Дюла Ийеш - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Дюла Ийеш
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1978

Настоящее издание дает представление о прозе крупнейшего венгерского писателя, чье творчество неоднократно отмечалось премией им. Кошута, Государственной и различными литературными премиями.

Книга «Люди пусты» (1934) рассказывает о жизни венгерского батрачества. Тематически с этим произведением связана повесть «Обед в замке» (1962). В романе-эссе «В ладье Харона» (1967) писатель размышляет о важнейших проблемах человеческого бытия, о смысле жизни, о торжестве человеческого разума, о радости свободного творческого труда.

---

Еще точнее «порядок хозяйствования», а также воскресный отдых батрака «без упущения обязанностей» описываются в так называемых правилах внутреннего распорядка. Они изложены на обратной стороне подрядной грамоты, выдаваемой батраку на руки. Эти правила освещают все, что закон оставляет в тени. Так, например:

«Батрак обязан выполнять не только ежедневно назначаемую работу, но и, невзирая на праздники, воскресенья, ухаживать за порученными ему домашними животными, чистить их помещения, выносить навоз, складывать его, как полагается, в навозную кучу и делать все это ежедневно в установленные в хозяйстве сроки».

«Летом, в пастбищный период, батраки обязаны как днем, так и ночью по очереди следить за скотом, неся ответственность за возможные потравы».

«В том случае, когда в хозяйстве возникает потребность в ночной охране, батраки обязаны в определенной очередности нести эту службу».

«Батракам нельзя без разрешения уходить с места службы ни в праздничные, ни в воскресные, ни тем более в рабочие дни».

А действующий закон добавляет к этому: «…Батрак не имеет права принимать у себя в жилище даже временно лиц, не входящих в состав его семьи, если хозяин это запрещает». Правила внутреннего распорядка со своей стороны добавляют к этому, что… Что хотят, то и добавляют. Ниже печатного текста оставлено чистое разлинованное место, ожидающее законотворческого вдохновения любого управляющего или надзирателя.

Все это я выписал из подрядной грамоты и служебной книжки одного батрака. Ведь батрак под страхом наказания обязан иметь на руках служебную книжку, без которой он, тоже под страхом наказании, но может быть нанят на работу.

Эта служебная книжка, форматом в 1/16 бумажного листа, в матерчатом переплете, выдана на имя некоего Шандора Тота. Как попала она в наш семейный хлам? Не знаю. Тщетно пытаюсь я разыскать ее хозяина в собственной памяти. Дядя Тот? Дядя Шандор? Ни малейшего отзвука из прошлого. Как множество ему подобных, дядя Тот канул в вечность бесследно. И только эта книжка, словно флаг затонувшего корабля, еще колышется на поверхности. Больше всего поражает в ней… ее пустота.

Посреди первой страницы жирным шрифтом напечатано: «Служебная книжка батрака». Над этой надписью — подхваченный с обеих сторон двумя ангелами венгерский герб и гербовая марка достоинством в тридцать филлеров. Еще выше порядковый номер А-325628. У самого верхнего края, слева, другой номер: 80/1908. Справа выведено в три строки, наполовину типографским шрифтом, наполовину от руки: «Местное управление: Веспрем; уезд: Энинг; село: Силашбалхаш. Выдана 25-го дня, августа месяца 1908 года сельским управлением».

Личные данные батрака Шандора Тота: год рождения — 1857, вероисповедание — римско-католическое; семейное положение — женат, постоянное место жительства — Тоти-пуста, село Силашбалхаш, рост — средний, лицо — продолговатое, глаза — светло-карие, брови — черные, нос — прямой, рот — обыкновенный, волосы — черные с сединой, зубы — некоторые отсутствуют, подбородок — бритый, усы — черные с сединой, особые приметы — отсутствуют, собственноручная подпись — +++.

