Всеволод Крестовский - Торжество Ваала

• Название: Торжество Ваала
• Автор: Всеволод Крестовский
• Издательство: Камея
• Жанр: Незаконченное
• Год: 1993
• ISBN: 5-88146-017-0

Роман «Торжество Ваала» составляет одно целое с романами «Тьма египетская» и «Тамара Бендавид».

…Тамара Бендавид, порвав с семьей, поступила на место сельской учительницы в селе Горелове.

---

И в самом деле, вольным или невольным образом, многое выходило так, как словно бы делается оно нарочно, для наивящего смущения общества. В конце 1878 года, в астраханской казачьей станице Ветлянке появилась болезнь, которую врачи не решались назвать настоящим ее именем — одни из боязни ошибиться, другие из опасения, как бы не внести всеобщую панику в Россию, и потому определяли ее то крупозным воспалением легких, то особой формой тифа, и так продолжалось до 10 января, пока наконец профессор Боткин не взял на себя смелость назвать ее в собрании Общества практических врачей прямо «индийской чумой, близкой к известной в истории черной смерти, появившейся в Европе в XVI столетии и произведшей-де тогда «огромные опустошения». Газеты сразу же подхватили и усердно стали раздувать эту тему. В особенности старался «Голос», в котором, наряду с некоторыми другими органами того же пошиба, беспрестанно стали печататься частные телеграммы и корреспонденции о появлении «подозрительных» заболеваний в Москве и разных городах, селениях, волостях и более значительных районах губерний Полтавской, Рязанской, Нижегородской, Московской, Харьковской и еще нескольких других. Хотя все эти телеграммы, вслед за их появлением, опровергались с места контр-телеграммами официального происхождения, тем не менее, публика больше склонна была верить первым, чем последним, и потому всеобщее беспокойство, страх и даже паника в обществе все возрастали. Анархисты прямо выражали в своих подпольных листках злорадную надежду, что ветлянская чума поможет их стремлениям скорее и лучше всяких одиночных «предприятий» для поднятия народного бунта. Как раз, на руку им, в одной из одесских газет появилась корреспонденция из Харькова, автор которой удостоверял, что у них «в городе смертность страшная», что «массы гробов, провозимых по улицам, обескураживают жителей» и что «во всех церквах совершаются молебствия о прекращении чумы». Известие это, сейчас же подхваченное другими органами, хотя и было на другой же день опровергнуто «Правительственным Вестником», как совершеннейший и притом злонамеренный вздор, но опровержению этому плохо верили, тем более, что автор корреспонденции и газета, ее напечатавшая, остались совсем безнаказанными. Паника эта уже непосредственно охватила, наконец, и самый Петербург, когда тот же профессор Боткин, 13 февраля, открыл вдруг чуму у знаменитого с того времени дворника Артиллерийского училища Наума Прокофьева. К счастью, паника эта разыгралась лишь учено-медицинским скандалом, когда врачами исполнительной санитарной комиссии было доказано, что этот Наум Прокофьев страдает такой заурядной болезнью, которую было более чем странно не распознать столь опытному врачу и диагносту, как Боткин. Наконец, и съехавшиеся на место европейские врачи из Австрии, Германии, Франции, Дании, Турции и Румынии единогласно определили ветлянскую болезнь хотя и чумой, но вовсе не индийской, как утверждал Боткин, а просто ее обыкновенно левантийской формой. И, однако, даже и после этого некоторые газеты все пытались поддерживать мнение Боткина, набрасывая тень сомнения на авторитет европейских врачей, хотя и самая чума в это время, к сожалению наших анархистов, совсем уже прекратилась.

