Артур Мортон - Английская Утопия

• Название: Английская Утопия
• Автор: Артур Мортон
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: История
• Год: 1956

Эта книга — история двух островов: Утопии и Британии. У каждого из них своя история. Обе развиваются параллельно и помогают взаимно объяснить одна другую. Цель настоящей книги — способствовать этому объяснению. Люди думали, надеялись, а иногда и боялись, что Утопия есть тот самый остров, в который может вскоре превратиться современная им Британия. Их мысли и чаяния в этом направлении зависели не только от прочитанных ими книг и привычного круга идей, но и от событий, происходивших в реальном, окружающем их мире, от класса, к которому они принадлежали, и от роли, которую этот класс играл или хотел играть по отношению к другим классам.

(Оказывается — весьма интересно узнавать как зарождались идеи, которые с таким трудом наши деды претворяли в жизнь, а мы так легко и бездарно их про*рали  — Гриня) 

---

Как и многие радикальные писатели того времени, Колридж поделил с Блейком наследие сектантского гуманизма. Огромная разница между ними заключалась в том, что Блейк в отличие от Колриджа был обучен ремеслу и всю свою жизнь не бросал его. Именно это придает его мысли актуальность, необычную в английской поэзии. В так называемых «Пророческих книгах», которые, как мы увидим, насквозь утопичны, символ нагромождается на символ, мифические образы дробятся и сливаются до того, что рассудок отказывается следить за их превращениями, но и в самих своих крайностях эти книги не отрываются от земли и подлинных условий жизни во времена Блейка. Человек, потративший всю жизнь на составление бесконечных серий таких «Пророческих книг», но, тем не менее, написавший:

«Пророки в современном понятии этого слова никогда не существовали… Каждый честный человек — пророк; он высказывает свое мнение об общественных и частных делах. Он говорит: «Если вы поступите так-то, то результат будет такой-то». Он никогда не скажет: «Как бы вы ни поступили, все равно то-то и то-то случится», —

не был ни в коем случае сумасшедшим мистиком.

Отец Блейка, лондонский чулочник, был последователем Сведенборга и сделал из сына выдающегося гравера, так что его имя — одно из виднейших среди английских мастеров-граверов по металлу. Ему было тридцать лет, когда грянула французская революция, но им тогда еще не была написана ни одна из его главных поэм. Революция оказала на него сильное влияние. В 1789 году появился первый выпуск его поэтических рапсодий: «Французская революция», «Песнь свободы», «Видение дочерей Альбиона», «Америка и Европа» и другие. Все они, хотя и написаны в присущей Блейку символической манере, выражают основные идеи того радикального кружка, в котором он вращался и где преобладающее влияние принадлежало скорее Пейну, чем Годвину. В них переданы восторг по поводу свержения тирании и вера в наступление новой эры для Франции и всего мира. В «Браке неба и ада» появляется диалектика, совершенно невиданная в то время.

Вскоре, однако, сказалось влияние трех факторов. Во-первых, начались суровые репрессии. Они повели к разгрому Лондонского корреспондентского общества, к изгнанию Пейна и сделали почти невозможным открытое высказывание радикальных взглядов в течение почти двадцати лет. На титульном листе книги с нападками на Пейна Блейк написал:

«Защищать библию в этом 1798 году стоило бы человеку жизни. Зверь и проститутка правят безраздельно».

В этой атмосфере репрессий и разгула цензуры Блейк уходит в подполье, его писания становятся все туманнее и мифы — более запутанными.

Однако его преследовала не только цензура. Французская революция шла своим чередом, за спиной военной диктатуры крупная буржуазия все больше и больше укрепляла свою власть. После термидора республика выродилась в директорию, а директория — в империю. Стало трудно видеть ясный выход между свободой и тиранией, радужные надежды 1789 года явно не осуществлялись. Блейк, как и многие другие, отошел от политики в узком смысле, но не утратил своей веры, а лишь понял, что борьба приобрела иной и гораздо более сложный характер, чем он предполагал раньше. Так, в 1809 году, он писал:

«Я в самом деле огорчен тем, что мои соотечественники так много занимаются политикой… Монархи кажутся мне дураками: палата общин и палата лордов, по-моему, полны дураков; обе они кажутся мне чем-то чуждым человеческой жизни».

Третий фактор проявился в Англии. Здесь капитализм, подстегиваемый войной, шагал вперед невиданными темпами. Остатки крестьянства экспроприировались огораживаниями, начиналась медленная агония ремесленников, всюду возникали «сатанинские фабрики». Угнетение меняло физиономию, и Блейк одним из первых разглядел нового врага. Перефразируя Мильтона, он мог бы сказать, что новый капиталист был не кем иным, как старым бароном, написанным прописными буквами. Священник старой школы, с его проповедью геенны огненной, был ребенком по сравнению с попом Мальтусом, чья ублюдочная теория, основана на «законе перенаселенности», согласно которому огромное большинство человечества якобы обречено на вечные и все увеличивающиеся страдания. Понимание этих новых факторов и делает позднюю поэзию Блейка единственной в своем роде.