Даже на основании словесного портрета я не в состоянии вспомнить дядю Тота. Однако эти данные: щербатый рот, продолговатое лицо, что, скорее всего, означает худое — кожа да кости, — скулы монгольского типа, средний рост, к которому непременно следует добавить сутулость, бритый подбородок, на самом деле, конечно, заросший, усы с проседью, свисающие в рот, — все это страшно знакомо, эти черты вдруг складываются в одну огромную фигуру. Дядя Тот стоит перед моими глазами как гигантское обобщение людей этой породы. Я вижу его светло-карие глаза — этот цвет глаз, между прочим, свойствен всей нашей семье; вижу его особые приметы, ускользнувшие от внимания сельского писаря: медвежья походка, судорожно скрюченные пальцы, которые никогда не разгибаются, нервное подергивание губ или век, когда кто-либо прикрикнет на дядю Тота; на голове, руках и ногах обязательно должны быть шрамы, он с трудом садится и с трудом поднимается с места, жалуется на боль в пояснице. Так же подробно представляю я себе и всю его жизнь: вот он родился, вот, несмотря на сглаз, мнимые и настоящие беды, побои и болезни, он, один из многочисленных братьев и сестер, наконец поднялся на ноги и сразу же начал работать. Караулил посевы, ходил на поденщину, помогал на охоте, делал, что поручали. Как только первый вол остановился или двинулся по его окрику, нанялся батрачонком. С этого времени, с одиннадцати-двенадцати лет, он стал жить как взрослый: ведь он приносил домой уже половину того, что полагается батраку по договору. Служил ли он в армии? Служил. Как раз после того, а может, и раньше пришла к нему девушка и сказала, что у нее будет от него ребенок. Достали кровать — в этом и состояло создание семьи, и он стал получать по договору полное довольствие. Родился ребенок, за ним пошли другие, чуть ли не в год по одному. К тому времени, когда родился последний, выжившие первенцы стали уже батрачатами, уже пререкались с ним. Потом разбрелись кто куда. А он отработал свое и умер. Если же, вопреки общему правилу, и не умер, то стал подсобным батраком — менял скоту подстилку, подметал хлев. А когда вслед за хлыстом и метла выпала у него из рук, ему опять же вместе с такими же, как он, стариками следовало бы умереть. Не умер? Поставили сторожить копны, но уже снова за полплаты, как бы предупреждая, что теперь-то уж и впрямь нечего мешкать: ведь даже и дети его умерли. Некоторое время он снова караулил посевы. Потом в праздник всех святых, во время «предупреждений», его тоже предупредили, что в нем больше не нуждаются. «А вам, Тот, что, и уходить некуда?» — спросил управляющий. «Да, ваше благородие, некуда мне идти». — «Ну что ж, можете спать в хлеву». Там, где обычно устраивались на ночлег кочующие работники. Никакой платы, даже части ее, он уже не получал, лишь жены батраков давали ему по очереди немного супа. А потом он как-то поднялся и ушел следом за кочующими, если не умер до этого. Его батрацкая книжка так и осталась в канцелярии: он постеснялся спросить ее.

На 4-й странице этой книжки приведен полный текст уже знакомой нам статьи закона. На 21-й можно прочесть XVI статью закона 1900 года о «страховой кассе для сельскохозяйственных рабочих и батраков», а на 33-й — в дополнение к упомянутой статье — XIV статью закона 1902 года с подробным описанием деятельности кассы. Закон этот так и не вступил в силу. Затем следуют графы: место службы, время службы, фамилии хозяев. Ни одна из этих граф не заполнена: Шандор Тот всю свою жизнь проработал на одном место. Теперь уже можно в основном представить себе, в каких условиях. Но только в основном, потому что как закон о страховых кассах никогда не осуществил обеспечение больных, так и из числа прочих законов лишь немногим удалось пробить себе дорогу от буквы до проведения в жизнь, от красноречивых выступлений законодателей до того, например, чтобы надзиратель, желая ускорить работу, не поднимал на работника руку и чтобы Шандор Тот не принимал как особую божью милость все, что бы ему ни бросали как корм рабочей скотине.

Говорят, будто все это и не может быть иначе. Из-за особых климатических условий нашей страны и в еще большей степени из-за особого способа производства. А еще, возможно, и из-за особого расположения звезд. Вот ведь в Дании, например, уже все иначе. И во Франции, и в Италии, и на Скандинавском полуострове, и даже в Австрии, чтобы не перечислять чуть ли не все страны Европы.

Люди пуст ничего об этом не знают. Им известно лишь их собственное положение, и они стараются приспособиться к нему. Тут они могут опереться только на традиции и собственную изобретательность. Привычка делать все обстоятельно подсказывает им, что они должны беречь свои силы, если хотят жить. А жить они хотят.

Бывали случаи, когда разорившиеся крестьяне нанимались в батраки, но почти никто из них не оставался в пусте, ибо не мог прижиться на новой почве. Вначале такой батрак работает, как работал у себя дома. Через два-три месяца он с ужасом ощупывает поясницу или грудь. Потом пытается приладиться к темпам пусты, но это едва удается хотя бы одному из десяти. В конце концов либо недуг, либо сами батраки изгоняли таких пришельцев из пусты.

Экономию сил, правда, они доводят до крайности, а их изобретательность в этом отношении неисчерпаема. Если бы труд распределялся иначе, а с работниками обращались по-другому, это, несомненно, пошло бы на пользу не только классу землевладельцев, чьи интересы непосредственно автор не рассматривает, поскольку их анализ выходит за пределы его познаний и за рамки данного произведения, но и значительно повысило бы эффективность национального производства в целом. Весьма вероятно, что батраки работали бы гораздо усерднее, если бы трудились на своей земле или — так или иначе — на себя.