Дукенбай Досжан - Шелковый путь

• Название: Шелковый путь
• Автор: Дукенбай Досжан
• Издательство: «Известия»
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1983

Восемнадцать рассказов-самоцветов, вошедших в книгу Дукенбая Досжанова вместе с романом «Шелковый путь», написаны в разное время и щедро отданы читателю. Д. Досжанов — умелый гранильщик своих камений, вобравших в себя чистый свет и теплый голос мастера, пользующегося особыми резцами, только своими инструментами. Точность социального анализа казахской действительности, психологическая разработка характеров, сложный, звучный, узорчатый, многоцветный слог, высокие стилистические достоинства рассказов Д. Досжанова превращают их в яркое явление современной казахской прозы.

---

— Отправленные к вам с чистыми, благородными намерениями послы всемогущего кагана незабвенный Омар-ходжа, Хаммаль Мераги, Пакыриддин Дизеки и Амин ад-дин Хереви безо всякого на то основания были злодейски казнены в Отраре. Кроме этого, у нас захвачено пятьсот верблюдов, огромное количество товаров и тюков с драгоценностями, золотыми и серебряными слитками. Умерщвлено четыреста сорок шесть невинных слуг кагана. Эту расправу учинил над мирным купеческим караваном кипчакский хан Иланчик Кадырхан. Разгневанный каган требует выдать ему злодея-душегуба. Кровь за кровь, смерть за смерть! Только так восстановлена будет справедливость!

Неприкрытой угрозой прозвучали слова Ибн Кефредежа Богры. Закончив речь, он побледнел, насупился, запустил пальцы в дремучую бороду. Все они были унизаны драгоценными перстнями. Четки, длиною в добрый кулаш, висевшие на его шее, были также из драгоценных камней. Они сверкали, переливались, слепили глаза.

Шах шахов повернулся направо, где сидели разодетые в шелка советники. Он ждал их решения.

И мудрые советники сказали:

— Не гореть же нам на огне Илакчика Кадырхана. Он раздул пожар, пусть сам же и потушит. Мы не ответчики за чужие грехи, шах благословенный!

И еще они сказали:

— Господи, сколько нам еще терпеть этих смутьянов-кипчаков! Все беды от них. На врага идут — наших джигитов с собой увлекают. От врага бегут — наших джигитов на поле брани оставляют, как жертвенных баранов. От их бесконечных споров-раздоров наши головы, величиной с кулачок, распухают, как арбуз. Ну что им еще надо?! Давайте отречемся от них, и всем нашим напастям — конец.

И еще сказали:

— Истребили кипчаки посольский караван с купцами-мусульманами, а вину хотят свалить на нас. Нет! Пусть сами сполна заплатят кун. А решение вынесем мы!

Ох и загудели потом, загалдели, чалмами трясти начали, будто затеяли во дворце зикр — священный танец радения. Все набросились на Иланчика Кадырхана и провидца Габбаса, во всех грехах их обвинили. Казалось, вот-вот глаза им выколют, с потрохами сожрут…

В осеннюю пору, нагуляв жиру на вольных пастбищах, кобылицы от избытка крови становятся пугливыми и строптивыми. От малейшего шороха, бывает, становятся на дыбы, сбиваются в косяк, начинают дико ржать, безумно скачут взад-вперед без оглядки. Усмирить их может лишь крепкий курук в руках смелого табунщика. Так вели себя теперь и шахские советники, прекрасно знающие, кто приказал наместнику Отрара вырезать караван с послами.

Шах шахов, восседавший в середине зала на высоком троне из слоновой кости, нахмурил брови, досадуя на своих придворных, от которых не услышал разумных речей и дельных советов. В животе у него заныло от их пустого словоблудия.

«Пора бы им знать, что не кипчаки — причина всех бед Хорезма, — думал он. — Разве не восточный каган — их главный враг?! Мог бы он уже утихомириться, вдоволь нажравшись крови, так нет, засылает своих пронырливых собак, а они — как нарочно — все мусульмане. Для чего это ему надо? То ли издевается над мусульманами, унижает их, то ли страх нагоняет, то ли безмерным куном брюхо свое поганое набить норовит…»

Гнев душил шаха шахов, он сверкнул глазами на советников, и те притихли, точно косяк кобылиц при виде взбешенного жеребца.

— Не чужак нам Иланчик Кадырхан, а наш близкий родич! Только глупец, говорят, близкого хулит. Если вы еще не лишились рассудка, дайте послу достойный ответ!

Советники, услышав слова шаха, мигом повернули течение своих речей в другое русло.

— Да что это за страшилище такое — Чингисхан?!

— Придется пойти на него войной и загнать его назад в утробу, откуда на свет божий вышел! Да и врут все, что войска у него больше, чем звезд на небе. Все так похваляются!

