Эмили Локхарт - Виновата ложь

• Название: Виновата ложь
• Автор: Эмили Локхарт
• Жанр: Триллер
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-086786-8

В этой книге вы найдете: чудесную семью Синклер, живущую на частном острове, обдуваемом ветрами. Четверых друзей, верных друг другу, несмотря ни на что. Много остроумных подшучиваний. И отчаянную истинную любовь.

А также… семейные тайны, галлюцинации, ужасающий несчастный случай и золотых ретриверов.

Этот роман напряженный и романтичный. Это современная, запутанная история-саспенс.

Это блестящий роман.

---

Важно то, что Гат пропал, когда мне было больно.

Важно то, что это был всего лишь летний роман.

Важно то, что он, вероятно, любил Ракель.

В любом случае мы жили слишком далеко друг от друга.

В любом случае наши семьи были слишком близки.

Я так и не получила объяснения.

Просто знала, что он бросил меня.

13

Добро пожаловать в мою черепную коробку.

Грузовик катится по косточкам моей шеи и голове. Позвоночник ломается, мозги лопаются и медленно вытекают. Тысячи фонариков вспыхивают в моих глазах. Мир кренится.

Меня рвет. Я отключаюсь.

И так постоянно. Каждый божий день.

Боли начались через шесть недель после несчастного случая. Никто не знал, связаны ли эти события, но отрицать рвоту, потерю в весе и состояние, близкое к ужасу, было невозможно.

Мамуля сводила меня на МРТ и КТ. Иглы, аппараты. Еще больше игл и аппаратов. Меня проверили на опухоль головного мозга, менингит и так далее. Чтобы облегчить боль мне прописали одни медикаменты, потом другие медикаменты, а потом и третьи — поскольку предыдущие не сработали. Мне выписывали рецепт за рецептом, даже не зная, что со мной. Просто чтобы облегчить боль.

Каденс, говорили доктора, не принимай слишком много.

Каденс, говорили доктора, смотри, а то привыкнешь.

Но все же, Каденс, обязательно пей эти таблетки.

Я побывала на таком количестве консультаций, что даже не могу все припомнить. В итоге врачи поставили диагноз. Каденс Синклер Истман: посттравматические головные боли, также известные как ПТГБ. Мигрень, спровоцированная черепно-мозговой травмой.

Они говорили, что я поправлюсь.

Что я не умру.

Просто мне будет очень больно.

14

После года в Колорадо отец захотел снова меня увидеть. Вообще-то он настоял на поездке со мной по Италии, Франции, Германии, Испании и Шотландии — десятинедельное путешествие, начиная с середины июня, значит, летом-номер-шестнадцать я вообще не попаду на Бичвуд.

— Как нельзя вовремя, — радостно сказала мама, пакуя мои чемоданы.

— Почему? — Я лежала на полу спальни и позволяла ей сделать всю работу. У меня болела голова.

— Дедушка хочет перестраивать Клермонт. — Она закатала носки в шарик. — Я говорила тебе об этом уже миллион раз.

Я не помнила.

— С чего бы?

— Он помешан на этой идее. Лето проведет в Уиндемире.

— И ты будешь с ним?

Мама кивнула.

— Он не может остаться у Бесс или Кэрри. Ты же знаешь, за ним нужно ухаживать. Неважно. Зато в Европе ты получишь прекрасное образование.

— Я бы предпочла поехать на Бичвуд.

— Нет, — твердо ответила она.

В Европе меня рвало в специальные ведерки, после чего приходилось неоднократно чистить зубы меловой британской зубной пастой. Я ничком лежала на полу в туалетах разных музеев, чувствуя прохладу плиток под щекой, пока мой мозг плавился и с бульканьем вытекал из ушей. От мигреней моя кровь текла и текла, пачкая простыни отелей, капая на пол, впитываясь в ковер, в остатки круассанов и итальянского печенья с ликером.

Я слышала, как папа звал меня, но не отвечала, пока не начинали действовать таблетки.

В то лето я очень скучала по Лжецам.

Мы никогда не поддерживали контакт во время учебного года. По крайней мере, не особо старались, хотя пробовали, когда были младше. Мы переписывались или отмечали друг друга на летних фотографиях, особенно часто в сентябре, но через месяц неизбежно бросали это дело. Почему-то магия Бичвуда никогда не распространялась на нашу повседневную жизнь. Нам не хотелось слушать о школьных друзьях, клубах и спортивных командах. Но мы знали, что наша дружба возродится, стоит увидеть друг друга на пристани следующим летом в июне, а также соленые брызги в воздухе, тусклое солнце, отраженное в воде.

Но в год после моей беды я пропускала учебу неделями. Я провалилась по всем предметам, и директор сообщил, что мне придется остаться на второй год. Я перестала играть в футбол и теннис. Больше не могла сидеть с детьми. Или водить машину. Все мои друзья постепенно стали просто знакомыми.

