Александр Белых - Сны Флобера

• Название: Сны Флобера
• Автор: Александр Белых
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-85538-085-9

Прозаик, поэт и переводчик с японского Александр Белых написал роман о Владивостоке 1990-х, – им издательство продолжает серию лучшей современной дальневосточной прозы «Архипелаг ДВ». Это первая прозаическая книга А. Белых. До этого в московских и санкт-петербургских издательствах неоднократно издавались его переводы из японской классики, а в 2007 году в издательстве "Рубеж" выходила книга стихов Александра Белых "Дзуйхицу".

Вот что сказал о романе «Сны Флобера» известный писатель Евгений Попов: «Роман этот, писанный во Владивостоке в аккурат на рубеже второго и третьего тысячелетий – с 1999 по 2001 годы, несет на себе зримые и незримые меты своего места и времени... Роман «Сны Флобера», на мой взгляд, – это подлинная, высококачественная, штучная русская современная книга. Кто-то такую книгу на переходе второго тысячелетия в третье должен был написать. И то, что это досталось сделать Александру Белых из Владивостока – его счастье».

---

— А, здравствуй! — неохотно ответила она и хотела было пойти дальше своей дорогой, но вспомнила, что он не сдал ей реферат.

Она пожурила его, посоветовала подготовиться к семинару, потом на её лице появилось выражение, будто она что‑то припоминала, и взглянула на конверты с пластинками, она спросила.

— А что это у тебя за пластинки?

— Да так, Дебюсси, Равель, Чюрлёнис, — обнажив свою щербину, с улыбкой произнёс он.

— Ты слушаешь классику? — неподдельно удивилась Марго.

— Почему бы нет?

— Никогда бы не подумала!

По правде говоря, она принимала его за форменного профана. К тому же от него неприятно попахивало, иногда не могла определить запах. Он сидел на последнем ряду, а в конце лекции простодушно спрашивал: «А кто такой Идзанаги?», когда целый час она надрывала голосовые связки, читая лекцию об космогонических японских мифах, изобилующих эротическими сюжетами. Она слышала, что он из тех студентов, кого принимают в университет по сиротской квоте, поэтому была снисходительна к нему, несмотря на раздражение. Она велела ему подготовиться к следующему семинару.

— А вы любите Брамса? — лукаво спросил он, слегка наклонив голову, подобно её воображаемому сеттеру.

— Да, люблю, — сказала она. — В своём исполнении, на пианино, — добавила она с чуть заметным кокетством.

— Правда? Как хочется послушать, у меня нет пластинки. Я тоже люблю хорошую музыку.

— Купи абонемент в филармонию, — суховато посоветовала она.

— Хорошая идея, — скучно ответил он.

Марго была удивлена. «Ой — ля — ля! В этом олухе есть какая‑то загадка», — иронически заключила Марго. Они попрощались. Она побрела дальше. Она не знала Чюрлёниса. Её самолюбие было задето. Ей даже показалось, будто её воображаемая собачка укусила за запястье. «Что‑то руку ломит, отложение солей, наверное». Чувство уязвлённого самолюбия связалось с именем Ореста.

И всегда, когда ей было больно, в сознании Марго невольно всплывало это имя, которое безуспешно пытались произнести её золотые рыбки. И ещё она говаривала:

— Ты мой страж, а я твоя арестантка.

Он отвечал:

— Мне ль тебя сторожить, моё деревце?

Какая ирония! Теперь она на свободе. Он тоже на воле, как борзый пёс.

* * *

Дни стояли погожие, последние деньки затянувшейся осени.

Марго вышла подышать свежим воздухом. «Как тот подводник», — подумала она и глубоко втянула запах прелой листвы и моря. Сквозь деревья синела широкая голубая кайма залива. Трамвай номер семь проехал в сторону вокзала. Она гуляла в кладбищенском парке, сидела на скамье, наблюдала, как люди выгуливают домашних животных.

Она тоже мечтала завести какую‑нибудь собачку, ведь они такие преданные, привязчивые, влюбчивые. «Хм, надо же! «Любите ли вы Брамса?» Смотрите‑ка, начитанный!» — ухмыльнулась Марго. Этот вопрос показался ей двусмысленным. Она, конечно, и Брамса слушала, и книгу читала, представляя себя на месте героини Франсуазы Саган, но сейчас ей в голову не пришло поставить Ореста на место героя этой повести. И всё же Марго заподозрила его в неприличном заигрывании. «Не мешало бы проверить его на вшивость», — решила она.

Потом они не раз вспоминали об этой встрече в парке, задним числом разгадывая тайный смысл невинного разговора. Как естественно было начало их отношений! На её кафедре стали появляться цветы. Никто не признавался. Пришлось задействовать свою агентуру из числа студентов…

На окраине парка появились большие, в голубом оперенье с атласным отливом большие птицы. Они повисли на тонких ивовых ветвях, громко затараторили, как цыганки на рынке. Марго любовалась птицами, стала пересчитывать. Длинные синие хвосты раскачивались в воздухе. Они любопытно вертели черными головками по сторонам. Возможно, это были те самые синепёрые сороки, — подумала она, — которые часто встречались в китайских стихах о созвездии Ткачихи и Волопаса. Кажется, автор «Transparent Things» сокрушался, что ему никогда не увидеть голубых сорок, — вспомнила Марго, и порадовалась за это эксклюзивное счастье. Вдруг птицы вспорхнули и полетели в другую часть парка, оставив раскачиваться ветви. Марго, наконец‑то, приняла решение: пойти в зоомагазин на улице Посьетской и присмотреть себе аквариумных рыбок.

