить, вылетать наперехват самолетов противника. После боя - посадка на аэродроме...

Дежурить пришлось недолго. В соседней с аэродромом деревне громыхнули орудийные выстрелы, на дорогу, ведущую к летному полю, вышел немецкий танк и начал стрелять по взлетающим "Чайкам".

 

Дни огневые

В перерыве между полетами в штабе полка собрался партийный и комсомольский актив. Приехал начальник политотдела 6-го авиакорпуса полковник Михаил Полищук. Он рассказывает о работе тружеников тыла, о положении войск на фронтах, о том, как дерутся с врагом наши товарищи, летчики соседних полков: Иван Голубин, Герасим Григорьев... Правдивое, душевное слово трогает, вселяет уверенность в собственные силы. Хорошо, что политработники используют любую возможность, чтобы поговорить с людьми.

После беседы в штабе полка остались члены партийного бюро.

- У нас сегодня торжественный день, - говорит секретарь партбюро, батальонный комиссар Киселев. - В члены партии принимаем лучших наших товарищей, заслуженных летчиков.

Киселев начинает читать заявление Аркадия Михайлова: "Прошу принять меня кандидатом в члены ВКП(б). В дни Великой Отечественной войны я хочу бороться против банд фашистских захватчиков, будучи в рядах Коммунистической партии. Я обязуюсь..."

Голос Киселева тонет в грохоте взлетающих "илов". Секретарь умолкает. Это же здорово, что столько машин идут на боевое задание! Все повернулись к окнам. От могучего рева "ильюшиных" дрожит штабная изба. И то, что в этой фронтовой обстановке секретарь не может читать, не уменьшает торжественности момента, наоборот, еще больше возвышает его. Но вот прогремел последний, ушедший в небо Ил-2, и Киселев продолжает читать: "Я обязуюсь честно и добросовестно выполнять все задания партийной организации. Если потребуется отдам жизнь за дело партии Ленина, за нашу любимую Родину".

- Молодец, Аркадий Григорьевич, - говорит Полещук. И все понимают, за что похвала. За хорошее слово, за великое мужество. - Наслышан о ваших боевых делах...

- Эскадрилье "Чаек" предстояло нанести штурмовой удар по мотопехоте противника, вклинившейся в нашу оборону в районе Солнечногорска. Прорвавшись сквозь огонь зениток, летчики вышли на цель, атаковали ее и замкнули круг.

Риск? Безусловно. Что может он сделать на своей тихоходной машине, если нападут истребители? Но сейчас не время считаться с риском. Враг под Москвой, его надо остановить во что бы то ни стало. Каждая пулеметная очередь, каждый снаряд - в сердце врага.

Михайлов выбрал цель для атаки - скопление техники и, бросив туда пару "эрэсов", удовлетворенно отметил точность удара. Развернулся, атаковал еще раз, выпустив сначала снаряды, потом длинную пулеметную очередь. Выходя из атаки, оглянулся назад: пара Ме-109 уже заходила в атаку.

Оборонялся отчаянно, постепенно оттягивая бой на свою территорию. Но вот уже кончился боекомплект. И горючее на исходе. А враги наседают. Последние километры до полевого аэродрома Аркадий шел уже по прямой, потеряв способность сопротивляться: поврежденный мотор дымил, работал с перебоями, грозя заглохнуть окончательно. Искалеченная снарядами "Чайка" едва держалась в воздухе: она ежеминутно могла сорваться в штопор и похоронить летчика под обломками. Сесть нельзя - внизу лес. Выпрыгнуть с парашютом тоже нельзя - не было высоты, а набрать ее уже совершенно невозможно.

Один из истребителей приблизился к самолету Михайлова справа, поднял руку и, злорадно ухмыляясь, осенил его крестным знамением. Могила, дескать, тебе с крестом... Всегда спокойный, невозмутимый Михайлов не выдержал, сорвал с руки меховую крагу и в бессильной злобе швырнул в фашиста...

- Только потом вспомнил, - смеялся Аркадий, - что в кабине была увесистая ракетница.

А "мессер", качнув плоскостями, отвалил для последней атаки.

Одинокую "Чайку", преследуемую вражескими истребителями, с аэродрома увидел летчик Иван Калабушкин. Он взлетел и отсек "мессеров" от самолета Михайлова.

Едва перевалив верхушки деревьев, Аркадий с ходу пошел на посадку. Шасси не выпустились. Мотор остановился. Земля надвигалась под очень большим углом. Единственное, что успел сделать Михайлов - вырвал самолет из падения.

Инженер полка, осмотрев машину, сказал:

- Заменим винт, оба крыла, мотор, хвостовые рули, подремонтируем фюзеляж... Еще полетает.

Недослушав, Михайлов спросил:

- Хоть что-нибудь исправным осталось?