— А я скажу так: они врасплох захватили нашего батыра и пытали его как презренного раба. Это — раз, Иланчику Кадырхану дали слово чести и в заложники прислали новую тангутку. Между тем известно, что пленница не может быть заложницей, а только наложницей. Поступив так, Чингисхан, выходит, не мириться хотел, а ссориться. Это — два. Оскорбил он и шаха шахов Мухаммеда, назвав его своим любимым сыном. Это — три. Сейчас на каждом базаре жужжат, как назойливые комары Инжу, распространяя сплетни и слухи, разные поганые купчишки-лазутчики и шпионы кагана. Они мутят народ, восхваляют своего владыку и говорят непристойности про всемогущего шаха шахов. Приходит пора, когда терпение кончается, рассудок отступает, спокойствие иссякает. Нужно сказать решительное «нет».

— Особенно возмутительно то, что послы кагана — мусульмане. Это задевает честь веры. Получается, будто славные сыны мусульман — предатели и проходимцы. С кем же мы сражаемся? Где сами они, черноухие монголы?

— Пустая затея — с послами языки чесать.

— Снять им шкуры и натянуть на песьи головы!

Шах шахов не прерывал разгорячившихся советников, наоборот, одобрительно кивал головой, внимательно слушал и всем своим видом показывал, что такие речи ему по душе. И тут наконец не выдержал задетый за живое посол Ибн Кефредеж Богра. Стоя у порога, он скрестил руки на груди в знак того, что хочет говорить. Шах шахов небрежно кивнул ему. В той же смиренно склоненной позе посол заговорил, и гулким эхом отозвался его голос под малым куполом.

— Шах Мухаммед! Оскорблять посла — непростительный грех. Это рана в душе, и приведет это вас к не отвратимому бедствию. Ваш долг — проводить нас с такими же почестями, с какими нас встречали. Посла приглашают, но не прогоняют. Я не мусульманин и отношусь к племени монголов. Мы, татары, — люди смелые, отчаянные, дерзкие, двурушничество чуждо нам. Татарские тумены — самые верные и преданные Чингисхану. И мы достойны того, чтобы с любым народом говорить как равный с равным. Заткни глотку, шах Хорезма, своим трусливым шакалам и внемли голосу разума. У тебя единственный выбор: или выдай виновника, или встань на путь вражды. Одно из двух!

— Ишь ты!.. Зубы скалит, рыжий пес!

— Хочет на наших черепах орехи колоть. — Враждой пугает!.. Испугались очень…

— Перерезать бы ему глотку кипчакской саблей… И тут послышался властный голос:

— Режь!

Все вздрогнули, шум в зале мгновенно утих. Придворные испуганно уставились на шаха шахов. Он был страшен, взгляд его источал злобу и ненависть. И все в ужасе поспешно отвели глаза.

Шах Мухаммед резко подался вперед, словно тигр перед прыжком, и уперся тяжелым взглядом в сидевшего по правую руку хорезмского военачальника Тимур-Малика. Это он сказал последние слова.

— Ну! Не мешкай! Раз сказал — сделай предложенное тобой на наших глазах!

Именно этого больше всего желал сейчас шах шахов. Давно мечтал он об удобном случае, который позволил бы ему расправиться с ненавистным полководцем, столкнуть его в яму. Хорезмшах Мухаммед ненавидел Тимур-Малика за его бесстрашие и дерзость, независимость и прямоту, за любовь, которой тот пользовался в войсках и народе. Сейчас простодушный военачальник допустил оплошность, поступил опрометчиво, и шах шахов ловко подсек его, не упустив момента.

Убивая собственными руками невинного посла, Тимур-Малик сам себе подписывал смертный приговор. На это и рассчитывал шах Мухаммед. Узнав о гибели нового посла, восточный каган, несомненно, потребует кун, мзду за убийство, и тогда шах шахов со спокойной совестью выдаст полководца: «Вот он, убийца твоего верного слуги!» К тому же кипчакская сабля из присутствовавших на совете была только у Иланчика Кадырхана.

Его тоже можно потом обвинить как владельца сабли, которой неосторожный полководец перерезал глотку монгольскому послу. Таким образом, можно одной стрелой убить двух куланов… Шах, довольный собой, усмехнулся про себя, но виду не подал, сохраняя на лице гневное выражение.

Члены Дуан-арза почуяли опасность и затихли в ожидании. У Тимур-Малика был вид человека, неосторожно сунувшего руку в огонь. Он растерялся, помрачнел, досадуя на себя, однако от слов, вырвавшихся невзначай, отказаться не мог. Для честолюбивого батыра это смерти подобно. Убивать посла тоже неразумно и рискованно. Честь, однако, превыше всего.

При общем молчании Тимур-Малик встал и решительно направился к Иланчику Кадырхану, сидевшему слева от трона. Нелегко просить у кого-то саблю, когда на собственном поясе висит. Вот и шел он неуверенно, словно чувствуя вину перед своим ратным другом, Слышны были лишь его тяжелые шаги.

В это мгновение провидец Габбас ловко выхватил из ножен сидевшего рядом наместника Отрара саблю и швырнул ее к ногам шаха шахов. Иланчик Кадырхан даже не успел сообразить, как это случилось. Когда сабля скользнула по ковру к трону, все поняли намек мудрого провидца. Кадырхан, конечно, ни за что не отдал бы своей сабли в чужие руки. Никто из сидящих здесь не мог бы заставить его это сделать. А Габбас хотел, чтобы саблю собственноручно подал Тимур-Малику сам шах шахов. Так он становился главным виновником убийства.