Яцек Дукай - Лёд

• Название: Лёд
• Автор: Яцек Дукай
• Жанр: Научная Фантастика

1924 год. Первой мировой войны не было, и Польское королевство — часть Российской империи. Министерство Зимы направляет молодого варшавского математика Бенедикта Герославского в Сибирь, чтобы тот отыскал там своего отца, якобы разговаривающего с лютами, удивительными созданиями, пришедшими в наш мир вместе со Льдом после взрыва на Подкаменной Тунгуске в 1908 году…

Мы встретимся с Николой Теслой, Распутиным, Юзефом Пилсудским, промышленниками, сектантами, тунгусскими шаманами и многими другими людьми, пытаясь ответить на вопрос: можно ли управлять Историей.

Монументальный роман культового польского автора-фантаста, уже получивший несколько премий у себя на родине и в Европе.

---

По галерее прошли две пары, пробежал обеспокоенный камердинер; девушка, развевающая карминовыми лентами; пробежала собачка и служанка, догоняющая собачку своей хозяйки; кто-то вошел и спустился; кто-то вошел и, смеясь, замахал над перилами; кто-то вошел и закурил сигару.

Под тунгетитовыми люстрами объявляли выступление Евгения Виттинга и Фрица Фогельстрема, весьма знаменитых теноров.

— Quel dommage[323].

— Pardon? — тот оглянулся, отняв сигару ото рта.

— La Pere du Gel n'a pa pu venire.[324] — Поднялось и подошло. — Представляете себе, — одним жестом охватило весь стеклянный дворец, — такая вот tableau[325], замороженная навечно в чистейшем льду: все ваши богатства, все ваши надутые мины, спесивые ордена, переевшиеся сладостями дамы. Капля Истории, История в замерзшей капле.

— Господин Герославский глотнул вина политики, — произнес Франц Маркович Урьяш и угостил сигарой, извлеченной жестом фокусника из-под фрака. — И теперь у него язык заплетается от пьяных аллюзий.

— Зачем вы дали мне те секретные карты и отчеты Министерства Зимы?

— Ну, как же? Чтобы вы могли обнаружить отца.

— Ага. — Закурило. — Обнаружить отца. И тогда — что?

Тот поправил светловолосую прядку на лбу, по бледному лицу проплыла светень.

— Капля Истории, говорите. — Он провел сигарой над радужной картиной, словно художник, снимающий мерку. — Видите вон там князя Фольша? Как раз присосался к Его Превосходительству. Когда-то у князя было имение в пятнадцать тысяч душ и миллион доходу ежегодно. А теперь нищенствует при дворах и домах родичей.

— В немилость попал?

— Немилость? — фыркнул Урьяш. — Лед пришел, вот что. Князь вложил громаднейшие средства в предприятия, которые сразу же после введения зимназовых технологий оказались никому не нужными и совершенно обанкротились.

— Ага. Так он оттепельник.

Урьяш надел очки на нос, глянул с близкого расстояния с клиническим изумлением.

— Вы лучше присядьте, Венедикт Филиппович, а то сказанное будет для вас слишком большим шоком. Эти люди; большинство из них — ладно, буду откровенным: почти все эти люди, за исключением, возможно, некоторых чиновников, вознесенных на свои посты собственными амбициями, как Тимофей Макарович, у всех этих людей нет достойных внимания политических взглядов, потому что они обычные глупцы. Знаю, что эта болезнь совершенно чужда вашему опыту, и вам сложно проникнуться эмпатией, но попытайтесь: они глупы, один от другого ничем не отличаясь, словно сибирский валенок. «Ледняки!» «Оттепельники!» Это означало бы, что в своих пустых головах они что-то скомбинировали ради собственной пользы: что для них будет выгодна та или иная политика, История, текущая в ту или иную сторону. Но послушайте хотя бы минутку их банальные разговоры, идиотские дискуссии, ведущиеся с громадной серьезностью. Да ребенок, играющийся куклой, больше понимает в человеческой анатомии, чем они в делах мира, располагающегося за пределами их салонов. Скучающие дамы встречаются, чтобы пережить нечто возбуждающее на спиритических вечеринках и теософских лекциях, и так они, чисто из моды, господин Герославский, чисто из моды, попадают в распутинские крут, и вот я слышу, что у нас в России имеются некие «придворные мартыновцы». Ха! Или, один помещик с другим, упившиеся вдрободан, танцуя с медведем, подбивая друг друга на еще большие безумия: ага, а не пойти ли нам в политику — а какая сейчас мода политическая? Демократы? Народники? Социалисты? Либералы? Ледняки? Оттепельники? Ну, за что хвататься! Et voila! Так в России было всегда, и так и будет, раз уж так замерзло. Ибо, тем сильнее, когда приезжают сюда, под Лед — какая правда о них, — тут он начал тыкать сигарой в одну или другую фигуры, — глупец! дурак! идиот!

Спустило по языку длинную дымную струю.

— Что случилось? — спросило вполголоса.

Тот открыл было рот, но в последнее мгновение сдержался. Только усмехнулся и спрятал пенсне.