Прежде всего он обратил свою диалектику против механического материализма, который рассматривал как доктрину капитализма на данной фазе развития. Годвин, как и многие другие, все еще глядел на все окружающее и рассуждал с точки зрения суверенной личности, ничем не связанной, находящейся вне всякого влияния этой окружающей среды, то есть придерживался точки зрения, представлявшей социальный двойник механического атомизма XVIII века. Блейк ненавидел атомизм и нападал на него по той же самой причине, по какой он нападал на модных граверов, которые все сводили к «неорганизованным пятнам и кляксам», к «точкам и ромбам», тогда как он всегда настаивал на первенстве непрерывной линии. Отстаивая линию, Блейк тем самым защищал веру в то, что часть не может существовать независимо от целого и личность — вне связи со своим классом, членом которого она является[67].

Отношение Блейка к Дакку, Ньютону, Вольтеру, ко всем мыслителям и просветителям следует толковать именно в этом контексте. Он осуждал их не за то, что они были рационалистами, а за то, что они придерживались механистических взглядов. И все же в их механическом материализме он усматривал нечто, что хотя и служило порабощению человечества, все же заключало в себе потенциальную освободительную силу.

Дразни, дразни, Руссо, Вольтера!
Дразни, дразни, не будешь рад!
Песок швырнув, не сдержишь ветер —
Отбросит он его назад.

Песчинка каждая алмазом
Сверкнет в божественных лучах.
Глаза насмешника засыпят
На израилевых тропах.

Из атомов ведь Демокрита,
Ньютоновых частичек света
Песок у моря, где шатры
Израиля, где вечно лето.

Колеса сатаны, люди, разрушающие Иерусалим и воздвигающие Вавилон, — таковы для Блейка плоды неконтролируемого разума, разума, у которого на алтаре высечено laissez faire[68] и провозгласившего право каждого (богатого) человека делать, что ему вздумается с тем, что ему принадлежит. Иерусалим — главный символ всех его остальных пророческих книг — является Утопией Блейка. Альбион — это Англия, или мир, или сам человек — находится в состоянии постоянного превращения: каждой его части отвечает какая-нибудь реальность в Утопии:

От Излингтона до Мэрилебона,
До Праймроз-Хилл и рощи Сейнт-Джонс Вуд
Поля обнесены из золота столпами —
Столпы Иерусалима были тут.

Альбион мог превратиться в Иерусалим, но также и в Вавилон, в пустыню нищеты и эксплуатации, которую правители Англии создавали на его глазах. Человек должен наметить себе то, что он станет воздвигать, и поэтому мир «Пророческих книг» столько же мир непрестанного созидания, сколько и непрерывной борьбы.

Совершенно очевидно, что нельзя нарисовать картину Утопии Блейка, как это можно сделать с Утопиями Мора или Гаррингтона. Это не остров, ожидающий своего открытия, или королевство, которому надо дать законы, тут предстоит построить город Иерусалим или Голгонузу. Кроме того, в отличие от прежних Утопий, в ней нет ничего незыблемого, установленного в соответствии с божественным или человеческим образцом совершенства. Каждая постройка представляет начальную точку для нового падения и раздробления, для основания нового города. Поскольку Блейк неспособен мыслить иначе, как диалектически, история у него, а следовательно, и его Утопия, никогда не могут прийти к завершению.

Таким образом, мы впервые имеем Утопию, созданную не путем абстрактных измышлений, а в процессе борьбы за преобразование существующего. Это показано нагляднее всего в сложных взаимодействиях символических фигур Блейка. Воздвигание Иерусалима и сокрушение Вавилона представляют проявление вечного и всегда изменяющегося конфликта между Уризеном-Иеговой — творцом и угнетателем, богом вещей, какими они есть, и Орком — прометеевской фигурой, началом, избавляющим и возрождающим, в некоторых местах олицетворяющим огонь и революционный террор. Блейк представляет себе конфликт сразу разгорающимся в нескольких планах, как борьбу космических начал, но одновременно и как конфликт внутри общества и в людском сознании. Однако тут нет механического столкновения правды с неправдой. Это диалектическое взаимопроникновение, конфликт железа (Уризен символизирует «железный закон заработной платы», мальтузианский «закон перенаселенности», новые железные машины фабричного производства) и огня. Орк — не только испепеляющий огонь, но и освободитель, а Лос — другой символ огня Прометея — представляет металлургию, новую, все видоизменяющую технику века, в которой огонь и железо творчески соединяются. Иерусалим — это результат борьбы Орка, но именно его борьбы за превращение Уризена, олицетворяющего материальный мир и его творца: железо, хотя и расплавленное, все же остается железом.