Александр Белых - Сны Флобера

• Название: Сны Флобера
• Автор: Александр Белых
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-85538-085-9

Прозаик, поэт и переводчик с японского Александр Белых написал роман о Владивостоке 1990-х, – им издательство продолжает серию лучшей современной дальневосточной прозы «Архипелаг ДВ». Это первая прозаическая книга А. Белых. До этого в московских и санкт-петербургских издательствах неоднократно издавались его переводы из японской классики, а в 2007 году в издательстве "Рубеж" выходила книга стихов Александра Белых "Дзуйхицу".

Вот что сказал о романе «Сны Флобера» известный писатель Евгений Попов: «Роман этот, писанный во Владивостоке в аккурат на рубеже второго и третьего тысячелетий – с 1999 по 2001 годы, несет на себе зримые и незримые меты своего места и времени... Роман «Сны Флобера», на мой взгляд, – это подлинная, высококачественная, штучная русская современная книга. Кто-то такую книгу на переходе второго тысячелетия в третье должен был написать. И то, что это досталось сделать Александру Белых из Владивостока – его счастье».

---

Этот жест, существовавший в сознании юноши как абстракция или как художественная идея, непроизвольно всплывал в его памяти.

И сейчас тоже, сидя на корме, Владик, облачённый в тельняшку, смотрел, как ветер напирает в парусину, на которой рисовался этот образ — словно проекция его воображения. В тельняшке с чужого плеча Владик выглядел заправским юнгой. Море кипело, пенилось, отплёвывалось. Рыба метала икру, выпускала свои сперматозоиды. Владик сочинял море, слова пробовали юношу на вкус, на запах, слова слушали его, слова вглядывались в даль.

Яхта не ахти какая — странствующая в ванне мыльница; в её борта шлёпались мыльные волны. Пахло йодом и дёгтем. Бесшумные чайки преследовали яхту; сияли яхонты, рассыпанные в заливе без числа из чьей‑то щедрой горсти. Вблизи море поменяло цвет: из синего оно превратилось в зеленое. Волны наспех перелистывали море. Кто‑то очень быстро, по диагонали читал книгу воды. Владик опустил ноги в воду, в стихию алфавита. В этот момент сзади подкрался кто‑то — ах, Валентин! — схватил руками за плечи, в шутку толкнул его вперёд. Владик испугался.

— Ага, моряк с печки бряк! — сказал Валентин.

Владик очнулся от наваждения и подумал, что страх — это то, что подтверждает реальность. В какой‑то момент юноша начал сомневаться в реальности моря. Крепкие руки Валентина держали его за плечи… И не хотелось, чтобы Валентин отпускал их.

— Пойдём плавать на доске! — предложил он.

Владик отказался. Его укачало, стало мутить, вырвало прямо за борт. Он спустился в трюм и прилёг на лежак. В его голове звучала заумь двух калек, случайно подслушанная сегодня в городе… беспокойный сон… волны шаркают о борт, словно подошва на асфальте… ноги куда‑то идут, идут, идут…

…Вдоль усадьбы. Рота. Озеро. Облако. Башня. Маяк. Всё смешалось в доме Обломовых. Служанка разрыдалась и покинула дом, кухарка тоже, кофе не подают. Облака поедают облака. Кто‑то месит это тесто, оно набухает, выползает из чана. Кухарка вытирает пот со лба рукавом, убирая прядь волос.

«Я улитка, тащу на себе город улик. Вот сейчас прилетит сорока и ткнёт клювом в затылок — и всё вдребезги: кушай меня, кушай, ненасытное время, пожирай! Что там еще в этих сырых извилинах, какие мысли извиваются, отовсюду лезут — черви, черви, черви! Шелкопряд! Выпала карта черви. Она нагадала правду. Пустая карта. Сердце очервенело. Мысли, черви, личинки, бабочки… Mariposa Veleras Negra… Вот они выпорхнут на белый свет, расправят свои черные, как ночь, бархатные крылья с иссиня — изумрудными глазками, откинут тень над сознанием, всё помнящим, тоскующим, порождающим эти образы воспоминаний, образы пустых надежд. Клюй меня, время, своего червячка, галчи, галчи, галка! Kave, Kave, Kave! Всё равно не уползти мне живым от тебя — никому не уползти! Так полезай на крючок, ловись рыбка, не простая, а золотая».