Но бедствия России в ту эпоху далеко не исчерпывались одной ветлянской чумой. Сама природа своими стихийными силами как бы испытывала меру ее долготерпения и выносливости, вслед за тяжелой войной и беспочетным миром в Берлине. Сначала пошли было страшные разливы рек и наводнения, особенно в польских и западных губерниях, где явления эти, вследствие ледяных заторов, обнаружились еще в самое суровое зимнее время. Затем, на юге появились на хлебах массы гессенской мухи и жучка «кузьки». Урожай вообще оказался ниже среднего, а при вывозе хлеба за границу дошло до того, что уже в январе 1880 года во многих губерниях обнаружился крайний недостаток продовольствия, вызвавший необходимость не только израсходования местных зерновых запасов, которых, кстати, у большинства уездных земств вовсе и не было, кроме как на бумаге, но пришлось обращаться к правительству с ходатайствами о ссудах из государственного продовольственного капитала. С весной 1880 года опять пошли известия с юга об отрождении там кузьки и саранчи, а с наступлением лета страшные вести эти приняли прямо уже грозный характер: извещалось о таких массах хлебного жучка, что борьба с ним стала окончательно невозможной. Нужда и безденежье почувствовались повсюду: и на Поволжье, и в Приазовье, и в Новороссийском крае, о двух последних краях последнее крестьянское имущество и овцы сбывались за бесценок то грекам, то евреям, а у кого ничего уже не было, те отправлялись нищенствовать или запродавались в батраки. Арендаторы и колонисты-немцы осаждались предложениями рабочих рук, и не за плату уже, а только из-за прокормления. На гумнах не виднелось ни сена, ни соломы, ни топлива; о зерне и говорить нечего, даже и на огороды не было надежды. Отощалые лица угрюмых крестьян, исхудалые матери- кормилицы, полунагие, а то и вовсе нагие ребятишки, с неестественно раздутыми животами, тощий, взъерошенный, едва волочащий ноги скот, повсюду рыщущие скупщики-жиды, скупщики-греки, армяне, немцы, словно жадная саранча над погибающим народом, а вдали разглагольствующие «впустую» земства и бездействующая администрация, — такова была картина голода на юге. В то же время на Поволжье, в Саратове и других городах, никогда не замечалось такого множества совершенно особенных проституток, как в эту голодную зиму и лето: изможденное лицо, рубище на теле, а на устах, вместо слов нахальства и бесстыдства, слова тихой застенчивой мольбы… То был разврат от голода, и к нему нередко прибегали двенадцатилетние дети, а одновременно с таким уличным развратом, росло и число преступлений, вызванных голодом и нищетой. Рядом с безработицей шел упадок всякой промышленности и торговли, общее безденежье истощило общественные кассы, городские управы сидели без денег и задерживали жалованье учителям, полиции и служащим в своих канцеляриях. Такое же безденежье было и в земствах, так что многие даже из воротил и делителей земского пирога должны были временно посократить свои широкие замашки и аппетиты. Дошло до того, что с ведома администрации и непременных членов, во многих волостях стали практиковаться в грандиозных размерах принудительные отдачи крестьян в заработки за казенные и земские недоимки — своего рода кабала и невольничество, и это даже в весьма либеральных зем: твах!.. Впрочем, земства в это время, подобно тверскому, эазглагольствовали более «о расширении прав общества» да эб «увенчании здания», чем о существенных нуждах своего населения, а если и обращались к сим последним, то разве гля того, чтобы заломить для своих уездов у правительства такие ссуды, каких хватило бы на целые области. В этом отношении более других отличилось тогда камышинское зем- ггво, не постыдившееся требовать для себя 1 708 000 рублей, — более, чем отпускалось в труднейшие времена целым губерниям! В сентябре 1880 года на юге опять появились мае-:ы перелетной саранчи, залагавшей на больших районах свои яйца, а это открывало перспективы борьбы с голодом и в будущем 1881 году, — выходило какое-то хроническое, затяжное бедствие, которому, казалось, и конца не будет. И в этого ужасное время были обнаружены курьёзно-злостные попытки нескольких «умных» революционеров и их догадливых «мадамш» акклиматизировать саранчу в средней и северо-вос- гочных полосах Великороссии, — пускай-де и мордва с чувашами, и зыряне с вотяками познакомятся на практике с благодеяниями саранчи, авось-де скорее подымутся!.. Дошло наконец до того, что к нам стали привозить иностранный хлеб, сначала на Кавказ и на Закавказье, а в сентябре уже и в Петербург привезли из Штеттина нашу собственную рожь, под видом прусской, — явление до тех пор небывалое! — и продавали ее немцы здесь втрое дороже того, за что сами у нас покупали. В Петербурге куль ржи стоил 15 рублей, а фунт третьесортного черного хлеба дошел до пяти копеек! Кредитный рубль пал до 62-х копеек, и Берлин великодушно обещал нам понизить его к зиме еще более. К январю 1881 года стали учащаться известия из провинций о голодном тифе, скорбуте, цизентерии и случаях голодной смерти. В Саратовской губернии лебеда к этому времени сделалась уже обычной пищей, а в Уральске, Самаре и Оренбурге бедствия голодовки представляли еще более ужасные размеры.