— Идите, пожалуйста, за мной. Шагах в десяти, чтобы не возбуждать сплетен. Что ж, Венедикт Филиппович, попробуем помочь вашему несчастью.

Он спокойно сошел с галереи и свернул в левый коридор. Пошло за ним ровным шагом, сигара помогала сохранить внешний вид безразличия. Что же произошло, размышляло я-оно, не спуская глаз со спины худого мужчины, ну так, случилось то, что вновь какой-то глупый приказ, совершенно нелогичный пал на Шульца и его людей и перевернул их политические планы, спутал их ряды, уничтожил уже наготовленные стратегии. Погруженный во фрустрацию Франц Маркович теперь плюется горечью на Санкт-Петербург и все петербургское. D следует из С, которое, в свою очередь, следует из В. И где теперь в этой мозаике крупной имперской политики очутится Отец Мороз…?

Урьяш указал на вход в угловое помещение, непрозрачное, то есть, со стенами, отделявшими его от остальной части дворца, возведенными из кирпича или дерева. Вошло в средину; Урьяш попросил ждать его терпеливо, отступил с порога и закрыл за собой дверь. Внешние стены и пол, не прикрытый каким-либо ковром, открывали панораму ночной тайги, освещенной месяцем в первой четверти, громадные пространства разноцветного льда и снега. Открыло часы. Без семи минут девять. В глубине дворца раздались первые такты музыки. Поискало пепельницы. В витринах и на внутренних стенах этого личного кабинета была представлена богатая коллекция мамонтовой кости и чернородков. Mijnheer Иертхейм как-то показывал один: конгломерат тунгетита, собранный сороками с поверхности земли, ранний отпрыск от основной массы, упавшей над Подкаменной Тунгуской. Это была наиболее ценная форма тунгетита, поскольку его ценность не определялась исключительно по весу, но прежде всего — по форме и составу. Чернородки, походящие на фигурки людей и животных бурятские шаманы считали самыми сильными талисманами. Существовали полиминеральные холодовники тунгетита, прошедшего жилами в кварц, в гранит, кривые холодовники песчаника и тому подобные. Стоимость коллекции графа Шульца должна была превосходить сотню тысяч рублей. Я-оно любовалось экспонатами, медленно прохаживаясь вдоль шкафов и застекленных стеллажей. Некоторые из чернородков производили огромное впечатление; трудно было устоять перед мыслью, что они не были каким-то чудом отлиты каким-то инородческим художником из тунгетита — то в виде беременной женщины, то мамонта, то стоящего на коленях человека или вот, человека с оленьими рогами… Вспомнились слепленные-замороженные «Франкенштейны» безумного Пегнара. Вздрогнуло.

Затем уселось в кресле, стоящем в углу, то есть, в воздухе над пропастью. Невольно скрестило руки на груди, инстинктивно защищая тело от мороза. Ну хорошо, допустим, что план удастся, и губернатор предоставит свою защиту, даст благословение и бумагу на путешествие к сердцу Зимы с проводниками и шаманами, и что даже удастся контрабандно провезти и на месте применить насос Котарбиньского, который тем временем Тесла настроит на людей, и что отец, отмороженный подобным образом, не умрет, и, скажем, все сложится удачно — но как потом смыться с фатером от внимания всей честной компании, как не столкнуться на ледяных просторах Сибири с государственными следопытами, как безопасно пробраться затем в Харбин или же на корабль во Владивостоке? Даже если бы и удалось договориться с японцами, все это приведет лишь к тому, что вместе с отцом попаду я в руки к Пилсудскому, а не в руки генерал-губернатора. Один Господь знает, что хуже.

Так или иначе, пускай даже это и должно было означать явную неволю, следовало быстро решать, пока Никола не перешел к испытаниям Большого Молота Тьмечи на Байкале — ибо тогда все уже будет одной громадной лотереей: выплюнутый где-нибудь в пустыне, словно тот же Аэростатный Немой, даже если отец и переживет саму Оттепель, если тот резонанс тьмечи не разорвет его на части, как предсказывает всему Льду со свойственной ему самоуверенностью Никола…

Схватилось с места, подбежало к двери, рвануло за ручку. Закрыто. Взвыло по-звериному.

И как можно быть таким идиотом! То, что хотелось сдержать слово, данное панне Филиппов — и вот, пожалуйста, ум замерз в ледышку, хоть молотком его бей, даже половину мыслишки свежей не отскочит!

Закрыто, закрыто, а ведь это единственна дверь, хорошенько Урьяш комнату выбрал, сквозь стены никто ничего не увидит, а окон, ясное дело, губернаторский дворец не имеет, впрочем, какая тут от окон польза, под ними же пропасть. Пнуло плевательницу, та звякнула, ударившись в мираже-стекло; пнуло ножку дивана — взвыло от боли.

Закрыл, побежал сообщить Шульцу, подождут, пока бал закончится, тогда пришлют костоломов своих, а то и жандармов, вызванных под любым предлогом; на том все дело и завершится. Ругаясь про себя без складу и ладу, вырвало из-за пояса Гроссмейстера, развернуло тряпки. Черный револьвер играл холодными радугами в белой ладони.