Эрих Ремарк - Триумфальная арка

• Название: Триумфальная арка
• Автор: Эрих Ремарк
• Жанр: Классическая проза

Роман «Триумфальная арка» написан известным немецким писателем Э. М. Ремарком (1898–1970). Автор рассказывает о трагической судьбе талантливого немецкого хирурга, бежавшего из фашистской Германии от преследований нацистов. Ремарк с большим искусством анализирует сложный духовный мир героя. В этом романе с огромной силой звучит тема борьбы с фашизмом, но это борьба одиночки, а не организованное политическое движение.

---

— До свидания, доктор Вебер.

— До свидания, сестра Эжени, — сказал Равик.

— До свидания, — вымолвила Эжени явно через силу и лишь после того, как Вебер обернулся и выразительно посмотрел на нее.

Приемная Вебера была забита мебелью стиля ампир — белой, золоченой и хрупкой. Над письменным столом висели фотографии его дома и сада. У стены стоял широкий шезлонг. Вебер спал в нем, когда оставался ночевать в клинике. Клиника принадлежала ему.

— Что будете пить, Равик? Коньяк или «дюбоннэ»?

— Кофе, если можно.

— Ну, конечно же, можно.

Вебер поставил на стол электрический кофейник и включил его. Потом повернулся к Равику.

— Вы не могли бы сегодня после обеда провести вместо меня врачебный осмотр в «Озирисе»?

— Разумеется.

— Вас это не затруднит?

— Нисколько. Я абсолютно свободен.

— Хорошо. Тогда мне не придется вторично приезжать в город. Покопаюсь в саду. Я попросил бы Фошона, но он в отпуске.

— Пустяки, — сказал Равик. — Ведь я уже не раз там работал.

— Это верно. Но все же…

— В наше время не существует никаких «все же». Во всяком случае, для меня.

— Да, форменный идиотизм! Такому мастеру своего дела запрещено работать открыто! Его вынуждают скрываться и оперировать подпольно.

— Ах, Вебер! Но ведь это же старая история. В таком положении все врачи, бежавшие из Германии.

— И все-таки! Какая нелепость! Вы делаете за Дюрана сложнейшие операции, а он делает себе имя вашими руками.

— Это лучше, чем если бы он оперировал сам. Вебер рассмеялся.

— Кому-кому, а мне бы полагалось молчать.

Вы оперируете и за меня. Я ведь все-таки гинеколог, а не хирург.

Кофейник закипел, Вебер выключил его, достал из шкафа чашки и разлил кофе.

— Одного не пойму, Равик, — сказал он. — Почему вы до сих пор живете в такой дыре, как «Энтернасьональ»? Почему бы вам не снять одну из этих новых квартир вблизи Булонского леса? Немного недорогой мебели вы можете везде купить. Тогда вы, по крайней мере, будете знать, что у вас что-то есть.

— Да, — сказал Равик. — Тогда бы я знал, что у меня что-то есть.

— Вот видите, так за чем же дело стало?

Равик отпил глоток горького, очень крепкого кофе.

— Вебер, — сказал он. — На вас можно с большим успехом изучать характерную болезнь нашей эпохи — благодушие мышления. Вас искренне огорчает, что я вынужден работать нелегально, и тут же вы удивляетесь, почему я не снимаю квартиру. И все это высказываете на одном дыхании, не смущаясь.

— Какая связь между тем и другим?

Равик снисходительно усмехнулся.

— Снимая квартиру, я должен зарегистрироваться в полиции. А для этого необходимы паспорт и виза.

— Верно. Об этом я не подумал. Ну, а в отеле?

— Там они тоже нужны. Но, к счастью, в Париже осталось еще несколько отелей, где на регистрации особенно не настаивают. — Равик налил в кофе немного коньяку. — И один из них «Энтернасьональ». Потому я в нем и живу. Не знаю, как уж там хозяйка выкручивается. Видимо, имеет связи. А полиция либо действительно ничего не знает, либо подкуплена. Во всяком случае, в «Энтернасьонале» я живу уже довольно долго, и никто меня не беспокоит.

Вебер откинулся на спинку стула.

— Равик, — сказал он. — Я этого не знал. Мне казалось, вам запрещено только работать. Чертовски неприятное положение.

— В сравнении с немецким концлагерем — это рай.

— А полиция? Если она все-таки нагрянет?

— Застукают — посадят на несколько недель в тюрьму. Потом высылка за границу. Как правило, в Швейцарию. Вторично поймают — полгода тюрьмы.

— Что?!

— Да, полгода, — повторил Равик.

Вебер изумленно уставился на него.

— Не может быть. Это же бесчеловечно!

— И я так думал, пока не испытал на себе.

— То есть как так испытал? Разве с вами это уже было?

— И не однажды. Трижды. Как, впрочем, и с сотнями других. Довольно давно, когда я толком ничего обо всем этом не знал и верил в так называемую гуманность. Случилось это перед поездкой в Испанию, где мне не нужен был паспорт и где я вторично получил практический урок гуманности. Учителями были немецкие и итальянские летчики. Позже, вернувшись обратно, я уже соображал, что к чему.

Вебер встал.