Но бедствия России и на этом далеко еще не кончались в ту достопамятную эпоху. Печально началась весна, печально продолжалось и лето 1879 года, да и все последующее время было не лучше. Целый ряд наводнений сменился пожарами, вести о которых беспрестанно следовали, одна за другой, отовсюду. Не успели опомниться от впечатлений опустошительного оренбургского пожара, испепелившего почти весь город, как телеграф стал приносить все новые и новые известия о страшных опустошениях, произведенных огнем: 26 апреля — опять в Оренбурге и в Ирбите, 29 апреля — в Уральске, 30 апреля — опять в Ирбите, 1 мая — снова в Оренбурге, 8 мая — в Перми; 22 и 24 июня, в течение двух дней, выгорел весь Иркутск, а 25 июня и в последующие цни — Козлов; 6 июля в Нижнем сгорели торговые ряды, а 16 августа казармы, и было, кроме того, несколько случаев поджогов и пожаров на ярмарке 28 августа новый крупный пожар в Вязьме, где выгорело 200 домов; 6 сентября была сделана, при сильном ветре, попытка к поджогу в Екатеринославе, но сгорело только. 7 домов, благодаря быстро принятым энергичным мерам; 26 сентября — сильный пожар в Уфе, не считая уже множества менее значительных пожаров в разных городах и селениях по лицу земли Русской, составляющих, более или менее, обычное v нас явление. То же самое продолжалось и в следующем 1880 году: 9 февраля, под Москвой, горела в Петровском-Разумовском земледельческая академия, где понесено убытку от огня до 500000 руб.; 25 февраля страшный пожар фабрики Гивартовского в Москве, где погибло в пламени до сорока рабочих. С весной погорели города в губерниях: Киевской — Радомысль, Подольской —: Немиров, Московской — Коломна, Тверской — Ржев и Торжок, и во всех этих городах пожары начинались непременно при сильном ветре и удобном его направлении, вследствие чего дома за один раз сгорали целыми сотнями. 17-го июня — сильнейший пожар в Рязани; затем пошли гореть богатые слободы, села и посады, как например, известное поволжское село Балаково, где выгорело 300 дворов, подгородная воронежская слобода Придача — вся; Костромской губернии посад Пучеж — весь, и др. Кроме того, как и в предшествовавшем году, беспрестанно появлялись отовсюду известия о меньших пожарах в городах, деревнях и селах, печальный счет которым был бы слишком длинен и однообразен. В оба эти года подряд словно бы какая-то пожарная эпидемия свирепствовала по всей России, подобно такой же эпидемии 1862–1864 годов. Часть этих пожаров, конечно, следует отнести ко всегдашним и постоянным причинам наших русских погораний, но несомненно были и систематические поджоги, в которых проглядывает как бы целый план действий огнем по отдельным краям и районам: сначала на востоке, потом на северо-востоке, потом в Нижнем, потом в центральном фабричном и промышленном районе, потом в земледельческих районах на оолге в Малороссии, в Украйне и на Юге. Хотя некоторые либеральные газеты того времени и старались упорно доказывать, что никаких-де «особенных» поджогов нет и не было, что они существуют лишь в горячечном воображении Каткова и ему подобных безумцев и «сикофантов», тем не менее, военные суды над поджигателями в Нижнем, Перми и Полтаве показывали противное. Поджоги были, но поджигатели, по большей части, действовали не сами лично, а чрез подговариваемых детей и подростков. Иные из подстрекателей, как Селиванов, Мурзин, Чайковский и Донец были даже приговорены к смертной казни, но помилованы представителями высшей власти в провинции. Таким образом, злонамеренность в большинстве этих, далеко не случайных, пожаров не существовала разве для некоторых газет, да для тех петербургских чиновников, которые, воспитавшись на тех же газетах, привыкли петь с их голоса и глядеть на все их глазами, опасаясь более всего, как бы грозные газетчики не сочли их недостаточно либеральными, а между тем, в действительности, пожары за эти два года обошлись России более чем в миллиард рублей. Но удивляться ли такому результату, если в печатную программу известной «южной фракции» террористов прямо входили поджоги общественных и частных имущесгв, фабрик, заводов, городов и селений, как средство породить «пауперизм» в обездоленных массах рабочего и земледельческого населения, дабы вызвать в народе озлобление против бессильного, по их мнению, правительства и тем поднять наконец эти «инертные» массы на революцию.