Георгий Егоров - Солона ты, земля!

• Название: Солона ты, земля!
• Автор: Георгий Егоров
• Издательство: Алт кн. изд- во
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1992
• ISBN: 5-7405-0149-0, 5-7405-0150-4

---

Этого и требовал Переверзев.

И только немногие, долго проработавшие в Даниловым, никак не могли согласиться с новыми порядками. Среди этих немногих был и Сергей. Он попал в эту «оппозицию» не по убеждению, а просто потому, что не знал другого стиля работы, кроме даниловского. Все, что делал Данилов, принимал Сергей не задумываясь, принимал, как единственно правильное. По-другому, совершенно по-новому стали жить работники райкома. Те, кто всегда был в тени, вдруг вылезли на свет, стали на виду, увереннее стала у них походка, тверже голос. Другие же, на кого еще недавно опирался Данилов, к чьему мнению прислушивался, ушли на хозяйственную работу, некоторые уехали из района —

Переверзев никого не держал, а кое-кто и остался в райкоме, но растворился, стал неприметным, замкнутым. Аппарат райкома теперь восхищался эрудицией Переверзева, энергией Переверзева, требовательностью Переверзева. Наконец, восхищались его способностью, сидя в кабинете, быть в курсе всего, что делается в хозяйствах, а также и тем, что классиков марксизма-ленинизма он мог цитировать, кажется, ежеминутно и, стало быть, хорошо знал.

За три месяца работы новый секретарь только один раз выезжал в колхоз. Проехал мимо полей «Светлого пути» — самой ближней к райцентру артели, — побыл несколько минут в конторе, а увидел больше, чем другие работники райкома, постоянно околачивающиеся здесь. Срочно было созвано внеочередное заседание бюро с одним лишь вопросом на повестке: «О ходе выполнения обязательств по сдаче натуроплаты за работу МТС в колхозе «Светлый путь». На бюро было вызвано все колхозное правление, приглашены руководители других колхозов. Заседание длилось недолго — не больше сорока минут. Председателя Мартынова, горячего, энергичного, но еще малоопытного, исключили из партии и предложили правлению снять его с работы. Такого разгрома Сергей еще никогда не видел.

Это было в конце октября. А в начале ноября Переверзев вызвал Сергея (он не любил, когда к нему являются без вызова).

— Есть задание, — сказал он, когда Сергей присел на стул у стены. — Я решил поручить тебе отбор молодежи на курсы трактористов. Я скажу Старотиторову, он распорядится, чтобы сельские Советы передали это право комсомольским организациям, а МТС пусть имеют дело только с комсомолом. Ясно? Только не напутай, отвечать будешь перед бюро за каждого курсанта.

Но без путаницы не обошлось. Через неделю в райком комсомола пришел здоровенный мужчина.

— Ты за секретаря тут? — Бас его был мазутно густым и тяжелым.

— Я.

— Что это за порядки такие завели у нас в Николаевке? Я хочу на курсы, а мне говорят, ты не комсомолец, тебе, дескать, нельзя. Этому Витьке — секретарю вашему — я еще недавно ухи драл — по бахчам лазил, а теперь он распоряжается у нас, говорит, ты не молодежь. Знаю, какой я молодежь, у меня вон дома трое ребятишек.

Я ж не прошу себе красный галстук на шею — ежели вырос, что поделаешь…

Пришлось выправлять Витькин загиб здесь, на месте, а ему самому писать записку и разъяснять дополнительно.

И сегодня, на следующий день после конференции, секретарь райкома вызвал Сергея к себе. Он явился почти в ту же минуту.

В кабинете перед Переверзевым, вытянувшись в струнку, сидел на краешке стула завуч местной средней школы, худой, с тонким, чуть кривым росчерком губ, острым подбородком и огромными залысинами. Сергей несколько раз встречался с ним в школе, разговаривал. Суховатый, педантичный, он не оставил после встреч ничего о себе запоминающегося. Когда Сергей вошел, завуч оживленно говорил:

— …его предложение я, конечно, принял, хотя зная заранее, зачем он меня приглашает…

— Одну минутку, — остановил его Переверзев. — Садись, товарищ Новокшонов, — указал он на стул поближе. — Слушай. Будешь разбираться с этим вопросом, потом доложишь. Кстати, вы не знакомы? Знакомы? Тем лучше… Продолжайте.

Завуч переступил ногами, повернулся на стуле так, чтобы было видно того и другого.

