Александр Борин - Проскочившее поколение

• Название: Проскочившее поколение
• Автор: Александр Борин
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-7784-0239-2

Александр Борин, известный журналист и обозреватель «Литературной газеты», рассказывает о своей юности, о людях, с которыми сводила его судьба. С кем-то из них отношения ограничивались простым знакомством, с другими устанавливалась долгая дружба. Среди них писатели Александр Бек, Константин Симонов, Илья Зверев, Леонид Лиходеев, Камил Икрамов, летчик-испытатель Марк Галлай, историк Натан Эйдельман, хирург Гавриил Илизаров, внук великого писателя Андрей Достоевский и многие другие.

В газету А. Борин писал статьи по вопросам права, однако некоторые из них так и не увидели свет. Читатель узнает, отчего это происходило и какова закулисная история многих очерков, что и почему в них осталось за кадром, не попало на газетную полосу. Отдельная глава посвящена работе Комиссии по вопросам помилования при президенте Российской Федерации, в которой работал автор.

---

В Харькове я познакомился с известным конструктором паровых турбин Леонидом Александровичем Шубенко-Шубиным. С должности его сняли… за честность. На ГРЭС произошла крупная авария. Для выяснения ее причин тут же прибыла высокая государственная комиссия. Виновниками могли оказаться либо проектировщики турбины, либо изготовители генератора, либо строители трансформатора, либо эксплуатационники, работники самой ГРЭС. После нескольких дней работы комиссия начала склонятся к выводу, что турбина здесь ни при чем, Леонид Александрович мог вздохнуть с облегчением. А он вместо этого сказал: «Нет, я не уверен, что не подвела турбина, точку ставить рано. Иначе до истины мы так и не доберемся». Заводское начальство такой его вольностью страшно возмутилось, и Шубенко-Шубина с должности сняли. Беседовать с ним было чрезвычайно интересно, он рассказывал уйму любопытного. Вспомнил, например, как несколько лет назад его пригласили в милицию и попросили взять паспорт с новой фамилией: не Шубенко-Шубин, а Шубин-Шубенко. Леонид Александрович очень удивился, но ему объяснили: «Никита Сергеевич, называя вас в своей речи, перепутал, сказал Шубин-Шубенко, теперь неудобно…» Когда Хрущева сняли, Леониду Александровичу вернули его прежнее имя.

Все это я записывал в блокнот, рассказывал друзьям, но и попытки даже не делал опубликовать.

Сломало этот стереотип, прочно въевшийся в мое сознание, общение с писателем Ильей Зверевым.

«Действительно, озвереешь»

Существует такое английское выражение: «человек, который сам себя сделал». Точнее, пожалуй, о Звереве и не скажешь.

В 1947 году он приехал из Донецка, где работал литературным сотрудником в газете «Социалистический Донбасс», в Москву. Уж не знаю, что побудило двадцатилетнего парня вдруг бросить местную газету и решить завоевывать столичную прессу, может быть посещение Донецка группой московских журналистов из «Огонька», которым приглянулись статьи юного корреспондента. А может, просто отважный характер и удивительная легкость на подъем, которой он отличался всю свою недолгую жизнь.

Только время для таких его грандиозных планов было не самое лучшее. Поэтесса Людмила Давидович как-то спросила его: «Илья Зверев — это твой псевдоним, а какая твоя настоящая фамилия?» — «Я — Изольд Юдович Замдберг», — гордо ответил он. «Да, действительно озвереешь», — сказала Белла.

Жить в Москве ему было негде. Ночевал у случайных знакомых. Когда по какой-то причине это не получалось, шел на Центральный телеграф. Так просто сидеть до утра там не разрешалось — делал вид, что ждет звонка из какого-то города.

Однажды по какому-то делу зашел туда писатель Александр Шаров. Разговорились. Назавтра Шаров привел его в альманах «Год XXXI». Альманаху позарез требовались произведения, прославляющие трудовые подвиги советских людей.

Зверев подготовил для альманаха литературную запись ответов на американскую анкету знаменитой колхозницы Паши Ангелиной. Пятый пункт в собственной анкете особенно этому не препятствовал, псевдоним звучал вполне благопристойно.

Начались бесконечные поездки. От альманаха, от журнала «Советская женщина», от кого угодно. Иркутск, Таллин, Ленинград, Хакасия, Красноярск… И писал, очень много писал. Только успехами своими он совершенно не обольщался, прекрасно знал им цену. Друзьям своим он говорил в ту пору: «Вы меня не читайте, вы меня любите».

В сентябре 1949 года он перебрался к молодой жене, Жене Кожиной. Она жила вместе с матерью на Зацепе, в многонаселенной коммуналке, в длинной комнатушке, два на семь метров. Представляю картинку: является толстый парниша, в одной руке — огромный толстый портфель, в нем бритва и пижама, в другой — пишущая машинка. Постелили ему на полу, и, улегшись — то ли от смущения, то ли от нахлынувших чувств, — он вдруг запел. Спел арию Русалки, потом арию Мельника. Надо сказать, слух у Изольда был абсолютный.

