Андрей Трубецкой - Пути неисповедимы (Воспоминания 1939-1955 гг.)

• Название: Пути неисповедимы (Воспоминания 1939-1955 гг.)
• Автор: Андрей Трубецкой
• Издательство: Контур
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997

Воспоминания о лагерном и военном опыте Андрея Владимировича Трубецкого, сына писателя Владимира Сергеевича Трубецкого.

---

Но вот в зону впустили человек десять заключенных из Кенгира — двое или трое были раньше в нашем лаготделении. Они стали рассказывать, что было сделано с тамошним лагерем. Их рассказ был настолько неправдоподобен и даже фантастичен, что им не поверили и просто выгнали за зону, как гебистских прислужников. А они рассказали, как в лагерь ворвались танки и, ломая бараки, давя и расстреливая людей, навели страшную панику и дезорганизацию. Следом кинулись солдаты с собаками, стали разгонять и разъединять заключенных, заталкивать в грузовики, отвозить к вагонам и запирать в них. В считанные минуты лагерь из нескольких тысяч человек был ликвидирован. У нас этому не поверили — «начальство пугает». Хотя, как потом выяснилось, все было именно так, и в этой акции погибло человек пятьсот — за цифру не ручаюсь.

Днем над лагерем пролетел самолет ИЛ-14 и сел в степи на маленьком аэродромчике километрах в двух за кирпичным заводом. «Ага, начальство пожаловало!» К вечеру в зону первого лагпункта вошел незнакомый полковник и спросил: «Начальника Гулага пустите?» Разрешили. Вошел со свитой генерал-лейтенант Долгих, очень пожилой, сутулый человек с обрюзгшим лицом, вислым носом и седыми волосами, торчавшими из-под синей фуражки. Эту группу сейчас же обступила толпа. Но группа не остановилась, а молча прошла на третий, потом на второй лагпункт, где на площадке около столовой ее ожидал чуть ли не весь лагерь. Но генерал, видно, только хотел себя показать и молча удалился со всей свитой через вахту второго лагпункта.

Стемнело. И вдруг заговорила молчавшая все эти дни радиотрансляционная сеть. Сначала проиграли марш из кинофильма «Первая перчатка», затем голос начал следующее (все передавалось не только по баракам, но и из мощных репродукторов, направленных извне на зону); «Ваши условия мы принимаем как желаемые и будем их рассматривать. Не дайте увлечь себя горячим головам и выходите на работу». Намекалось на судьбу Кенгирского лагеря и были еще какие-то слова. И так несколько раз подряд все с той же музыкальной интродукцией. Ночью никто не спал, а рано утром с крыш столовых — наиболее высоких зданий — было видно, как к лагерю подошли танки Т-34, общим числом пять, да в стороне построилось множество грузовиков, и был слышен лай многочисленных собак. На дальних терриконах виднелись жители поселка — любопытные.

В зону вошел офицер: «На работу выходите?» — «Выходим, начальник»,— и бригады, как обычно, пошли к воротам. Заседавший ночью комитет решил прекратить забастовку.

Так, в общем благополучно, закончилось это большое событие из жизни первого отделения Степлага, происходившее 23-28 июня 1954 года. Работая и живя в лазарете, то есть в относительной изоляции от жизни на лагпунктах, я далеко не всегда и не во всем был в курсе событий там. Поэтому изложенное мною во многом не полно, а местами, может быть, даже и неверно. Но я рассказываю то, что осталось в моей памяти, не претендуя на полную истинность. Очень подробно и по горячим следам все это описано (но не опубликовано) Дмитрием Яковлевичем Жильцовым, с которым я близко познакомился еще в вагонзаке, следуя в Джезказган.

В зоне появилось все лагерное начальство, надзиратели, но все «мягкие» (в Кенгире они, по-видимому, все же перегнули палку). Появились и большие чины, доселе невиданные, всем интересовались, останавливали работяг, на ходу спрашивая о самых разных вещах. Заработали комиссии, которые принимали желающих поодиночке и обещали все, что ни спроси. Тенгиз Залдастанишвили, которого беспокоили боли в животе, сказал такой комиссии, что ему необходима минеральная вода «Боржоми». Обещали и «Боржоми», хотя ее, наверное, и за тысячу километров отсюда не было. Дали для этого даже бумажку. Она, как курьез, сохранилась у Тенгиза:

«Нач сано

Обеспечьте з/к Залдастанишвили водой «Боржоми» больной желудком, давать за его счет. Министр Внутрен. дел КазССР 28/У1.54 (Подпись)»

На подписи с трудом можно разобрать: В. Губин.

Начальство явно заигрывало. К любому можно было запросто подойти, спросить, получить ответ. Но это в зоне. За зоной все было совсем по-другому — кладовщика из Старой зоны Арнольда так пуганули, что он был не рад что-либо спрашивать.