- Пулеметы, - сказал инженер.

- А колеса?

- Колеса целы, но покрышки побиты. Хорошо, что не выпустил шасси, мог перевернуться, сгореть...

- Утешил, - улыбнулся Михайлов, - а то я переживал, что не успел выпустить.

Лейтенант Александров пришел к самолету чем-то удрученный, подавленный. Воентехник второго ранга Николай Борискин доложил командиру экипажа о готовности машины к полету. "Чайка", которую он обслуживал вместе с мотористом Василием Трофимовым, как всегда, была исправна и вычищена до блеска. Техник любил порядок, и это нравилось Александрову. Но сейчас хозяин машины заметил, что летчик не слышит его, что смысл доклада не коснулся сознания Александрова.

- Петр Иваныч, что-нибудь случилось? - тревожно спросил техник.

Александрова все называют уважительно по имени-отчеству. Невысокого роста, плотный, очень спокойный, он молча стоит напротив Борискина и смотрит куда-то вниз. Спохватившись, поднимает широкое, исключительной доброты лицо, снизу вверх смотрит на техника.

- Случилось, Коля... Мальчонка мой умер.

До прихода в наш полк Александров работал инструктором в авиашколе. Там и женился. В Клин приехал с женой и сыном. Увидев их вместе, помню, мы удивились: у него такое простое крестьянское лицо, а она - королева. Такая красивая. Потом, когда узнали его поближе, удивляться не стали: он всех покорил своим душевным обаянием.

Александрову двадцать шесть лет, но на вид он, пожалуй, старше. Неторопливый, немногословный, будто прирожденный командир-воспитатель. Прежде чем что-нибудь сказать - подумает, прежде чем сделать - взвесит. В полете Александров действует быстро, четко, решительно. Это он выручил Илью Бочарова над Волоколамском, когда его атаковала пара Ме-109.

В то время Петр Иванович уже был обстрелянным воином - успел повоевать в небе Ленинграда в составе 121-го истребительного полка. Как-то раз фашисты подловили Александрова в неравном бою, пришлось расстаться с машиной. Восемь дней бродил по немецким тылам. Товарищи считали его погибшим, а он пришел. И снова дрался с врагом, ходил на штурмовки. Потом вернулся в родной 120-й полк.

Разные бывают герои. Один совершает подвиг ярко, эффектно, и сразу имя и слава его начинают греметь: о нем говорят, пишут, его ставят в пример. Другой совершает подвиг неприметно, спокойно, методически выполняет нелегкий солдатский труд. Такой у нас Александров. Летит, куда бы его ни послали. Летит в любую погоду. Пока не разыщет врага, не вернется. Если надо, "обшарит" кусты и канавы. "Чайку" боготворит за высокую маневренность, называет ее балериной за то, "что может крутиться на месте. На одной ноге". А своего героизма не видит!

Никто не сделал столько штурмовок, сколько лейтенант Александров. Каждый удар его - только в цель, только на поражение. Но об этом он говорить не любит. Молодежь раскричится, расхвалится после удачного вылета, а Петр Иванович смотрит на ребят и смеется. А потом начинает разбор вылета. И все его слушают с интересом: у него есть чему поучиться. Иногда пожурит, но только за дело, по справедливости.

...Смотрит лейтенант в крупные, тревожные глаза своего боевого друга, в лицо, слегка тронутое оспинками, смугловатое от природы и открытых ветров. Внимательно смотрит, будто ищет сочувствия.

- Умер мальчонка... Ранен был при бомбежке.

И вдруг суровеет. Нет больше во взгляде ни тепла, ни ласки. Сухо сомкнулись пухлые добрые губы.

- Кроме "эрэсов", надо подвесить большие бомбы. Действуй, Коля!

Это не положено - восемь снарядов и две бомбы по сто килограммов. Сможет ли "Чайка" подняться с такой нагрузкой? Поглядев на летное поле, Борискин успокаивается: взлет сегодня с "длинного" старта, а ветер довольно крепкий, благоприятный. "Хорошо, - думает техник, - хватит аэродрома для "Чайки".

Эскадрилья рулит на старт. Взлетает. Все нормально. Собрались, пошли. Техники, механики и мотористы прибрали стоянки и разошлись кто куда: здесь им нечего делать до возвращения летчиков. Только Борискин остался. Заботливый, беспокойный человек. Более ста безаварийных боевых вылетов обеспечил он с начала войны, за что получил поощрение от Наркома обороны и денежную премию три тысячи рублей. Не один десяток раз вылетал Александров на его самолете, и не было такой тревоги на душе. А сегодня не дает покоя беда командира. Как бы не случилось чего - в таком человек состоянии. Бродит по стоянке из конца в конец, нетерпеливо минуты считает.