— Короче говоря, в домашней обстановке за самоваром товарищ Сахаров стал расспрашивать меня о моей жизни — откуда я, как попал в педагоги, что читаю. Я, конечно, знаю, к чему все это он затевает. Поэтому так ему и ответил: в педагоги пошел по призванию, потому что нашей стране сейчас, как никогда, нужны воспитатели, без груза старого, отжившего, нужны основы новой советской педагогики. Я уже в трех школах поработал, все изучил и сейчас работаю над трактатом по основам советской педагогики. Уже написал три общих тетради… Что касается Макаренко и его так называемого «учения», то я сказал Сахарову, что к учительской работе он никакого отношения не имеет, что он просто-напросто деятель уголовного розыска по работе с малолетними преступниками. Пользоваться в нашей работе приемами воспитательной работы Макаренко — значит считать всех наших учащихся преступниками. Поэтому я в своем трактате исхожу из учения великого педагога Ушинского и постановлений Совнаркома СССР и ЦК партии «Об организации учебной работы и внутреннем распорядке в начальных, неполно-средних и средних школах» и «О школьных письменных принадлежностях», опубликованных в нашей печати в сентябре текущего года.

Переверзев, приподняв густые сросшиеся брови, с интересом слушал. «Несмотря на всю свою странность, — думал Переверзев, — у него вполне логичные рассуждения, особенно насчет Макаренко».

— Хорошо, — сказал он. — А Сахаров как относится к этому?

— Сахаров устарел, отстал. Он не видит новых требований партии и товарища Сталина. А раз не видит новых, значит, он держится за старые каноны. Поэтому он неизлечимо болен либерализмом. Он считает вполне допустимым нарушения установленного в школе распорядка и дисциплины со стороны учащихся и оправдывает это тем, что-де мы сами в детстве били окна и нарушали порядок, вроде того, что лазили по бахчам. А я вам скажу так: тот, кто допускал такие факты в детстве, тот не имеет морального права заниматься воспитанием подрастающего поколения.

— Вы не били окон в детстве и не лазили по бахчам? — спросил Сергей.

Завуч вскинул голову.

— Этот вопрос вы задаете мне не первый. В каждой школе, где я работал, у меня это спрашивают. И я отвечаю: да, я не бил окон и не лазил по бахчам! И добавляю: и горжусь этим!

Повернувшись к Переверзеву, он продолжал:

— Я вам скажу откровенно, почему Сахаров так рьяно хочет не придать гласности тот случай, о котором я вам рассказывал. Потому, что пятиклассник Колыгин дружит с его дочкой Алевтиной и, несомненно, бывает у него дома. А это уже не допустимо!

— Что именно? То, что бывает дома, или то, что дружит?

— И то, и другое недопустимо! Если ученик бывает у учителя в квартире, значит он видит его в домашней обстановке. А это непедагогично. Представьте, себе, какое может быть у учащегося уважение к своему учителю, если этот учащийся видел своего учителя, допустим, в пижаме или чистившим хлев? Никакого уважения. Авторитет учителя потерян. Что касается так называемой дружбы мальчика с девочкой или наоборот, то я вам скажу так: в правилах внутреннего распорядка учащихся в школе это не предусмотрено. Больше того, я скажу так: если с пятого класса разрешить такую дружбу, то к девятому-десятому классу в школе надо — вы меня извините — открывать еще и детские ясли…

— Да?! — удивился Переверзев.

— Несомненно. Никогда еще такая дружба мальчика и девочки в школе к хорошему не приводила. Это я вам говорю точно, как педагог. Неуспеваемость чаще всего отчего? От этой дружбы. Нарушения дисциплины? То же самое. Сам факт такой дружбы — уже нарушение дисциплины… Вы, молодой человек, — обернулся он к Сергею, — скажете, что я Беликов. — Он смотрел на Сергея вопросительно. — Нет. Я не Беликов, хотя некоторые пытаются меня так охарактеризовать. А я говорю: нет! И я прав! Я вам скажу так: Беликов был носителем старых, отживших в то время в русской школе взглядов и положений. А я, наоборот, борюсь со старыми, отжившими методами воспитания подрастающего поколения, борюсь за новые, социалистические требования — за требования, которые записаны в положении о правилах внутреннего распорядка советской школы…

Долго еще говорил о своих взглядах на педагогику этот человек. И вывод сделал такой: если райком партии не поддержит его в его стараниях и усилиях по установлению порядка и дисциплины в школе, то последняя из советского учебного заведения превратится ни больше, ни меньше как в макаренковскую колонию для несовершеннолетних правонарушителей.

Ушел он с чувством исполненного долга.

4

Кульгузкин распрямлялся. Нюхом чуял — снова наступала его эпоха. События, совершаемые вокруг в стране, — а он всегда был чутким к переменам, чутким к тому, что от него сегодня требуется, — все события говорили о том, что опять враги поднимают голову, как это было в девятнадцатом-двадцатом годах. Тогда ведь врагов искать долго не надо было. Все они были на виду — какого ни возьмешь, к какому ни присмотришься, — вот он, без особых доказательств враг.