Станислав Шуляк - Лука

• Название: Лука
• Автор: Станислав Шуляк
• Жанр: Русская классическая проза

---

Лука, терпеливо стоя поодаль, наблюдал, как человек сурового вида треплет девиц по щекам. - Вот черт, - говорил потом, догоняя Луку, человек сурового вида, - иногда даже хочется чисто отмыть руки после всех этих тварей.

А Лука, оглянувшись, заметил, как и студентик, все время преследовавший их, проходя мимо девиц, тоже вызывающе сплюнул на землю перед собой и пробурчал что-то оскорбительное и невнятное, а девицы отчего-то обидно не обратили на него совершенно никакого внимания и не пожелали даже презрительно фыркнуть.

Потом они проходили мимо конюшен Академии - приземистых одноэтажных сооружений в полузабытом классическом стиле, - и соединявшихся также с небольшим ипподромом, на котором иногда некоторые студенты, особенно уверенные в своем наездническом искусстве, демонстрировали его на самых старых, смирных, объезженных лошадках. Из конюшен иногда отчетливо доносилось заливистое, нетерпеливое ржание лощеных жеребцов, всех совершенно истомившихся от своей простой лошадиной похоти.

Здесь студентик так увлекся зрелищем верховой езды, что даже не заметил, как Лука и человек сурового вида, недолго понаблюдавши лошадей, ушли уже далеко вперед, и бросился после бегом догонять их, и тогда уже точно чуть совсем не потерял обоих в отдалении. Неподалеку за ипподромом огражденный витиеватой чугунной решеткой с редкими острыми прутьями начинался фруктовый сад Академии, в котором прежде любил гулять Лука, еще когда сам только учился в Академии, начинал еще учиться; он часто приходил сюда в перерывах между лекциями и, удобно устроившись на скамейке, читал учебник или конспект, или просто прохаживался по дорожке, задумавшись о чем-нибудь о своем. В саду были все, в основном, яблоневые деревья, плоды на которых никогда, конечно, не вырастали даже до молочной спелости, обрываемые тогда, разумеется, любящим все недозрелые удовольствия народом. Лука же предпочитал гулять там вовсе не из-за яблок, а из одних только спокойствия и умиротворения, как всегда однообразно навеваемых природой.

Когда они теперь проходили мимо сада, Лука и человек сурового вида, то увидели, что куда-то ведут группу студентов, человек десять или пятнадцать, кажется, всех расстроенных чем-нибудь или озабоченных.

- Не знаете ли вы куда их ведут? - спрашивал Лука у своего провожатого.

- А-а, расстреливать, - равнодушно отвечал человек сурового вида, посматривая на студентов. - Здесь недалеко. Я и сам много раз бывал в этом месте.

- Как расстреливать?! - вскинулся Лука. - Кто приказал? Почему я ничего не знаю об этом? Кто у них старший? Позовите ко мне старшего!

Но человек сурового вида, хотя лицо его ясно выражало готовность исполнить приказание Луки, не двинулся с места. - А у них нет старшего, наконец говорил он с невольным сожалением. - У них все равны. Это вроде теперь называется демократия. Греческое слово. Вначале им хотели назначить старшего, но они сами отказались. У нас, мол, говорят, все равны.

- Как демократия? - возбужденно спрашивал Лука. - Как это равны?! А кто же их ведет? Кто их будет расстреливать?

- А они сами. Сами себя.

- Как сами? - кипятился Лука. - Как можно самим себя расстреливать? Я что-то прежде о таком не слыхивал!..

- А вот так, - рассудительно говорил человек сурового вида и, снявши шляпу, вытирал платком свой вспотевший морщинистый лоб. - Иван - Петра, Петр - Василия, Василий - Олега, Олег - еще кого-нибудь. И так, пока все друг друга не перестреляют.

- А как же последний? - иронически спрашивал Лука, не слишком удовлетворенный ответом. - Кто же его расстреляет?

Этот простой вопрос, кажется, поставил в тупик человека сурового вида. - Да, - помолчавши, говорил он, - последний, пожалуй, останется. Только, разве что, застрелится сам. Ну да разве в наше увидишь от кого-нибудь такой честности?.. Честность, она только в толпе нужна, одному-то с чем угодно проживешь точно, да еще лучше всякого иного. А греки-то выходят пустые люди, что бы там ни говорили. Только и знают, что свои o tempora, o mores! Между прочим, я так и думал, что это они для глупости какой-нибудь изобрели свою демократию. Непродуманное еще совершенно дело. Должно быть, средство укрепления привычной их дерзости. И вовсе необязательно было трезвонить о нем по всему свету. Это они, наверное, специально придумали, чтобы потом все говорили, вот, мол, какие эти греки молодцы.

- Нет, я этого так не оставлю, - решительно говорил Лука. - Скажите им, чтобы они сейчас никуда не ходили. Слышите?! Пусть они непременно дождутся моего возвращения. Я сам должен все выяснить. А пока чтобы никаких расстрелов!

