Дукенбай Досжан - Шелковый путь

• Название: Шелковый путь
• Автор: Дукенбай Досжан
• Издательство: «Известия»
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1983

Восемнадцать рассказов-самоцветов, вошедших в книгу Дукенбая Досжанова вместе с романом «Шелковый путь», написаны в разное время и щедро отданы читателю. Д. Досжанов — умелый гранильщик своих камений, вобравших в себя чистый свет и теплый голос мастера, пользующегося особыми резцами, только своими инструментами. Точность социального анализа казахской действительности, психологическая разработка характеров, сложный, звучный, узорчатый, многоцветный слог, высокие стилистические достоинства рассказов Д. Досжанова превращают их в яркое явление современной казахской прозы.

---

Лихоимцы вновь сели на коней, проехали перевал, остановились у темной кошменной юрты на краю аула. Навстречу им вышел хозяин, пожилой и длинный, как жердь, в чапане, надетом на голое тело, подержал, как принято, коней под уздцы, провел гостей в юрту. У порога, громко потрескивая, чадил жирник в глиняной плошке. Так обычно горит козий жир. Здесь же, у порога, бросили на землю Ошакбая, а сами расселись на подстилках на почетном месте. Бауршик обменялся с хозяином юрты вопросами вежливости. Он представил себя и своих спутников купцами, идущими из Бухары. В пути напали разбойники. Пока нечестивцы грабили караван, им удалось бежать. Один из грабителей бросился вдогонку. Ну, они его, голубчика, и изловили. Вон он лежит теперь связанный.

— Жена к соседям пошла за кумысом, — сообщил хозяин. — Сейчас придет. Наша кобыла болеет то ли ящуром, то ли водянкой: молоко сразу свертывается.

— Да, это скверно. Что ящур, что водянка, — согласился Бауршик. Он был явно обеспокоен и недовольно косился на джигита, приведшего их сюда.

— Какого рода будете, джигиты? — полюбопытствовал хозяин.

Бауршик помедлил с ответом. Он готов был загрызть незадачливого джигита, посланного на разведку.

— Да кипчаки мы…

— Из каких мест?

— С Алатау… Семь дней пути отсюда, — запинаясь, говорил главарь шайки.

Караульный смущенно опустил голову. Вошла женщина, неся большую деревянную чашу. Опустилась на корточки, принялась мешать, взбалтывать кумыс. Гости оживились. После первых же глотков бледность сошла с лиц. Ошакбаю тоже подали чашку. Терпкий напиток взбодрил его. Сознание прояснилось. Он лег поудобнее, вытянул ноги, прислушиваясь к речам хозяина.

— Раньше, в старину, детей обучали так, — рассказывал тот. — Держите, говорили им, ладони вместе, чуть согнув пальцы, тогда в них вмещается много. Если будете ротозеями и разожмете пальцы, то вам ничего не перепадет, все выроните. Если же проявите чрезмерную алчность и жадность и сожмете пальцы в кулак, то вы лишитесь всего. В ладонях ничего не останется. Вы, оказывается, торговцы. Стало быть, относитесь к племени скупых, предпочитающих сжимать пальцы в кулак. Ох, не уважаю же я это ремесло! Однажды торгаши меня крепко обманули. Погнал как-то я в Тараз косяк лошадей, а вернулся оттуда в одном исподнем. С тех пор больше всего на свете ненавижу комаров и торгашей…

Бауршик опять нацелил недобрый взгляд на своего караульного. Он предчувствовал, что именно так оно и будет, еще тогда, когда этот слюнтяй-караульный вернулся с дозора. «У, пес паршивый!» «Хозяин крайней юрты очень добр и щедр. Не задумываясь, пригласил нас к себе. Будете божьими гостями. Даже не поинтересовался, кто мы». Вот и попались! Обвел меня вокруг пальца своим «еке» да «ека». Прямо в логово волка толкнул, нечестивец!»

Бауршик хорошо знал: у кипчаков не принято отказывать в чем-то гостю. Не принято у них и расспрашивать путника. Есть такие люди, которые затевают нудный допрос: «Кто ты?», «Кто твой отец?», «Из какого рода твоя мать?», «Чем занимаешься?», «Откуда твоя жена?», «Много ли у тебя родственников?», «Быстр ли твой конь?», «Каких он кровей?» Пока такой человек обо всем не расспросит, глотка воды не подаст. А этот красноглазый кипчак выказывает все знаки гостеприимства, угощает кумысом, а сам незаметно, исподтишка так и лезет тебе в нутро. Матерная ругань так не унижает, как его вежливые слова. Надо же: с комарами, этой назойливой, низкой тварью, почтенных людей сравнил! Да за такие слова башку ему расколоть мало!

— Э… этот бедняга уже не удерет. Куда ему? Одни кости да кожа остались… — сказал хозяин и, не спросясь, развязал пленнику руки-ноги.

Пришлось промолчать, стерпеть.

— Э… эдак бедняга в два счета околеет, — опять заметил тот немного погодя и подал пленнику прямо с подноса самый большой и жирный кусок мяса.

Бауршик от злости готов был лопнуть, как бычий пузырь. Громко сопя, еле сдерживаясь, он шепнул сидящему рядом джигиту: «Оседлай коней, живо!» Джигит вышел, вслед за ним поднялся и караульный.