Пару раз я писала Миррен. Звонила и оставляла сообщения, которых позже стыдилась, так отчаянно и одиноко они звучали.

Джонни я тоже звонила, но его голосовая почта была переполнена.

Тогда я решила больше не звонить. Не хотела больше говорить вещи, которые вызывали у меня безумную слабость.

Когда папа повез меня в Европу, я знала, что Лжецы были на острове. Дедушка не проводил связь на Бичвуд, мобильные там не работали, потому я начала писать мейлы. В отличие от моих жалких голосовых сообщений, они были очаровывающими, милыми посланиями от человека без головных болей.

По большей части.

Миррен!

Передаю тебе привет из Барселоны, где папа ел улиток в бульоне.

Наш отель весь в золоте. Даже солонки золотые. По мне, это как-то и красиво, и мерзко.

Напиши мне, что там творит малышня, куда ты подаешь документы и встретила ли ты настоящую любовь.

Каденс

Джонни!

Бонжур из Парижа, где папа ел лягушку.

Видела Нику Самофракийскую. Феноменальное тело. Без рук.

Безумно скучаю. Как Гат поживает?

Каденс

Миррен!

Привет тебе из шотландского замка, где отец ел блюдо из бараньей печени. Да, папа съел сердце, печень, легкие овцы, смешанные с овсянкой и вареные в овечьем желудке.

Так что знай, он настоящий сердцеед.

Каденс

Джонни!

Я в Берлине, где папа ел кровяную колбасу.

Поплавайте за меня. Съешьте черничный пирог. Поиграйте в теннис. А потом пришлите отчет. Мне ужасно скучно, и если вы не подчинитесь, я придумаю извращенное наказание!

Каденс

Я не так уж удивилась, когда не получила ответа. Чтобы выйти в Интернет, ты должен доплыть до Винъярда. Но, что важнее, Бичвуд в принципе был отдельным миром. Как только вы туда попадали, вся остальная Вселенная казалась лишь неприятным сном.

Возможно, никакой Европы не существовало вовсе.

15

И снова добро пожаловать в прекрасную семью Синклер.

Мы верим в физкультуру на свежем воздухе. Мы верим, что время лечит.

Мы верим, хотя не будем говорить об этом прямо, в прописанные медикаменты или вечеринки с коктейлями.

Мы не обсуждаем наши проблемы в ресторанах. Мы не верим в открытые проявления чувств. Мы никогда не изгибаем в презрении губы, и, возможно, люди испытывают к нам любопытство, потому что мы никогда не выставляем себя напоказ.

Возможно, нам очень нравится вызывать у людей любопытство.

Здесь, в Берлингтоне, лишь я, мамочка и собаки. Мы не ощущаем влияния бостонского дедушки и не подчиняемся семье, живущей на Бичвуде, но я все равно знаю, какими видят нас люди. Мы с мамой, двое в своем роде, живем в большом доме с крыльцом на вершине холма. Красавица-мать и больная дочь. У нас высокие скулы, широкие плечи. Когда мы ходим по городу, то улыбаемся во весь рот.

Болезненная дочка не особенно разговорчива. Те, кто знают ее по школе, обычно держатся подальше. Впрочем, они не очень хорошо знали ее до болезни. Даже тогда она была тихоней.

Сейчас она пропускает половину уроков. Когда она появляется, ее бледная кожа и блестящие от слез глаза придают ей гламурно-трагический вид, как книжной героине, изнуренной чахоткой. Иногда она в рыданиях падает на пол, что пугает остальных учеников. Даже самые вежливые из них устали водить ее в медпункт.

Тем не менее вокруг нее есть аура загадки, которая останавливает остальных от издевок и отношения к ней как к парии. Ведь ее мать — Синклер.

Конечно, я не ощущаю собственной загадочности, поедая миску куриного супа поздним вечером или лежа под флуоресцентным светом медпункта. В наших с мамой спорах, после папиного отъезда, едва ли есть что-то гламурное.

Я просыпаюсь и обнаруживаю, что она стоит в дверях моей комнаты и смотрит на меня.

— Не пялься на меня.

— Я люблю тебя. И я забочусь о тебе, — говорит она, положив руку на сердце.

— Ну так перестань.

Если бы я могла закрыть дверь перед ее носом, то так бы и сделала. Но я не могу встать.

В доме я часто нахожу листочки, где записано, какую еду и в каком количестве я ела в тот или иной день: «Тост с повидлом, но лишь половинка; яблоко и попкорн; салат с изюмом; плитка шоколада, паста. Нехватка жидкости? Или белка. Слишком много имбирного эля».

Совсем не гламурно, что я не могу водить машину. Нет ничего загадочного в сидении дома субботними вечерами с книжкой в окружении вонючих золотистых ретриверов. Тем не менее даже я не могу противиться приятному чувству тщеславия, когда меня считают загадочной, потому что я — член семьи Синклер, привилегированного клана особых людей, часть большого мифологического дискурса, просто потому, что я тоже из этого клана.