Яцек Дукай - Лёд

• Название: Лёд
• Автор: Яцек Дукай
• Жанр: Научная Фантастика

1924 год. Первой мировой войны не было, и Польское королевство — часть Российской империи. Министерство Зимы направляет молодого варшавского математика Бенедикта Герославского в Сибирь, чтобы тот отыскал там своего отца, якобы разговаривающего с лютами, удивительными созданиями, пришедшими в наш мир вместе со Льдом после взрыва на Подкаменной Тунгуске в 1908 году…

Мы встретимся с Николой Теслой, Распутиным, Юзефом Пилсудским, промышленниками, сектантами, тунгусскими шаманами и многими другими людьми, пытаясь ответить на вопрос: можно ли управлять Историей.

Монументальный роман культового польского автора-фантаста, уже получивший несколько премий у себя на родине и в Европе.

---

Но даже если бы этого и всем сердцем желало — как можно из простого постановления начать существовать? Как можно самовольно перейти из небытия в бытие?

Это уже прерогатива божественная, а не человеческая: божества призываются к существованию, люди же создаются.

Задание несравненно более легкое: поверить в собственное существование. Но как тут приказать себе верить? Точно так же, как вера в существование Бога, вера в существование человека либо спонтанна, либо ее нет вообще. Найдется ли кто-нибудь такой, кто бы выслушал теологические аргументы и — ну да, вы меня убедили, хочу уверовать, щелк пальцами, et voila — уверовал? Ведь это же абсурд!

Раскашлялось, прикрываясь рукавом. Холодная горечь закупоривала гортань. Изображения Бога и святых глядели сквозь завесы тьвета и света. Кто-то прошел вдалеке, возле клиросов, светени взорвались на люстрах, на мгновение интерьер Собора Христа Спасителя заполнился новой архитектурой контр-темноты, образ Тайной Вечери над царскими вратами иконостаса засиял пух-золотом и литургическими цветами: багрянцем, синевой, зеленью, желтизной. Повернуло голову, оперлось о прохладную стену. Верят не потому, что кто-то их убедил, но поскольку именно так они замерзли. Никто в Краю Льда не утратил веры, но никто и новой веры не обрел. Единственное, на что можно рассчитывать, это насос Котарбиньского да на счастливый бросок монетой. А монументальные святыни — это словно твердая форма, замерзающая в воду. Ой, не надо было заходить в церковь, видел ли кто в Иркутске православного, зашедшего в костел Вознесения Наисвятейшей Девы Марии? И ведь не гонят их огнем и палками — только никто даже не приближается, пораженный очевидностью Правды и Лжи. Правильно говорили проводники Транссиба: в странах Льда не может быть двух равно истинных вер. Истинно православие — это не римский католицизм; истинный католицизм — не православие. Достаточно наслушалось здесь от русских, да и от нерусских: Поляк — а-а, значит еретик! У них не возникает ни малейших сомнений в отношении истины об истории христова наследия. История сама указывает эту правду: Первый Рим пал, ибо свернул в католическую ересь; Второй Рим, то есть Константинополь, точно так же: пал через несколько лет после присоединения к латинской ереси. Остался Третий Рим — Москва. Линия наследования четкая и выразительная: Киевская Русь принимает крещение от Византии; София Палеолог, племянница последнего владыки Византии, выходит замуж за Иоанна III Грозного[288], привозя при том в Москву сокровища христианской Софии — огромную константинопольскую библиотеку[289]; Россия перенимает от Константинополя герб с двуглавым орлом; города средневековой Руси возникают в соответствии с архитектурным образцом Константинополя, который, в свою очередь, был возведен по заказу императора Константина как отражение Первого Города, Иерусалима. Отрицать нельзя — вот оно, истинное христианство. Здесь не склоняют насилием отречься от ереси, ибо знают, что это невозможно — ты замерз еретиком — но вместе с тем не сомневаются, что проклятый в своей заядлости и вместе со всеми священниками, епископами, соборами и богатствами Фальшивого Рима ты прямо ступаешь дорогой осуждения, с каждым шагом удаляясь от света единоистины Божьей, в тьвет, в жаркую тьму, воняющую железом, под черное Солнце Подземного Мира…

Я-оно на мгновение очнулось, но тут же голова снова упала на грудь. Обогревают ли Собор? Тьветистый пар медленно исходит из уст, словно кровь, которую пускают из жилы. Танцующие светени поочередно высвечивают фрески на противоположной стене. Кишки выворачиваются, организм бунтует. Может это водка, а затем нездоровый кофе, принятые на практически пустой желудок, или это смрад смерти, запавший глубоко в легкие, или это аллергия самой Правды на Ложь, Лжи на Правду — вспомнилось животное отвращение Горубского к Козельцову и Козельцова к Горубскому — не нужно, не нужно было заходить в церковь! Я-оно перегибается пополам и блюет на каменный пол Собора. Светени останавливаются на иконах, святые глядят в изумлении, и глядит потрясенный дьякон, остановившись на полушаге. Стоящее на коленях, я-оно отирает рот шарфом; дрожащей рукой инстинктивно натягивает на глаза мираже-очки. Чернота и белизна, золото и серебро, тень и свет взаимно перетекают одно в другое, изображения святых вдруг заваливаются в глубокие контрасты, в колодцы перспективы, а дьякон расплывается в иконную фигуру, глаза его делаются огромными, черные брови растягиваются, нос худеет, лицо вытягивается и набухает светло-желтой краской, риза на тулупе сияет пух-золотом. Я-оно, извиняясь, улыбается ему, а Стыд — ни в чем не подводящий приятель, уже разогревает внутренности, грудь и щеки. В Лете можно было бы укрыться под радужной неопределенностью и даже забыть о самой проблеме, но во Льду — во Льду прекрасно понимает, какой Бог глядит сверху на человека. Нет верующих — есть только знающие Правду и те, кто ее еще не познал. Дьякон подходит, наклоняется, подает лучащуюся руку с неестественно длинными, тонкими пальцами. Я-оно слабо отталкивает ее и, пошатываясь, идя под стеночкой, выскакивает из церкви на улицу. Кто во Льду отступает от истинной веры, тот делает это по причине ясного предпочтения Лжи; сомневающихся, блуждающих нет. Кто творит зло, тот явно противостоит Богу. А кто во Льду умирает, тот умирает на самом деле.

