Фрида Вигдорова - Семейное счастье. Любимая улица

• Название: Семейное счастье. Любимая улица
• Автор: Фрида Вигдорова
• Издательство: СЛОВО/SLOVO
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-85050-662-4

Романы "Семейное счастье" (1962) и "Любимая улица" (1964) были изданы незадолго до смерти Ф.Вигдоровой и после 1966 г. не переиздавались. В главных героях дилогии особенно полно отразилась личность автора. Это книги о семейных отношениях, о воспитании детей, о жизни, о смерти, о дружбе и о порядочности.

Содержание:

Семейное счастье

Любимая улица

---

— Мама! И еще:

— Доктор! Подойдите ко мне! Доктор!

Как будто он сам не видит, к кому подойти, а к кому подходить рано.

На третий месяц работы в родильном доме он усвоил привычку ходить среди стонов и криков, слез и жалоб со скучающим выражением лица. Это у него очень хорошо получалось. Рассеянными глазами он глядел куда-то поверх тех крыш, что видны из окон. Наверно, когда-нибудь жизнь проучит его. Ведь и врач родильного дома должен когда-нибудь стать отцом.

Под окнами больницы он, конечно, стоять не будет. Не будет маяться ночью в вестибюле. Нет, конечно. Но и ему будет тревожно и страшно, будет непременно — жизнь проучит скучающего врача. Но, наверно, не научит ничему. К чужой боли нельзя привыкать, а уж если привык или, того хуже, — заскучал, пиши пропало: нет человека.

— Папаша, — говорит он Андрею, — идите-ка домой и ложитесь спать. Здесь вы все равно ничем не поможете. А ночью надо спать. И видеть сны… среди весны…

И врач изображает зевок. Зевок у него хорошо выходит.

Быстро научился!

Кулаки Андрея сжимаются в карманах шинели. Если бы этот человек не был врачом и от него не зависели бы жизнь и здоровье Саши, этот врач запомнил бы молодого папашу. Пожалуй, он бы и скучать перестал. И пусть бы даже отчислили из академии — наплевать.

Врач ушел. Андрей смотрит сквозь стекла больничной двери. Пол в приемной выложен белым кафелем — так бывает в ванной… На вешалках — пальто врачей и докторские халаты. Вместо швейцара сидит девушка в белом халате и белой шапочке. Она дремлет. Перед ней раскрытая книга. Голова опускается. Девушка вздрагивает, оглядывается, Андрей видит сквозь стекло ее испуганные глаза. Он потихоньку стучит в стекло. Девушка подбегает к дверям.

— А где роженица? — спрашивает она, распахивая дверь.

— Наверху! — говорит Андрей так сердито, будто девушка виновата в том, что Саша мучается. — Как вас зовут? — спрашивает он.

— Ольга, — отвечает девушка.

— Олечка, — говорит Андрей, — я вам вот что скажу. Я здесь посижу и покараулю пальто, а вы сбегайте наверх. Александра Константиновна Москвина.

— Нет, уж я вас попрошу, папаша, уйдите. Как бы не было неприятностей.

— Я буду честно беречь пальто, — обещает Андрей.

— Я знаю. Только сидеть здесь ночью не полагается… Пожалуйста, очень прошу, — отвечает девушка.

— Олечка! А вы что читали, что-нибудь интересное? — спрашивает Андрей.

— Да нет, ведь это учебник алгебры. Я занимаюсь в вечерней школе.

— Ага, — говорит Андрей и присаживается на скамейку. — Хотите, решу вам любую задачу?

— Отец, — говорит она, — уйдите. Меня сократят с работы. Вы что, этого добиваетесь?

— Это ко мне не относится, — отвечает Андрей. — Я еще не отец. Если вы мне официально сообщите, что я уже отец, я уйду.

В коридоре слышатся чьи-то шаркающие шаги и стук палки. В приемную входит доктор Гуревич. Он стар. Он немного волочит правую ногу. Из-под меховой шапки беспомощно, как у ребенка, свисает прядь прямых волос. Они седые. Из-под усталых век линялые голубые глаза без всякого удивления смотрят на растерявшегося Андрея.

— Непорядок, непорядок! — говорит он. — Это верно" ее сократят, вот я сам возьму и сокращу. Идите, идите домой. — И доктор надевает халат, который подает ему Оля. — Идите, идите, молодой человек. На дворе хорошо" снежок. Александра? Так… Москвина? Так… А как же, конечно, помню. Ну что ж я вам скажу? Родится Москвин. И будет ухаживать за молодыми девушками точно так же, как вы ухаживали за его мамой…

Андрею хочется наклониться и, взяв за руку этого старого человека, повести его наверх. Ему хочется объяснить доктору, что там мучается Саша. Если он скорее поднимется, Андрею будет спокойнее.

— Не могу, не могу уйти, — сквозь зубы объясняет Андрей. — Сам не знаю, какая-то чертовщина. Не могу, и все.

Старику становится жалко старшего Москвина.

— Да что уж так! — говорит старик. — Обойдется. Или у вас есть какие-нибудь основания для беспокойства?

— Есть! — отрезает Андрей. — Она, понимаете, очень молодая. Хрупкая. Маленькая.

— Прекрасно! — вздохнув, говорит доктор. — Молодая — это лучше. Молодая — это очень хорошо. Уж поверьте.

