Дукенбай Досжан - Шелковый путь

• Название: Шелковый путь
• Автор: Дукенбай Досжан
• Издательство: «Известия»
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1983

Восемнадцать рассказов-самоцветов, вошедших в книгу Дукенбая Досжанова вместе с романом «Шелковый путь», написаны в разное время и щедро отданы читателю. Д. Досжанов — умелый гранильщик своих камений, вобравших в себя чистый свет и теплый голос мастера, пользующегося особыми резцами, только своими инструментами. Точность социального анализа казахской действительности, психологическая разработка характеров, сложный, звучный, узорчатый, многоцветный слог, высокие стилистические достоинства рассказов Д. Досжанова превращают их в яркое явление современной казахской прозы.

---

Учитель отбивался: «Не горячи мою кровь, она и так кипит!»

Жена продолжала: «Ты думаешь, мне самой было легко отправлять сына в город без денег? Приснился он нынче: стоит бледный, под мышкой держит большую лепешку. Я сначала подумала, что это книга, а потом гляжу — свежая лепешка». И, не зная, как объяснить сон, жена отвернулась и хлюпнула носом.

Он потихоньку улизнул из дома и выбрался на улицу. Были поздние сумерки, ветер стих. Надвигалась тёплая бархатная южная ночь… Вскоре небо опустится ближе к земле — и тысячи звезд появятся в нем. На улице уже не было ни души.

И такой просторной представала степная земля и небо над нею, столь значительным и торжественным было молчание над степью, подобной безбрежному океану, что все человеческие заботы, надежды, неудачи, усталость, время, то тяжкое, то легко ускользающее, и все неизмеримые дороги жизни, по которым следуют тысячи разных, непохожих друг на друга людей, — все говорило ему, что его существование ничем не выделяется среди сонма прочих жизней, и осознание этого поддерживало в нем волю к жизни.

Если быть строгим судьей самому себе, то надо признать, что все, чего он желал, достигал или не достигал, — все это было суетным времяпрепровождением. Жизнь получилась так себе, словно по пословице: «И телега не сломалась, и никто не умер».

Осталось их не так уж много, дней его жизни. И если оставшееся время использовать на то, чтобы, надрывая кишки, наконец разбогатеть, то на какую из многочисленных жизненных прорех наложит он заплатой это свое пресловутое богатство?

Дети, слава аллаху, уже почти выросли. Старший сын, считай, на ногах; средний тоже начал свой самостоятельный путь… Что же делать дальше ему, отцу этих детей? Учиться науке ловкачества у коллеги-математика? Собирать барахло, обманывать простодушных земляков? Лизать пятки у начальства?

Нет уж. Пусть не получится так, как сказано в другой пословице: «Выбрав в спутники всадника, пеший рискует встретить зарю в одиночестве». Уж лучше быть с теми, с кем он всегда вместе шел по жизни. Вырастить бы щенят своих неразумных да суметь бы внушить ученикам уважение к честности и к рабочему поту. И большего, пожалуй, ему не нужно.

Он шел по степи, под темным небом, и чувствовал, как глубокий покой овладевает его сердцем, наполняет грудь силой.

А вскоре после этого вечера Асанали получил письмо величиною с ладонь. «Куке, я поступил в институт», — сообщал отцу Меирбан.

Теми же днями на белом «Москвиче» вернулся в аул коллега-математик. Он с гордостью оповестил всех: «Мой Мархабат поступил в вуз». После месячного отсутствия вид у математика был усталый.

ВЕТЕР ЛЬВИНАЯ ГРИВА Перевод Г. Бельгера

Доморощенный табиб Патшабай имел обыкновение с пеной у рта доказывать всем встречным-поперечным, что, мол, человеку не положено умирать от хворостей. Другое дело, угодишь невзначай под машину или в огонь или утонешь, тут уж, как говорится, сам аллах ничего не поделает; а вот умирать из-за болезни, по словам аульного лекаря, глупо. В такой смерти повинен только врач, который просто-напросто неправильно лечит. Слушая, как Патшабай рьяно спорил с дипломированными врачами, уличая их в нерадивости и бестолковости, земляки простодушно посмеивались. Однако смех смехом, а доля истины, может, и была заключена в утверждениях аульного прорицателя. Во всяком случае, Омирсерик подумал об этом сегодня, когда, в жизни не болея и не имея дела с белыми халатами, вдруг приоткрыл на миг ворота в сумрачный мир, именуемый тем светом. Как это случилось?