А уже через три года, в 1952 году, у него случился первый сердечный приступ. В больнице, когда врачи ненадолго отлучились, Женя смогла заглянуть в историю болезни. Прочла: злокачественная гипертония и еще какие-то медицинские термины. Вечером она позвонила своей приятельнице, врачу, сказала, что у ее сослуживца вот такой диагноз, это серьезно? «Бедняга, — ответила врач, — протянет полгода, от силы год».

Изольду тогда было 26 лет.

Но прожил он не полгода и не год, он прожил еще 13 лет.

По-прежнему мотался из конца в конец по всей стране, сотрудничал со всякими редакциями. Родилась дочь, денег постоянно не хватало. Зарабатывал, где только мог и как мог. На телевидении предложили выступить в прямом эфире с разными зверями — выступил. Сохранились фотографии: он в обнимку с тигренком, обезьяна сидит у него на голове.

Только писать по-прежнему, слепо воспевать «нашу замечательную действительность», он уже не хотел, да и не мог. «С 1947 года, с тех пор как одно снисходительное издательство выпустило мою первую книжку, — скажет он, — я старался все время ездить, смотреть, влезать в разные острые истории. И накопилось много такого, о чем уже невозможно не рассказать. Пятнадцать лет я больше смотрел, чем писал, все откладывал главный для меня разговор. А сейчас уже нельзя откладывать…»

Да и не было у него времени откладывать.

В ту пору уже начали появляться произведения о страшных сталинских репрессиях. Зверев тоже написал о них. Но как! В маленькой повести «Защитник Седов» рассказана история вроде бы со счастливым концом. Понимая всю тщетность своих усилий, адвокат Седов все-таки берется защищать четверых приговоренных к расстрелу «врагов народа». Едет в город Энск, добивается разрешения встретиться с ними в тюрьме. Вернувшись в Москву, ему удается попасть на прием к Большому прокурору. Когда-то они вместе выступали на одном процессе по хозяйственному делу. Большой прокурор узнает его, он чрезвычайно любезен, обещает лично разобраться в деле этих четверых. И о чудо! Все они признаны невиновными и освобождены. Но через месяц, выступая на республиканском совещании следственных работников, Большой прокурор говорит, что те четверо пострадали в результате вредительской деятельности ныне разоблаченных прокурора области, его заместителя, председателя облсуда, его заместителя и еще многих и многих бывших городских руководителей, как теперь выяснилось, японских шпионов. Смешно? Так смешно, что, кажется, не хочется жить.

Или веселый, даже озорной рассказ «Второе апреля». Ученики шестого класса наперекор дню Первое апреля, когда полагается всех обманывать, решили объявить Второе апреля днем без вранья. Замечательно, что может быть лучше правды. Но, оказывается, безудержная, навязанная в обязательном порядке правда способна привести к таким драматическим ситуациям, завести в такие тупики, из которых и не знаешь, как выбраться. Этот, казалось бы, забавный рассказ из школьной жизни, перепечатывает парижская газета «Русские новости».

Одно только для нас оставалось секретом: когда успевал Изольд так много писать. Он находился всегда на людях, в доме его чуть ли не каждый вечер собирались друзья, более общительного человека я не знал и не знаю. Как-то ответственный секретарь «Знамени» Василий Васильевич Катинов спросил его: «Когда же вы садитесь за письменный стол? Вы же все время на виду». Изольд наклонился к нему и таинственно сказал: «Никому не рассказывайте, но дома в кладовке заперты у меня два еврея. Я не говорю им, что кончился космополитизм, и они за меня работают».

Судить веселых и находчивых на телевидении он едет с горчичником на сердце. В Коктебеле все отправляются на гору Карадаг — как можно пропустить такое? И вот мы, несколько человек, толкаем его в спину, чтобы, поднимаясь, он тратил поменьше усилий. Поликлиника Литфонда помещается рядом с метро «Аэропорт», там крутая лестница, поэтому Изольд доезжает на метро до «Динамо», где есть эскалатор, а дальше уже добирается троллейбусом. Когда ему становится плохо, он не ложится, а наоборот, встает. Объясняет: «Если лягу, могу уже и не подняться». Однако очередную заграничную турпоездку от Союза писателей он не пропустит. У других еще случится шанс, а он может и не успеть. Польша, Чехословакия, Германия, Австрия…

Я спросил его: как он выдерживает такую нагрузку? Он ответил: «Вы все живете так, как будто вам осталось сто лет, а я — как будто два часа».

В 1965 году, за год до смерти, вышла его книжка «Что за словом?». Начинается она так: «Однажды на шоссе у въезда в Феодосию я увидел громадный придорожный щит: „Смотрите кинофильмы в кинотеатрах“. И, конечно, подумалось: кто он, автор этого маленького шедевра? Что его вдохновило? Может быть, боязнь, что автопутники отправятся смотреть кинофильмы не в кинотеатры, а в какое-нибудь другое место? В булочную? В баню? Вряд ли… Скорее всего, здесь другое. Некое должностное лицо лихорадочно искало способа оправдать свое существование, изобразить деятельность».