— Боже мой… — он прикинул в уме. — Выходит, вы ни за что ни про что просидели в тюрьме больше года.

— Не так долго. Всего лишь два месяца.

— Но позвольте! Вы же сами сказали, что при повторном аресте дают полгода.

Равик улыбнулся.

— Если ты умудрен опытом, до вторичного ареста дело не доходит. Высылают под одним именем, а возвращаешься под другим. Границу переходишь, по возможности, в другом месте. Так избегаешь повторного ареста. Доказать ничего нельзя. Документов у нас нет. Разве что кто-нибудь узнает тебя в лицо. Но это случается крайне редко. Равик — это уже мое третье имя. Пользуюсь им почти два года. И пока все идет гладко! Похоже, оно приносит мне счастье. С каждым днем все больше люблю его. А свое настоящее имя я уже почти забыл.

Вебер покачал головой.

— И все только потому, что вы не нацист.

— Разумеется. У нацистов безупречные документы. И любые визы, какие они только пожелают.

— Хорош мир, в котором мы живем, нечего сказать! А правительство? Хоть бы оно что-нибудь сделало…

— Правительство должно в первую очередь позаботиться о нескольких миллионах безработных. И такое положение не только во Франции. Везде одно и то же. — Равик встал. — Прощайте, Вебер. Через два часа я снова посмотрю девушку. Ночью зайду еще раз.

Вебер проводил его до дверей.

— Послушайте, Равик, — сказал он. — Приезжайте как-нибудь вечерком ко мне за город. Поужинаем.

— Непременно. — Равик знал, что не сделает этого. — Как только будет время. Прощайте, Вебер.

— Прощайте, Равик. И приезжайте, право же.

Равик зашел в ближайшее бистро и сел у окна, чтобы видеть улицу. Он любил бездумно сидеть за столиком и смотреть на прохожих. Париж — единственный в мире город, где можно отлично проводить время, ничем по существу не занимаясь.

Кельнер вытер стол и вопросительно посмотрел на Равика.

— Рюмку «перно».

— С водой, мсье?

— Нет, постойте. — Равик передумал. — Не надо «перно».

Что-то ему мешало. Какой-то неприятный осадок. Его надо было смыть. Но не этой приторной анисовой дрянью. Ей не хватало крепости.

— Рюмку кальвадоса, — сказал он кельнеру. — Или лучше два кальвадоса в одной рюмке.

— Хорошо, мсье.

Вдруг он понял, что его задело. Приглашение Вебера! Да еще этот оттенок сострадания. Надо, мол, дать человеку возможность провести вечерок в семейной обстановке. Французы редко зовут к себе домой иностранцев, предпочитают приглашать их в ресторан. Равик еще ни разу не был у Вебера. Тот от души позвал его к себе, а получилась обида. От оскорбления можно защититься, от сострадания нельзя.

Равик отпил немного кальвадоса. Чего ради он взялся объяснять Веберу, почему живет в «Энтернасьонале»? Это было явно ни к чему. Вебер знает все, что должен знать, знает, что Равик не имеет права практиковать, — и хватит с него. Если же Вебер все-таки работает с ним — это его дело. Он немало зарабатывает на нем и с его помощью может браться за операции, на которые сам никогда бы не отважился. Никто ни о чем не знает — только он и Эжени, а она умеет держать язык за зубами. То же самое было и с Дюраном. Только там все обставлялось с большими церемониями. Перед операцией Дюран оставался с пациентом до тех пор, пока тот не засыпал после наркоза. Только после этого появлялся Равик и делал операцию, которая была Дюрану не по плечу: он был слишком стар и бездарен. Когда пациент просыпался, Дюран снова стоял подле него с гордым видом хирурга-виртуоза. Перед Равиком всегда была лишь прикрытая простыней мумия, он видел только узкую полоску тела, смазанную йодом и предназначенную для операции. Часто он даже не знал, кого оперирует. Дюран сообщал ему диагноз, а он принимался резать. Старик платил ему меньше десятой доли гонорара, получаемого от пациентов. Равик не возражал — все-таки лучше, чем вообще не оперировать. Вебер действовал на более товарищеских началах и платил ему двадцать пять процентов. Это было по-джентльменски.

Равик смотрел в окно. О чем еще думать? У него уже почти ничего не осталось. Он жил, и этого было достаточно. Он жил в неустойчивую эпоху. К чему пытаться что-то строить, если вскоре все неминуемо рухнет? Уж лучше плыть по течению, не растрачивая сил, ведь они — единственное, что невозможно восстановить. Выстоять! Продержаться до тех пор, пока снова не появится цель. И чем меньше истратишь сил, тем лучше, — пусть они останутся про запас. В век, когда все рушится, вновь и вновь, с муравьиным упорством строить солидную жизнь? Он знал, сколько людей терпело крах на этом пути. Это было трогательно, героично, смешно… и бесполезно. Только подрывало силы. Невозможно удержать лавину, катящуюся с гор. И всякий, кто попытается это сделать, будет раздавлен ею. Лучше переждать, а потом откапывать заживо погребенных. В дальний поход бери легкую поклажу. При бегстве тоже…