Яцек Дукай - Лёд

• Название: Лёд
• Автор: Яцек Дукай
• Жанр: Научная Фантастика

1924 год. Первой мировой войны не было, и Польское королевство — часть Российской империи. Министерство Зимы направляет молодого варшавского математика Бенедикта Герославского в Сибирь, чтобы тот отыскал там своего отца, якобы разговаривающего с лютами, удивительными созданиями, пришедшими в наш мир вместе со Льдом после взрыва на Подкаменной Тунгуске в 1908 году…

Мы встретимся с Николой Теслой, Распутиным, Юзефом Пилсудским, промышленниками, сектантами, тунгусскими шаманами и многими другими людьми, пытаясь ответить на вопрос: можно ли управлять Историей.

Монументальный роман культового польского автора-фантаста, уже получивший несколько премий у себя на родине и в Европе.

---

…Но остерегайтесь, дорогие мои, ибо точно так же существуют и молитвы гадкие: призывающие к зависти, бешенству, к черным желаниям, к ненависти. Кхррркххрр! Как часто мы проговариваем их, совершенно не понимая, что творим! Повторяя в ожесточении мысль гневную, проклятия ближнему словно литанию нашептывая, запинаясь в мечтаниях злых, видя сны об унижении иных людей, учась радоваться их несчастьям, учась радоваться их поражениям. Кхрррхрр! Хор! Мы и не ведаем, что молимся, а ведь молимся — а о чем молимся; кому молимся — Сатане молимся, Сатане, Сатане! Кхррррррр!

Обессиленный, упал он на подушки и явно потерял сознание. Господин в костюме протянул руку, чтобы проверить, дышит ли еще Сергей Андреевич. Тот дышал. Хозяйка загремела кочергой — все вздрогнули, словно освободившись от шаманских чар. Я-оно отступило в прихожую.

Зейцов тем временем заварил кофе, правда, совершенно гадкого, пахнущего словно подмокшая онуча; впихивал собравшимся чашки насильно, один Щекельников не дался. Чингиз глядел с порога на лежавшего на смертном ложе Сергея Андреевича Ачухова и, о чудо, никаких обвинительных комментариев либо мужицких пагаварок не провозглашал. Только что он зарезал человека; вначале пошел помыть руки, а теперь, наполовину скрытый за дверью, следил за Ачуховым со спокойной увлеченностью.

— И сколько это уже длится?

Зейцов шепотом рассказывал про долгие месяцы умирания в муках. Прежде чем Филимон Романович прибыл сюда с царской грамотой и родительскими деньгами, Ачухов гнездился в какой-то населенной вшами и тараканами избе, в убежище для пострадавших от Льда, отгоняя от себя врачей, которых насылали друзья, лишь молясь долгими часами.

— А это правда, что говорят? — обратился Щекельников, когда Зейцов на момент отошел. — Будто бы они от этого наслаждение особое переживают?

— Вы про религиозный экстаз спрашиваете?

Разбойник покачал головой с отвращением.

— Даже в разврате следует знать умеренность.

Хихикание я-оно заглотнуло вместе с гадким кофе. Откуда берется такое, что человек, охотнее всего, наглым смехом встречает подобные сцены смертельных трагедий? Ачухов умирает — смешно? Нет. И все же, во всей этой ситуации есть нечто такое, что единственным здравым ответом, похоже, должен быть взрыв грубоватого смеха. Есть ли еще какой народ, у которого в обычае на похоронах рассказывать анекдоты?

А может, всему виной теслектрические токи в голове…?

Ночь уже наступила, любопытство успокоено, пора возвращаться домой. На сегодня смертей уже хватит.

— Господин Щекельников, тогда вот, на улице, на снегу, не заметили, может, папки…

Подскочил Зейцов, вырвал чашку из руки.

— Проснулся!

Господа толстовцы, поддавшись просьбам Филимона Романовича, освободили стулья. С трудом сдерживая глупую усмешку и нервические движения, я-оно присело на том, что стоял дальше всего от изголовья кровати.

Сергей Андреевич внимательно поглядывал из-под тяжелых век.

Поискало взглядом Зейцова — тот сбежал.

Откашлялось.

— Простите…

Тот поднял руку с постели.

— Что вы здесь делаете?

— Ах… Господин Зейцов меня…

— Я вас знаю.

— Нет, нет. Бенедикт Герославский. Господин Зейцов говорил…

— Я вас видел, — прохрипел умирающий медленно, с мучительным размышлением после каждого слога. — Помню лица, помню людей.

Неужто, у него окончательно смешались реальность с призраками?

— Память, — буркнуло, — это орудие Сатаны.

— Ага! — показал он в улыбке остатки зубов. — Очень хорошо. Приблизься-ка, сынок. Они не услышат.

— Мне и самому может казаться, будто бы помню различные вещи. Какой смысл спрашивать об истинности того, что не существует?

— Прошлое не существует? Ай, выходит, по правде я и не умираю! Хррр! — смеялся тот. — Филимон хорошо вас описал.

— Да?

— Как я могу умереть — без прошлого? Как могу я стать спасенным — без прошлого? Как вы можете жить — без прошлого?

Я-оно сорвалось с места. Только старик вдруг проявил совершенно юношескую энергию, схватил за рукав, удержал. Да станет ли я-оно драться с человеком, уже стоящим над гробовой доской? Снова уселось.

