Дукенбай Досжан - Шелковый путь

• Название: Шелковый путь
• Автор: Дукенбай Досжан
• Издательство: «Известия»
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1983

Восемнадцать рассказов-самоцветов, вошедших в книгу Дукенбая Досжанова вместе с романом «Шелковый путь», написаны в разное время и щедро отданы читателю. Д. Досжанов — умелый гранильщик своих камений, вобравших в себя чистый свет и теплый голос мастера, пользующегося особыми резцами, только своими инструментами. Точность социального анализа казахской действительности, психологическая разработка характеров, сложный, звучный, узорчатый, многоцветный слог, высокие стилистические достоинства рассказов Д. Досжанова превращают их в яркое явление современной казахской прозы.

---

— Давай-ка, отец, избавимся от коровы Пеструшки и коня-скакуна. Корову сдадим аулсовету на мясо, а скакуна отправим в табун. Пусть себе пасется на воле. Почему? Вот сейчас я все тебе объясню. Уж больно хлопотное это дело — скотину держать. Посуди сам: летом я не могу, как другие дети, на рыбалку ходить, по горам да оврагам бегать. Только и знаю, что сено косить под палящим солнцем. Потом это сено надо доставить домой. Осенью опять-таки хлопоты: глину месишь, саман делаешь, коровник ремонтируешь. Зимой в холод и в пургу за скотиной ухаживаешь, чистишь, скребешь, поишь, кормишь, во двор выгоняешь, присматриваешь, ублажаешь. И так изо дня в день круглый год ни покоя тебе, ни отдыха… А ради чего, спрашивается, все эти адские труды? Всего лишь ради того, чтобы забеливать чай молоком да один раз в году участвовать в скачках. Но, согласись, чай можно пить и без молока, ничего страшного в том нет. А приз на скачках пусть получают другие. Нам эта слава ни к чему. Нам покой нужен. В крайнем случае любоваться скачками можно и по телевизору. Зато одним махом избавимся от всех хлопот и волнений. Ничто и никто нас не связывает по рукам и ногам. Живем спокойно, спим спокойно. И мы по-настоящему свободные люди. Разве не так?

Отец слабо возражает:

— Мы ведь, сынок, в ауле живем, на земле сидим, как это можно не держать скотину? К тому же в наших магазинах не всегда купишь, что тебе надо.

Устабай твердит свое:

— Не забывай, отец, мы держим курс на стирание различий между городом и деревней. Я это сам прочитал в газетах. Скоро не останется никаких граней, никакой разницы. Нет же такого закона, по которому горожане могут рано ложиться, поздно вставать, при желании пить лимонад и смотреть телевизор, а жители аулов должны по самое горло утопать в хлопотах и заботах. Нынче все равны, отец.

Отец чешет затылок:

— А что, сынок, может, ты и прав. Из-за скотины и впрямь белого света не вижу. Мне что, больше других, что ли, надо? Или мало мне колхозной работы? Скакун мне и вовсе ни к чему. Зачем мне на старости лет слава? Без молока тоже проживу, мясо из конторы выпишу. Отныне покончу с хозяйством. Тебя послушаю. Уж больно умно ты рассуждаешь, сынок.

И, конечно, невдомек отцу, что ум этот сын купил на базаре…

Солнце начало припекать, и Устабай, разомлев, потащился в дом. В доме уютно, прохладно. Мать сготовила обед. Устабай торопливо проглотил суп с домашней лапшой и отправился в свою комнату. У окна, во всю длину стены, стоял огромный обшарпанный письменный стол, на нем стояло давно и безнадежно охрипшее радио, лежали неровными стопками книги и тетради. Устабай раскрыл учебник казахского языка, пробежал раза два правила склонения. С тоской подумал, что склонения следует выучить твердо, иначе, как сказала учительница, на всю жизнь останешься безграмотным. Да и вообще пора взяться за ум. В последнее время он слишком много бегает по аулу, уроки делает тяп-ляп, и учительница им недовольна. Слова ее, сказанные вчера, все еще как укор звучат в ушах: «Что с тобой творится, Устабай? Я-то думала, ты умный мальчик. А ты и правила не выучил, и упражнений не написал. Да еще хитришь, стараешься меня обмануть. Не годится, дорогой… не годится…»

Он стоял у доски, переминался с ноги на ногу, от стыда весь покрылся потом. Еле доплелся до парты, сел, обеими руками за голову схватился. Что ни говори, сам виноват. Любимую учительницу подвел, огорчил…

Эх, если бы он мог купить на базаре хоть немного ума, не дошел бы до такого позора…

Вчера зашел за ним долговязый соседский мальчишка. Позвал играть. Устабай решительно отказался. Нет, нет, что ты! Еще не все уроки сделаны. Но долговязому очень уж хотелось помериться силами на зеленой лужайке, и Устабай не утерпел. Едва он выбежал на улицу и закатал штанины, как сразу же забыл обо всем на свете. Сначала с долговязым поборолся. Потом с какими-то малышами связался, стал до одури гонять мяч на полянке за аулом. Потом…

Сейчас он удрученно думал. Будь он умный, стал бы с долговязым бороться, рубаху в клочья рвать? А зачем надо было за какой-то приблудной собакой гоняться? Кто заставлял его до самого вечера с малышами в футбол играть? Мало того, потом с тем же долговязым шалуном вечером возле аульной бани болтался, в окошко заглядывал. О, стыд, о, позор! Добавить хоть бы немного ума к тому, который есть, может, сразу стал бы другим человеком…