Потом послышалась мелодия из магнитофона. Кто‑то читал стихи: «.… En una noche oscura cruenta con ansias en amores inflamada en una noche cuadrupeda oh dichosa ventura sali sin ser notada estando ya mi casa sosegada en la noche toro difunto dichosa en secreto que nadie me veia ni yo miraba cosa sin otra luz y guia sino la que en el corazon ardia…»

Стареющая певица поет в дорожном кафе, высокие кожаные сапоги, цвета морской волны прозрачное платье; она стоит спиной к посетителям. Входит гусар: усы, портупея, погоны, галифе. Сразу видно, что он за музыку сегодня щедро платит. Ах, будет вечер сегодня весел, будем пить, будем плясать; принимай тяжелые чресла, мягкая кожа кресел!

На пороге появляются трое: печальный ангел, печальный Эрот и он, Владик… Они слушают песню, прислонясь к дверному косяку. Косяк превращается в князя и усаживает гостей за столик. Вбегает собакообразный человек, спотыкается и падает. Его тотчас вырвало на пороге. Дверной косяк берёт его под руки и выводит из кафе. Платье стареющей певицы гневалось волнами. В луже блевотины выводок из двенадцати кораблей. Официант, гарсон, слепец приносит счёт, длинный — длинный список. Он зачитывает гекзаметры, в его речи горечь, простуженный голос:

— Я поеду в другие страны, я увижу другие побережья. В другом городе будет лучше, чем в этом, чем в прежних. Эти буквы ковыляют по листу бумаги нехотя и лениво, словно коровы. Может быть, они промычат напоследок о той любви, о той отваге, что бросила меня вслед за тобой? Сомкни я сейчас глаза, снова увижу тот зимний вечер, руины того, что называлось когда‑то нашей каморкой и чем‑то ещё, что не спрятать в нишу, не унести в кармане, не подсчитать. Пусть называется моргом пространство, в котором груда мёртвых вещей. Что может быть красивого в пустой комнате, где ты сводил со мной счёты? Глаза не отпускают ни одной капли влаги. Скомканы мечты, на полу валяется твоя расчёска…

Марго наклоняется, чтобы поднять гребень, бабушкин; подходит к зеркалу и расчёсывает длинные волосы. Они рассыпаются по плечам — густые, пышные. Марго обрадовалась. Странно! Она помнит, что этот гребень положили в гроб вместе с покойницей.

— Всё, что было правдой, станет вымыслом, — произносит Марго.

«Их становится всё больше», — подумала она, разглядывая себя в зеркале.

— Кого? — спросил Орест.

— Седых волос, — ответила Марго и обернулась.

В комнате никого не было. За окном слышен то ли лай — гав, гав, гав, — то ли грай галок. Марго выглядывает, там темно: на ночной фонарь с сорочьим гнездом на углу тюрьмы слетается снег, словно мотыльки. Артемида, Диана, Брамея кружат, вьются — и, как сгоревшие, осыпаются чёрным пеплом над морем, сияющим солнечными бликами…

Владик жмурится и просыпается. Валентин сидит рядом и держит посуду с его блевотиной, утешает:

— Ну, вот, мальчик мой, тебя укачало. Выпей‑ка воды! Вот — из сифона. Ты так бредил, стонал, говорил стихами, по — иностранному!

Когда Владик пришёл в себя окончательно, он рассказал сон, в который примешал недавнюю историю с солдатом.