Пришла вчера вечером срочная телеграмма от друга-историка из столицы: дескать, собираюсь на пару дней завернуть в гости. Остальное яснее ясного. Друга следует встретить по всем правилам степного гостеприимства. Ведь, как говорят в подобных случаях казахи, конь его нечасто оставляет следы в этом краю. А потом, какая честь! Не всякий день и не к каждому в ауле приезжает столичная знаменитость, о которой поговаривают, будто она не то «науку написала», не то «книгу защитила». Не беда, что не всем понятно, как это можно писать науку и тем более защищать книгу. Важна слава, молва, которой потом полгода будешь сыт без еды и питья. Сам Омирсерик живет тихо и скромно, не жалуясь ни на людей, ни на судьбу. Бредет себе потихоньку по пыльной тропинке буден и запивает черным чаем свой честно заработанный хлеб. Разговор с женой о том, как встретить почетного гостя, получился коротким. И действительно, о чем говорить, если в хозяйстве даже паршивого козленка нет? И вообще никогда не было никакой животины, кроме комолой буренки, угодившей в прошлом году под поезд. Чем украсить дастархан, если дома ни арака-шарапа[39], ни сладостей-пряностей нет? Омирсерик вспылил: «Оу, дом это или контора?! Одного-единственного гостя встречаем, а дома ни запасов, ни припасов. У других жен всегда что-нибудь в сундуках припрятано. Копченое мясо в муке год-два лежит… Зна-а-аю! И только у нас как в заброшенном стойбище».

Жена покладистая была, кроткая. Казалось, земля под ногами треснет — не шелохнется. А тут вскинулась как ужаленная. «Помалкивал бы, растяпа! Не знаешь, что творится в собственном доме! Смотри-ка, мяса ему не сберегла. Ты что, кобылу на зиму зарезал, а?! День и ночь одно долдонишь — музей да музей! В истлевших могилах копаешься, горшки да осколки собираешь, точно старьевщик какой. Да если бы я не сводила концы с концами, ты бы давно с сумой по миру пошел!» — «Э-э… ладно, милая, успокойся ради аллаха, уймись…» — сказал Омирсерик. Он достал потертый кошелек, пошарил там пальцами, но ничего не нашел. А до получки еще целая неделя. Пораскинул мозгами и так и сяк и решил съездить в районный центр за семь километров и попросить взаймы у приятеля — редактора газеты. Может, выручит до зарплаты. Живет-то он состоятельней, как говорят, жиру на костях побольше. Потому и встал сегодня Омирсерик раньше воробьев. Оделся, умылся, вышел на улицу, а там воет, гудит ветер, прозванный в народе Львиной Гривой. Бог весть в каких краях рождается он. Ураган рычит, тучи пыли поднимает, песок и мелкую гальку в лицо швыряет, прохожих с ног сбивает. Своенравный норов у Львиной Гривы: дует без передышки три дня и три ночи, а если не уймется к концу третьих суток, считай, пробуйствует неделю, а то и две. Вот и сейчас ветер точно колючим кустарником хлестал по лицу, выл разъяренным чудовищем и густой пыльной пеленой укутал небольшой аул, затерявшийся в открытой, выжженной степи. Какая досада! Приедет гость из столицы и ни разу не пройдет по аулу с открытыми глазами. Ругая и проклиная Львиную Гриву, Омирсерик еле добрался до соседа и постучал в ворота. Так и так, родной, да воздаст тебе всевышний, да не покинут счастье и удача тебя и твоих детей. Видишь ли, гость из столицы приезжает, может, отвезешь на своих «Жигулях» в райцентр, я бы до обеда прошелся по базару, купил барашка… Он мямлил еще что-то, а про себя все думал: «Нет, не повезет… У этого зимой снега не выпросишь». И раньше случалось обращаться к соседу, но тот каждый раз руками и ногами отбивался, о каких-то железках, неполадках, нехватках заводил речи. А тут вдруг с ходу согласился, вспомнив, вероятно, и про свои дела в районе.

— Ладно… Только бензин за ваш счет.

— Ну, какой разговор?!

Омирсерик сразу повеселел. Э, добрый знак, значит, быть удаче. В самом деле, кто станет поперек пути благонамеренного казаха? Вскоре бежевая машина соседа запрыгала на ухабистых кривых улочках аула. Они выехали на шоссе. По обочинам выпирали из-под земли корявые корни полыни. Земля оголилась. За смотровым стеклом клубилась сизая пыль. На зубах хрустел песок. То исчезая, то выныривая из мутной мглы, тянулось шоссе, и по нему змеилась, шурша, песчаная поземка. Омирсерик уже повернулся было к соседу, чтобы попросить его быть поосторожней у развилки, как вдруг машина, подскочив, кувыркнулась несколько раз. Все произошло так быстро, что трудно было сообразить, что к чему. Запомнились Омирсерику только зеленые искры в глазах и резкая боль в голове. А потом точно нырнул в пучину…

Когда очнулся, вокруг толпились зеваки. Шум, гам — ничего не разберешь. Кто-то в белом халате ледяными пальцами ощупывал его с ног до головы. Вот тут-то и встал в сознании аульный лекарь Патшабай. Омирсерика поташнивало, тупая боль сдавливала виски. И вдруг он увидел, что его бережно укладывают на носилки и тащат к машине «Скорой помощи». Он упирался ногами, отбивался руками.

— Оу, братья, подождите, дайте опомниться! За что же живого, здорового сразу в больницу?!

Молодой врач втолковывал ему, как маленькому:

— Похоже, небольшое сотрясение… посмотрим… проверим… обследуем…

— Слушайте… войдите в мое положение. Ко мне гость приезжает, понимаете! Из столицы! Мне на базар надо… на вокзал…

— Ничего, почтенный! Гость из столицы все поймет. А мы за ваше здоровье отвечаем.