Он уходит. Сквозь стекла дверей Андрей видит его удаляющуюся спину, сутулые плечи.

Андрею становится страшно. Любовь, сострадание, страх не дают ему дышать. Он сидит на скамье в приемной, заслоняя лицо руками, до крови закусив губу. А против него стоит растерянная девушка-швейцар.

— Ладно, сидите, — говорит она и на цыпочках уходит к своим вешалкам.

В приемной тихо. Не долетает сюда шум с улицы. Тут не слышно, что делается на верхних этажах. Ночь. Глухая, поздняя ночь.

В двери стучатся. Оля бежит отворять.

Той, что пришла, должно быть, лет тридцать. Ее провожает чужая женщина. Она называет свою подопечную Алевтиной Ивановной.

Белье, — говорит Алевтина Ивановна. — Белье в корыте. Я замочила, а постирать не успела. Закиснет.. — Выстираем, выстираем, — говорит чужая женщина. — Вы только не беспокойтесь.

Алевтина Ивановна идет к той лестнице, по которой недавно шел доктор Гуревич, по которой три часа назад поднималась Саша.

— Подождите одежу, — просит она соседку. И закусывает губу. Дойдя до лестницы, опершись рукой на перила, она оглядывается, смотрит назад, и в глазах у нее боль, тоска, растерянность. Исподлобья глядит она на снег за оконными стеклами. — Белье! — повторяет она. — Не успела… — И, почти повиснув на тонкой Олиной руке, с трудом идет наверх.

— Есть, которые осуждают, — говорит соседка, — а я говорю: ну что ж? Они, конечно, не регистрированные. И, по правде сказать, мы только раза два его и видели. Он уже с полгода, пес такой, глаз не кажет. Эх, мужики, подлецы! — И вдруг, искоса взглянув на Андрея, спохватывается:

— Конечно, мужик — он разный. Ну, а этот — плохой мужичонка. Безответственный. Погулял и бросил.

— То есть как это бросил? — спрашивает Андрей.

— Обыкновенно. Как бросают? Походил, походил и бросил.

— А ребенок как же? — спрашивает Андрей.

— Да что ж ребенок? Главное — мать. А мать всегда при ребенке.

* * *

— Почему же главное — мать? — тупо спрашивает Андрей.

— А вот так, обыкновенно. Ты носил? Может, это ты рожаешь? Кричишь, стонешь? Может, это ты будешь кормить? Вот то-то. Ты, милок, на скамеечке прохлаждаешься, а она… Вот оно какое дело, милок.

Что верно, то верно. Он сидит тут на скамейке, а она наверху мучается.

— Олечка, милая, — говорит он девушке. — Александра Москвина. Вы только подойдите и скажите: "Он тут. Не уходит и не уйдет".

— А ну вас, не пойду, — отвечает Оля и скрывается за перегородкой.

Сидя внизу на скамейке, он крепко зажмуривается… Мысленно поднимается вверх по лестнице. На второй или нет — на третий этаж. Ему сказали: родилка на третьем. Он открывает дверь и говорит: "Саша".

Он говорит ей все то, чего не успел сказать. "Мне без тебя никак невозможно, — говорит он. — Я не могу без тебя. Не могу".

Он ищет других слов, но не находит. "Я без тебя не могу". Вот все, что он может сказать.

В прихожую выходит женщина-врач. Она снимает белую шапочку и встряхивает рыжими волосами.

— Александра Москвина, — безнадежно спрашивает Андрей, с трудом шевеля губами.

— Как же, как же! — отвечает доктор. — Александра Москвина. Вы Москвин? Поздравляю, у вас родилась дочка.

— Потише, потише! — говорит толстая нянечка, проходя мимо Саши.

— Мама! — зовет кто-то.

— Теперь мама! А раньше-то что? Небось не вспоминала мамашу? — говорит нянечка.

Прижав ладонь к щеке, Саша дремлет. Потом просыпается от боли. Рядом с ней слышится бормотание, похожее на тяжелый бред.

— Трава, понимаешь, трава… Я говорю: кликну брата, а он говорит: кличь…

Саша опять засыпает. И вдруг все, что было: детство, Андрей, ее любовь, жизнь, воспоминания — все превращается в звон, боль, крик.

Она стыдится своего крика, пугается своего голоса — он не похож на ее обычный голос.

— Ну, вот и все! — вдруг говорит доктор Гуревич. Из-под белой докторской шапочки весело смотрят блеклые голубые глаза. — Девочка!

— Какая? — спрашивает Саша. — Хорошая?

— Еще бы! Отличная! Весьма прекрасная! — отвечает врач.

— Покажите! — требует Саша.

Вот она, ее дочка, ее ребенок. Она знала ее очень давно. С этими вот волосиками, которые прилипли к большому выпуклому лбу. С этими удивленно глядящими на нее темными глазами. Дочка облизывается. Она молчит. Саша разглядывает дочкины ножки, маленькие, жалкие руки.

— Хватит, хватит, мамаша, — говорит нянечка.

— А что у нее на ручке? — спрашивает Саша.

— Номерок. Тридцать семь, — говорит доктор.

— Когда родишь пятнадцатого, напишем миллион, — говорит нянечка.