И еще подумал Устабай: взрослым хорошо, им всегда все ясно. Они сдержанны и целеустремленны. Это они придумали хорошее правило: делу — время, потехе — час. Научиться бы у них твердости, деловитости. Ведь вот как получается: отец ни за что не станет без толку мячи гонять. А учительница даже не захочет день-деньской в асыки играть. Такого и представить невозможно, Они прежде всего знают свои обязанности, свое дело. А почему? Наверное, потому, что они, взрослые, давным-давно впрок закупили себе ум, а малышам почти ничего не оставили. Если бы, скажем, учительница не обзавелась заблаговременно умом, она сейчас вместе с Устабаем зубрила бы правила склонения. А отец наверняка бегал бы вместе с ним за собаками, дрался с малышами за биток или мчался бы с долговязым наперегонки.

Очнувшись от дум, Устабай выглянул в окно и обомлел: корова Пеструшка освободилась от привязи и паслась в огороде, блаженно хрумкала нежной люцерной. Устабай пулей выскочил из дому, схватил длинный прут и закричал, подражая маме:

— У-у… шайтан тебя возьми!

Корова почувствовала опасность, яростно замотала головой и, давясь, схватила языком целый сноп сочной люцерны. Устабай, размахивая прутом, норовил ухватиться за веревку, волочащуюся по земле. Корова стала делать большие круги, топча посевы. Устабай от досады стегнул норовистую буренку по крутым бокам. Наконец ему удалось поймать кончик веревки, и, задыхаясь, он крепко привязал корову к стояку за домом. «Чтоб тебя, з-зараза, чума постерегла!» — все ругал он непослушную корову и уселся на чурбан в тени. Ух!.. Скотину держать, конечно, нужно, однако представить себе трудно, сколько хлопот, сколько возни… Устабай смахнул пальцем пот со лба. Нет, надо, пожалуй, поговорить всерьез с отцом: пусть продает скот, пора нам жить, как горожанам.

Устабай опять вспомнил про учебник казахского языка, про падежи, которых ни много ни мало целых семь. Непонятно, почему их все нужно знать. Неужели взрослые только и заняты тем, что склоняют в уме разные слова? Нехотя встал Устабай и поплелся домой.

Вдруг совсем рядом, за оградой, промелькнуло голубое платьице. Сердце Устабая заколотилось. Это была Гульбахрам. Одноклассница и самая красивая девочка в школе. А может быть, и во всей округе. Странно, как только он увидит большие выпуклые глаза Гульбахрам, у него сжимается сердце. Это он впервые почувствовал еще весной. И он никак не мог понять, почему Гульбахрам имеет над ним такую власть. То ли ее нежный голос, то ли ее легкая, как бы летящая походка, то ли манера держаться его так околдовали. И сейчас он не в силах был взгляд оторвать от девочки. Даже на плетень залез, шею вытянул. Девочка заметила его, на мгновение оглянулась, дерзко показала язык и спросила с насмешкой:

— Ну, так сколько раз ты подтягиваешься на турнике?

И, засмеявшись, исчезла за поворотом. Устабай застыл как оглушенный. Наконец очнулся, вздохнул и вошел в дом. На столе лежал раскрытый учебник казахского языка. Жирным шрифтом выделялись семь падежей. И каждый падеж отвечал только на ему одному свойственные вопросы.

Устабай плюхнулся на старый скрипучий диван. «Вон и Гульбахрам надо мной смеется. Так мне и надо! И зачем я только, как хвастунишка, выставляться начал на последнем уроке физкультуры? Выскочка! Грубиян!»

Он живо представил себе, как все было. Учитель физкультуры заставил всех подтягиваться на турнике. И мальчики, и девочки старались как могли. Дошла очередь до Гульбахрам. Она подошла к турнику, встала на цыпочки, но никак не могла дотянуться до перекладины. Вспыхнув, она оглянулась, с мольбой в глазах посмотрела на Устабая. И тут его бес попутал. Вместо того чтобы подойти, приподнять ее за пояс, ободрить добрым словом, он подлетел как сумасшедший, оттолкнул ее и стал сам подтягиваться.

Задергался весь, затрясся, подтянулся раз десять, извиваясь, как червь, и давай без передышки крутить «солнце». Покрутился-покрутился наперед и, посинев от натуги, ловко соскочил на землю. Ребята восторженно ахнули. А он, довольный собой, глянул первым делом туда, где только что стояла Гульбахрам, а ее уж нет. Она, не оглядываясь, уходила со спортивной площадки…

«Какой я глупец все-таки! — убивался теперь он. — Умный наверняка с девочкой поговорил бы. Уроки вместе учил. А может, в кино бы пригласил. А я, как увижу Гульбахрам, так совсем голову теряю. Бегать начинаю, дурачиться, задираться, кувыркаться, на турник лезть. Ай, позор. Не знаю, кому как, а вот мне сейчас очень бы пригодился чей-нибудь ум. Видно, своим мне не прожить. Только людей смешить. И себя терзать. Значит, надо хоть немного прикупить на базаре. Иначе Гульбахрам не только смеяться надо мной будет, но и возненавидит. Или — еще хуже — презирать начнет».