Прокурор республики ходил по больничным палатам и спрашивал претензии. Это был крупный брюнет в очках, которые казались непроницаемыми, несмотря на прозрачные стекла. Разговаривал, смотря через человека. К нему обратился М. А. Коган о пересмотре дела. «Какого дела?». Коган вкратце рассказал. «А, знаю, дело о том, как хотели взорвать автозавод имени Сталина». Коган ответил: «Я, хотя и участник этого дела, но услышал об этом только на пересылке». (Это то же самое, что услышать «от одной бабы на базаре».)

Везде посулам не было конца, и лагерь зажил обычной жизнью, с надеждами. Репрессий не было никаких. Но это поначалу. Через некоторое время принялись поодиночке выдергивать заговорщиков-комитетчиков. Увезли и моего приятеля Мишу Кудинова. Поговаривали, что в закрытые тюрьмы — «закрытой». Уже потом от того же Миши узнал, что он попал именно в такую тюрьму в Казани.

Наступило лето 1954 года. Начала работать комиссия по актировке инвалидов. Наше положение стало меняться. Появились расконвоированные из краткосрочников (до десяти лет), сначала очень мало, потом больше. За работу стали платить деньги. Особенно хорошо зарабатывали бурильщики. Открылся буфет, где можно было за наличные купить еду, лучшую, чем в столовой. Богатые бурильщики стали отправлять деньги домой. На столах в столовой оставалась в мисках каша! Неслыханно! Крушение системы! В столовой стояла открытая бочка с селедкой! Многое стало меняться.

Но вместе с тем наше лаготделение прорезала огневая зона, отделяя третий и первый лагпункты от второго и лазарета. Для этого сломали стену и вместо нее построили две стены метрах в 4-5 друг от друга — получился простреливаемый коридор — урок Кенгира. Стенками же отделили по два друг от друга бараки. Из таких отсеков были сделаны ворота на общую линейку. Ворота, правда, всегда открыты, но все же...

Однако, если провести общую равнодействующую, то она была направлена все же в сторону либерализации. Сняли ограничения с переписки, сняли номера. Мы так к ним привыкли, что даже этого, откровенно говоря, не заметили. Перестали запирать на ночь бараки. Разрешили свидания. Об этом я написал домой, и Еленка сейчас же откликнулась. Она собиралась приехать после экзаменов в аспирантуру. А дни тянулись.

Мир мал. Произошла интересная встреча — с новым этапом прибыл врач-терапевт Ваня Гутор, тот самый белорус, с которым я познакомился в Новогрудке в 1942 году. Гутор никак не был связан с немцами, но водил компанию на правах приятеля с местными белорусскими лидерами типа упоминавшегося Рагули. За это и получил свои десять лет. Всю жизнь мечтал быть хирургом, но сделался терапевтом, сидел в Экибастузе, где работал вместе с Пецольдом. Многое мы с ним вспоминали[44].

Из лагеря стали выпускать инвалидов. Распрощался с милейшим Сергеем Михайловичем Мусатовым. Его, как впрочем, и всех повезли этапом в ссылку, и попал он в Караганду.

Лагерь стал жить какой-то особенной жизнью. Процветали землячества, которые стали образовываться много раньше, землячества по национальному, главным образом, признаку. Но имела значение и география: землячества прибалтов, западных украинцев, западных белорусов, закавказцы. Интересным было землячество шанхайцев — репатриантов из Шанхая, которых было довольно много. Самым обширным было землячество азиатов, объединенное магометанством. Но и внутри оно делилось по национальному признаку. Было хорошо спаяно землячество чеченов. Видя это, даже русские (далеко не все, а наиболее активные) стали объединяться. Возникли сложные отношения между землячествами, разделение сфер влияния на кухню, ларек, склад, ППЧ, придурочьи места. Наказание провинившегося землячество брало в свои руки: если член одного землячества был виноват перед другим, то наказывать его могло только свое землячество. Это далеко не всегда соблюдалось. Нарушения уговора разбирались и приводили иной раз к большим недоразумениям. Описанная выше история с Виктором Котовым, которому проломили голову — одно из проявлений межземляческой борьбы за места.

Летом того года мусульманское землячество пышно (именно пышно) отметило свой большой религиозный праздник, пригласив в гости весь лагерь. Для этого была использована одна из столовых, где всех угощали. У входа висел небольшой плакат с надписью по-арабски «Добро пожаловать» — так переводили. В столовой играл оркестр. Все было чинно, хорошо организовано, и все это с разрешения начальства. Надзирателей не было, а в стороне маячил один офицер — так это было необычно. Я опоздал к началу и не слышал приветственную речь муллы. По словам Тенгиза, выступление его было умно, интересно и дипломатично. Мулла обращался ко всем лагерникам с призывом прекратить междуусобицу землячеств, говоря, что эта вражда на руку не нам. Чем угощали — не помню, но данью были обложены ларьки, посылочные, столовые, склад.