- Эй вы! - крикнул человек сурового вида студентам, снова снимая шляпу и махнув рукой. Студенты остановились. - Декан приказал вам не сметь... расстреливаться. Чтобы дождались его возвращения! Декан тогда сам разберется с вами. А пока чтобы не смели! Поняли?..

Студенты молча стояли в отдалении, опустивши головы, и ждали, не скажет ли человек сурового вида еще что-нибудь, или, может быть, даже сам Лука. О, они не посмеют, - уверенно говорил Луке человек сурового вида, - я их знаю. Ни за что не посмеют ослушаться.

А молоденький студентик, который подошел тогда совсем близко, был в настоящем восхищении от несомненной справедливости Луки.

- Нет, это, между прочим, хорошо, когда кто-нибудь умный, - после некоторого раздумья говорил человек сурового вида, как будто продолжая неоконченную мысль, - я понимаю. Я и сам из всех умственных игр более всего предпочитаю поддавки за проявляемые в них всегда самые добросовестные стремления. Да, а греки, знаете ли, если бы еще подумали побольше, то могли бы сообразить, наверное, что вся их демократия, она непосредственно вытекает из плюрализма, так что нечего им особенно гордиться. Если вы - сторонник плюрализма, я - сторонник плюрализма, Иван Иваныч - сторонник плюрализма, и Марья Петровна тоже сторонница, тогда уже точно получается, что между нами полная демократия и есть. Мне так же и покойный Декан объяснял когда-то.

Лука с сомнением посмотрел на человека сурового вида. - Наверное, вы все-таки недостаточно изощренно и полно передаете слова покойного Декана, деликатно говорил Лука, снова останавливаясь и поджидая отставшего человека сурового вида, - хотя я и не сомневаюсь, что основная мысль вами выражена точно и вполне обстоятельно для простого пересказа своими словами. У покойного Декана же, наверное, было более многообразия привыкшего к самому виртуозному и беспрецедентному выражению ученого.

- Ну нет, конечно, я один только голый тезис передаю по памяти, спокойно соглашался человек сурового вида. - У покойного Декана-то, конечно, были также и примеры из истории, и психология тоже, и разные концепции, все совершенно еще усугубляющие значительность этих непривычных умственных мотивировок. Да-а!.. Все это у покойного Декана точно походило на настоящее искусство. А вот еще однажды я был в музее (но только, разумеется, не по службе), так там, знаете, были все одни картины, картины, картины - у меня еще потом от них долго рябило в глазах - и там, знаете, возле некоторых картин были все надписи "Глумлению не подлежит"! "Да, - думаю тогда, - да! Вот уже оно эти музеи точно... Может, оно, конечно, так, значит, и нужно теперь вовсе... Их, должно быть, все строят специально для отчуждения культуры".

- Да, а тут вот еще психология какая-то... - говорил потом еще человек сурового вида, отчего-то закатывая глаза кверху, как будто устало или мечтательно. - О, психология - это точно наука о незнании человека; и тот, кто меньше знает, тот, несомненно, лучший психолог, а иной же только чаще ошибается, и ему гораздо более точно затруднений и неприятностей во всяком непринужденном сообщничестве. Это мне и наши академики всегда подтверждали. Я-то сам не получил достаточного образования, но часто общаясь с академиками, поневоле наберешься от них какого-нибудь важного научного познания.

- Да, - говорил Лука, - и хотя я совершенно не уверен в справедливой единственности вашей оценки, но тем не менее я принимаю ее по причине вашего высокого служебного авторитета.

- Да нет, я же сам иногда наблюдал точно, - торопливо оправдывался человек сурового вида, как будто бы стараясь у Луки рассеять о себе невыгодное впечатление. - Они гораздо быстрее выходят из музеев, чем входят в них для своего однообразного бездумного созерцания. У них там мысли написано на лицах даже гораздо более, чем было ее у них и за всю жизнь, но это фальшивое, недостоверное письмо. Меня-то не проведешь всеми легковесными их, наигранными достоинствами. В присутствии стыда невозможны никакие искусства, и из них, взятых за горло, так и брызжут порой их питательные соки - безобразия. У них там все мысли их совершенно - это только необходимо зашифрованная от всех окружающих скука, у них там и с детства все их головы устроены так... Уж я даже и не знаю, что это их так в юности портит!..

- Мы не можем, конечно, совершенно поощрять, - строго выговаривал Лука человеку сурового вида, - если всякий талант становится только лишь предметом для заносчивости - особенного роскошества восприятия - однако каждую из них следует, безусловно, подразделять по количеству приносимого вреда. И поэтому, если даже самое лучшее из искусств столь теперь замешено на заносчивости, мы не должны допускать, чтобы говорили, что оно у нас только - способ растления миллионов, даже еще для будущего безусловного измождения народов. Тем более еще всех, разумеется, с одинаково законопаченными сознаниями... Будто бы для того, выходит, все усилия наших коварных меценатов!.. Все наши доброжелательные стяжания и происки...