— Меня Зейцов уже убалтывал, — прошипело. — Он думает, что вы меня убедите? Как будто — если умирающий попросит, так на все соглашусь? Ловушка такая, так? Так он это себе обмыслил! Шантаж! Да плевать мне на вашу Историю с Царством Божьим впридачу!

Тот же веселился еще больше.

— Хррр. Ибо вы, хррр, не верите в Историю, хррр, вообще. А ведь — разве того не видите? — если нет Истории, так нет и Бога. Христианство — это Правда об Истории. Отними у христианства Историю — что останется? Ничего! Ничто! Крррр! Не существует Бога Лета — там есть лишь домыслы, школы спекуляций, парламенты божков и дискуссионные кружки пророков. Истинное спасение возможно только подо Льдом; истинное христианство — только подо Льдом; истинные добро и зло — подо Льдом.

…Ведь если Истории нет — нет и человека! Хрррр. Если не можешь сказать правды о прошлом, то какую истину выскажешь о любом поступке своем? Всякий поступок, всяческий выбор рождается из прошлого в будущее. В жизни на мгновение, на мерцание свечки растянутой — не сотворишь ни добра, ни зла. Лишь тот, кто существует в Истории, может обладать вольной волей. Как осудить убийцу, раз убийство забыто, убийство, что минуло и не длится на глазах твоих — оно ведь уже не настоящее, не конкретное убийство? Раз нет Истории, так нет и человека — имеется лишь преходящее мгновение химических молекул, хррр, и образ материи, схваченный в настоящем.

— Не отрицаю.

— Не отрицаете.

— Выдам вам тайну, — хихикнуло стыдливо, при этом склонилось над Сергеем Андреевичем Ачуховым, так что в ноздри ударил смрад болезни и старости, и потного, нечистого тела. Княгиня Блуцкая, по крайней мере, пользовалась благовониями. Открыло широко рот. — Я не существую.

— Ох! — опечалился тот.

— Так, так, — покачало головой с ребяческим довольством, словно радуясь хитрой шалости, устроенной взрослому.

(Может, это вина теслектрического тока в голове, а может — водки в жилах).

— Насколько же вы должны быть несчастливы… — Ачухов стиснул пальцы. — Разве слышал кто о более глубоком отчаянии? Можно ли найти большую темноту в душе и более тяжкое святотатство? Сын мой! Даже самоубийца, пропащая душа, преступлением подобным Творца почитает: уничтожая Его творение, падает пред ним на колени и признает малость свою по отношению к Тому, Который Есть. Самоубийцам плевать на жизнь, ибо столь важны им они сами. Но вам, кхррр, вам плевать на самого себя! Не было еще нигилиста столь абсолютного. Хрррр!

Он поперхнулся кровавой слюной. Подало ему платок. Левая рука умирающего тряслась так сильно, что тот не мог ею вытереть себе рот. Помогло ему.

— Хррр, хрррр, думаете, будто вас попрошу замолвить словечко у Отца Мороза, да еще и клятву дам. Хрррр. Нет. — Он замахал платком, чтобы еще более приблизиться. — Люди считают, будто бы перед смертью софия и гнозис какие-то высшие на человека нисходят, а ведь по сути, трудно тогда мысли собрать даже по простейшей проблеме, так все болит. Хе-хе. Так вот вам моя глупая мудрость: Идите и допьяну напейтесь. Идите и побезумствуйте с приятелями. Заберитесь в горах на самую высокую вершину. Идите в тайгу по охотиться, встаньте против дикого зверя. Найдите себе девушку, мягкую сердцем и телом, роскошную. По какому-нибудь политическому вопросу выступите против всех. Наедайтесь до обжорства. Всегда дарите себе минутку, чтобы глянуть в звездное небо, на снег, что искрится на ветке, чтобы погладить собаку, ребенка к себе прижать. Все, что заработаете, тратьте на материальные вещи будничного употребления: одежду наилучшую, из самой приятной на ощупь ткани; на самые приятные для глаза вещи, радующие пальцы мелочи. Если должны выбрать одно из двух блюд — выбирайте то, которого еще не пробовали. Должны выбрать один из двух городов — выбирайте тот, в котором еще не бывали. Если надо выбирать жизнь — выбирайте ту, которую еще не прожили.

— И это должна быть молитва существования? Это же молитва для тела!

Тот полностью выбился из сил.

— Кххррркхррррр. Все равно, сделаете так, как запомнили.

Теперь пришло время более тяжкого бреда, когда боль сделалась для Сергея Андреевича невыносимой, и он уже не мог контролировать телесные рефлексы, в том числе — и издаваемые звуки. А поскольку гадкий кофе Зейцова не помог (водка разогрела, водка в голове все перемешала, теперь же водка усыпляла), клевало носом в углу, опирая висок о поцарапанную стенку. Пока новый визг, крик, сплетенный с кашлем и кровавым хрипом, из полусна не вырывал, и тогда протирало глаза на сцену умирания, которой никогда на полотнах, воспевающих мученичество святого, не увековечат. Ачухов, мужчина в прошлом могучий, высушенный теперь в грубо костный скелет, бросался на загаженной постели, плюясь кровью, слизью и всяческой гадостью. Хозяйка грубо крутила его в кровати, заматывала в одеяла, пытаясь обездвижить, когда тот пытался вырваться и рвать все и вся вокруг. Ему подавали воду, какие-то лекарства, он захлебывался.