ВСТРЕЧА С ВОИНОМ

Однажды заполночь Владик привёл в дом незнакомого парня. Он подобрал его на конечной остановке, на Фокина. Вернее, тот привязался к Владику. Так бывает, что незнакомый человек привяжется с разговором, а потом не знаешь, как от него отвязаться. Они ехали почти в пустом троллейбусе со Второй Речки. На заднем сиденье примостились два джинсовых юнца; один сидел у другого на коленях, они целовались, не обращая ни на кого внимания. Владик взволнованно рассматривал их отражение в темном окне.

Юная пара влюблённых вышла у картинной галереи. В другой раз он снова встретил этих парней у кафе «Ротонда» на углу Фокина и Океанского проспекта, где постоянно собиралась молодёжная компания.

Водитель троллейбуса объявил, что направляется в гараж. Попутчик Владика спросил у него, как можно добраться до бухты Емар, в воинскую часть, где он проходил срочную службу. Владик объяснил, что движение транспорта уже прекращено. Иван, так звали парня, приуныл, сказал, что ему некуда деваться, что он приехал в город в увольнение к одной девчонке, с которой познакомился недавно на пляже, но её не оказалось дома. Попутчик спросил, нельзя ли переночевать у Владика?

Владик после недолгих раздумий согласился. С виду парень вызывал доверие, лицо его было приятным. Владику тоже предстояло идти в армию, поэтому ему было интересно узнать, как служится новобранцам.

Иван Малков оказался родом из Мариинска, всю дорогу говорил как заведённый.

— А где твоя униформа? — спросил Владик.

— Вот, в сумке! По городу я гулял в гражданке, чтобы патруль не приставал, а то ходят они за тобой по пятам, — объяснил Иван.

— А ты случайно не в самоволке?

— Нет, у меня увольнительная на два выходных.

— Ну, а как там?

— Да ничего, собственно, служба мёдом не кажется.

— А бьют? Тебя били?

— Бывало дело, как же без этого? Я хоть и маленький, да злой бываю тоже, знаешь, какой — во! Черпаки, эти, что отслужили по полгода, стали до меня доябываться, особенно один: сходи туда, принеси то. А потом смотрю, стал наглеть, и я сказал, чтобы он отстал. Ну, он меня в морду! Я как озверел, ну и тоже! Тут его одногодки подлетели и на меня. Тогда я схватил табуретку и со всего маху троих по голове — херась!

Владик вздрогнул, ему стало жутко от этого признания.

— И что было дальше? Тебя побили, да?

— Нет, отстали, а тот с тех пор было у меня на посылках. Армия на то и армия, что там уважают только силу, единственный аргумент правоты. Если ты не сможешь дать отпор, то тебе хана, зачморят моментально, так что не бойся.

Владик сжался от страха.

— Если тебе страшно, ты не подавай вида, иди напропалую. В любом деле нужно терять голову. У нас так одного боксёра задрочили. Вот он — волк тряпочный! А другой вешаться пошёл в туалете. Замполит снял с петли, ничего, ожил. Мама ему сказала: «Ты, сынок, кушай там, что дают, наедайся хорошенько». Ну, так он ряху отъел себе! Сначала ему не хватало пайки. Он возьми, да пожалуйся комбату. Нас выстроили на плацу. Мы стоим на морозе. «Скотобаза!» — орёт командир. Целый час гоняли, отжимались, ползали. После этого его и закормили. Заставляли съедать по две порции борща, три порции кирзовой каши, полбуханки мёрзлого хлеба и десять порций сливочного масла, а то, что он не съедал зараз, уносил с собой в роту. Через месяц он так разжирел, что каптёрщику пришлось подыскивать ему последнего размера форму; щёки были видны из‑за ушей, отъел живот так, что руки до члена не доставали, обсыкался! За это тоже нещадно били. Вот он и пошёл вешаться. Верёвка была крепкой, но балка в туалете не выдержала и обрушилась. С петлёй на шее он провалился в очко. Хорошо, что замполит части проходил мимо да услышал грохот. Кое‑как вытащил из говна…