— Ешьте, ешьте, — потчевал хозяин. — Завтра в вашу честь заколю барашка, приглашу стариков.

— Да вознаградит вас аллах!

— Отдохнете, про то, как разбойники на вас напали, поведаете…

— Что вы, что вы?! — встревожился Бауршик. — Нам нужно в путь. Хотя бы до верховья добраться, пока начнется жара. Не то слепни коней живьем сожрут. Ехать ведь далеко. Считай, еще семь дней…

Бауршик уже не доверял длинному, как жердь, кипчаку. Черт его знает, что у него на уме! Может, он что-то почуял? Догадывается, что неспроста они под покровом ночи, точно напаскудившие коты, куда-то пробираются? Может, он нарочно их задерживает, чтобы про все узнать; людей созвать, пленного подкрепить? Нет! Скорей ноги следует уносить отсюда подобру-поздорову…

Ошакбая вновь связали и подняли на коня. Беспокойно озираясь, все сели на коней и тронулись в путь. Гулко застучали копыта. С ходу пошли рысью. Немного отъехав от аула, Бауршик, давая волю гневу, яростно отхлестал караульного толстой восьмигранной камчой. Несчастный вскрикнул и припал к гриве лошади. Всю злобу, досаду и страх излил главарь шайки на беднягу, допустившего оплошность, не узнавшего заблаговременно род хозяина юрты на краю аула.

Еще семь дней трусили по безлюдью, голоднее, измученные, без горячей пищи. Питались травами. Раза два удалось подстрелить куропаток. У лошадей ввалились бока, и они еле волочили ноги. На седьмой день показались родные места, и в кровь избитый главарем молодой караульный заплакал от радости.

Безоглядный, широкий простор, покрытый густой шелковистой травой, простирался перед ними. Вдалеке сквозь марево белели вершины гор, вокруг голубели бесчисленные озера. Здесь обитали в основном вольные, строптивые люди, называвшие себя уйгурами. Через их страну пролегал Великий Шелковый путь. Девушки одевались в одежды голубого, женщины — красного, мужчины — светло-коричневого цвета. Все сплошь были рослые, плечистые, грудастые. На отрарском Кан-базаре Ошакбаю как-то довелось увидеть могучих кудрявоголовых людей, пришедших с запада. Уйгуры, обитавшие здесь, по облику и цвету лица очень напоминали этих людей, только были посмуглей. Живут они просто, неприхотливо, одеваются небогато. Любимое занятие мужчин — укрощать строптивых лошадей, у женщин — красить себе лица. Питаются здешние уйгуры главным образом кониной, пьют кумыс. Жилища у них не белые кошменные юрты, как у кипчаков, а бесхитростные конусообразные лачуги. Ставят длинные жерди, связывают верхушки и накрывают снаружи войлоком. Табунам их нет числа. Когда их гоняют через солончаки, густая белесая пыль затмевает солнце; испуганные жаворонки, обессилев в воздухе, падают замертво к литым копытам. Табуны движутся сплошной массой от горизонта до горизонта.

Здесь, в углу шошалы — лачуги, Ошакбай пришел в себя, собрался с мыслями, немного окреп. У Бауршика оказалось восемь жен. Каждой он посвятил по одной ночи. На девятый день он вышел из лачуги молодой жены и мрачно заявил: «Отправимся дальше в путь». Ошакбая посадили на белого атана — рослого холощеного верблюда. Бауршик оседлал арабского жеребца. Слуги поехали на быках. Шли через сыпучие пески около месяца. Когда скотина отощала вконец, а у людей сквозь одежду стали выпирать ребра, дотащились до пустынной степи, где находилась стоянка несметного войска.

Бескрайняя ковыльная степь, простиравшаяся под жгучим солнцем, вселила тревогу в сердце Ошакбая. Она бугрилась бесчисленными холмами. Здесь находилась Золотая орда восточного кагана — хана ханов. Бесчисленные шатры ослепительно белели, точно чайки на берегу моря. От земляных печей — жер-ошаков к небу тянулись дымы. Вокруг стоял сплошной гул: ржали лошади, звенели стремена, бряцало оружие. Чем ближе к стойбищу, тем внушительней становилась картина. Куда б ни смотрел Ошакбай, всюду скакали отряды сарбазов, лавиной проносились ратники. Где-то обучали неуков, где-то, надрываясь, кричал глашатай, и все кружилось, гудело, стонало, грохотало, бурлило, ярилось в какой-то непостижимой, шальной круговерти.

Однако все же существовал железный порядок. Иначе эти полчища могли бы просто задавить друг друга, затоптать копытами коней, задохнуться от собственной мощи. Гигантский человеческий муравейник потряс Ошакбая. Такого он еще не видывал. И еще заметил батыр: земля была истерзана лошадиными копытами, травы вытоптаны. Стоило чуть подуть ветру, как поднималась пыльная буря. Но чувствовалось, что совсем еще недавно нетронутые травы стояли здесь коням по брюхо, что был здесь настоящий мамырстан — зеленый оазис. Теперь то здесь, то там сиротливо торчали задыхавшиеся в полыни чахлые кусты и деревца. Иссякли родники, обмелели речки, озера. Поразительно, как можно было прокормить такую прорву людей, находить достаточно выпасов для тьмы-тьмущей лошадей и верблюдов!