О черной физике, о Царствии Небытия, о прекрасном искусстве прощаний и правоты авторитетов

24 октября вновь запустили Холодную Железную Дорогу. У отстроенного моста, как сообщали газеты, выставили усиленный армейский пост; ожидались и последующие акции со стороны японцев Пилсудского. Было утверждено официальное продление действия военного налога, зато несколько успокоилась ситуация на рынке зимназа и тунгетита, а генерал-губернатор чуточку попустил узду: было выпущено большинство мартыновцев, в тюрьмах, в основном, остались лишь предводители забастовок и мятежей; цензура разрешила «Сибирскому Вестнику» поместить статьи об этом, а делегация промышленников-абластников нанесла визит в Цитадели. Пан Поченгло в ее состав не вошел. После того пан Поченгло вновь ездил по делам по всей Сибири, при оказии, наверняка, развозя тайную корреспонденцию участников движения за независимость и уговаривая соратников по заговору. Он прислал свою визитку с фамилией и владивостокским адресом, по которому должны были бы обратиться беглецы с целью безопасной переправы через Тихий океан; здесь же был и адрес харбинского фактора, на случай непредвиденных обстоятельств по дороге. Два комплекта фальшивых документов будут доставлены перед выездом из Иркутска.

По привычке нормального обывателя Империи, я-оно училось замечать червячные движения Истории, читая между строк прошедших цензуру статей: Как докладывают из Енисейска, там убили некоего мужчину, который в таможенном управлении украл большое число патронов. В связи с этим убийством, полиция раскрыла широко разветвленный заговор членов тайного клуба. В помещении данного клуба было найдено большое количество масок, ритуальных орудий, патронов, кинжалов и другого оружия. Арестовано большое число лиц. Из них некоторые дали весьма важные показания.

Тем временем, однако, несмотря на нормальное железнодорожное сообщение с Кежмой, из Министерства Зимы не поступало ни единого сигнала о решении по делу. Ни люди генерал-губернатора, ни Шембуха, ни Ормуты, ни даже тот чиновник-блондин, никто от них не появился с новым указанием, никто не выпытывал и про отца; по-видимому, Батюшкой Морозом они совершенно не интересовались. А ведь я-оно знало, что это неправда. Во время следующего визита в их представительстве — обещало про себя — нужно потребовать конкретных действий. Нужно отыскать худого типа с черными зубами. Необходимо выпытать про те первые экспедиции в Зиму, про участие отца, про Ачухова. Ведь наверняка же сохранился список участников, какие-то отчеты, донесения; имперская бюрократия не позволила бы пропасть делу без целого шкафа с бумагами и бумаг про бумаги. Наверняка, что-то есть у них и про Отца Мороза. Их тех карт и копий, сунутых блондином, ничего полезного извлечь невозможно. За Кежмой — это уже Смертельная Изотерма — туда ли отправился отец? — но ведь вначале удавалось зайти дальше, должны быть какие-то сороки, которые это дело помнят. Вот только, как таковых найти? Ведь в том-то их работа и заключается, что они не сидят в Иркутске, а месяцами шастают по Сибири лютов. Но, возможно, сейчас посидят в городе чуточку подольше.

Дело в том, что наступили морозы байкальской зимы; морозы, а вместе с ними кисельные туманы-мглы: при минус пятидесяти, минус шестидесяти градусах Цельсия, влага воздуха оседала густой взвесью, которую можно было резать ножом. Господин Щекельников вышел до рассвета и показал, как ее режут: ножом вниз, ножом вбок, лезвием, которое держал плоско, чтобы обрисовать линию пошире — и вот так вычертил в стоячей мгле квадрат со стороной в метр. Фигура висела в воздухе неподвижно. Мороз нарастал, и казалось, могущество Мороза столь велико, что начинает доставать даже прошлое: оглянулось через плечо и видело в этой мгле туннель, пробитый движением тела, форму этого тела пяти-, десяти-, двадцати шагов назад, оставленную для постоянного обозрения — замороженное прошлое. Люди, животные, сани, все движущееся — отражалось в стоячем тумане последовательностями дыр, словно материальных теней несуществующего. Можно было собственными глазами осмотреть и ощупать бытие минутной, пятнадцатиминутной, часовой давности (если ветер от Ангары был слабым). Минус пятьдесят, минус шестьдесят.