Время нещадно, оно отнимает любимых, а потом и память о них, к счастью (к счастью ли?) на помощь приходит воображение. Когда‑то Марго мечтала стать кинорежиссёром, папа даже купил ей на день рождения любительскую восьмимиллиметровую кинокамеру, работающую на одной квадратной батарейке. Когда она злилась на Ореста, у неё во рту кислило, как от клемм, если к ним прикоснуться кончиком языка. Кинокамера называлась «Аврора». Естественно, кинопроектор тоже был куплен в придачу. В закромах её квартиры до сих пор сохранились запасы киноплёнки «Свема». Марго была запасливой. Чтобы снять десятиминутный ролик, нужно было купить десять коробок шестнадцатимиллиметровой плёнки. Её разрезали пополам специальным резаком, похожим на две соединённые шашки. Затем отснятые и проявленные плёнки склеивались и накручивались на бобины. Сколько было волнения, когда она приходила забирать из ателье проявленные плёнки! Если в полиэтиленовом пакетике лежал бумажный вкладыш, то это означало, что мастер уведомлял клиента о дефектах — желтых пятнах на кадрах. Не зная, сколько дефектных кадров на плёнке в три секунды, она с нетерпеньем возвращалась домой, зашторивала окна, заправляла в бобины плёнку. Таких бобин по триста метров любительского кино хранится у неё чуть ли не целая коробка среди чемоданов, забитых старой обувью и одеждой. Она также увлекалась фотографией. Эти занятия восполняли недостаток её воображения. Обиды также сохраняли в памяти ушедшее время, а их было немало. Ревность — вот что является мощным стимулом памяти! Она любила без воображения (не доставало дерзости), переводила без воображения, жила без воображения. Никогда не рисковала, не была безрассудной, поэтому её воспоминания не были тягостными, а свои годы она как бы и не ощущала вовсе.

Орест наполнил её жизнь эросом, чувством чего‑то запретного. В любви с ним она ощущала себя соучастницей недозволенного, едва ли не преступницей.

С тех пор как он уехал, она несла обиду так бережно, словно боялась расплескать даже капельку, видимо потому, что эта несчастная капелька оберегала её от пустоты. Сердце хоть чем‑то должно быть наполнено. Однако если долго хранить обиды, то они, как вино, перебродив, превращаются в уксус, которым можно ненароком отравить или отравиться…

Она добрела до зоомагазина, почти не замечая окружающей городской жизни. Боязливо переходила дорогу на зелёный свет светофоров, избегая молодых симпатичных прохожих. В своём кожаном плаще, кожаной шляпе и очках в толстой оправе она напоминала черепаху. Было безветренно, и воздух на дороге казался грубым, как рогожа. Она поднялась по ступенькам, открыла неприглядную дверь. В магазине её приветливо встретила белокурая продавщица. Привлекательная девушка обещала заказать круглый однолитровый аквариум, о котором мечтала Марго. Наблюдая за рыбками, она наклонилась. Зелёное стекло большого круглого аквариума приняло восхищенное лицо женщины, словно впустив его в себя, внутрь. Если смотреть с противоположной стороны, то покажется, что лицо и есть аквариум, в котором флегматично колышут плавниками золотые рыбки. По щеке ползла улитка, оставляя за собой светлую дорожку. Улитка, вытянув рожки, медленно заползла на веки. Вдруг из улитки стал медленно выползать черный червячок экскрементов и, обломившись, покатился вниз по выгнутому стеклу на дно, затерявшись среди придонных камней.

Марго выпрямилась, восстановив свой прежний облик.

— Приходите через неделю, — сказала продавщица.

— Хорошо, непременно! — согласилась Марго.

На улице сумеречно. Жидкий свет фонарей. Машины мчат с включёнными фарами. Марго пошла к железнодорожному вокзалу на трамвай. На седьмом номере доехала до Фокина, затем сделала пересадку на троллейбус. Она поднялась на свою башню. Дома никто не ждал. И всё‑таки ей представлялось, что Орест подогревает чай и смотрит телевизор в ожидании звонка в дверь. Он будет встречать, как всегда, нагишом. Он просто не любит одежды, которая буквально сама спадает с него: то пуговица отлетит, то резинка лопнет, то жарко.

— Оденься! — велит ему она. — Соседи увидят в окно.

Взглянув на неё волоокими, как у телёнка, глазами, он накидывает рубашку, а через пять минут опять ходит нагишом. Она смущается, а он смеётся: чудная щербинка, ползуба нет, обломал в детстве, говорит, что упал с дерева, когда обрывали листья, чтобы приблизить зиму.

Город выматывал Марго; усталая, она стоит на пороге. Переводит дух и, не снимая перчатки, нажимает на звонок. В тот же миг нараспашку отворяется дверь — картина прежняя, желанная. «Какая симпатичная непристойность!» Она заслоняет обнажённого мальчишку своим телом, принимая его в объятия.