Ольга Елисеева - Повседневная жизнь благородного сословия в золотой век Екатерины

• Название: Повседневная жизнь благородного сословия в золотой век Екатерины
• Автор: Ольга Елисеева
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-235-03048-0

Новая книга известной писательницы и историка Ольги Елисеевой посвящена повседневной жизни русского дворянства золотого века Екатерины II.

Рассказывая о житье-бытье вельмож и старосветских помещиков, самой императрицы и заезжих путешественников, автор старалась показать не только их носовые платки, свечи и грязные колеса дорожных карет, но и то, как дышали, чувствовали, любили и ненавидели наши предки в то славное, уже далекое, но по-прежнему притягательное время.

Для решения подобной задачи нет способа лучше, чем дать возможность читателю самому прикоснуться к подлинным документам эпохи. Вот почему такое важное место в книге занимают тексты, созданные два столетия назад: воспоминания, корреспонденция, политические памфлеты, донесения и т. д.

---

Жуткая история. Если убийство сына Ардабаева еще можно объяснить «классовыми мотивами», то сожжение дворовой девочки было совершено с единственной целью — уничтожить свидетеля. Целая деревня разбойников, которым дорога, по выражению Болотова, «в отдаленные страны Азии», сиречь в Сибирь.

«Государыня не знает о том и не ведает!»

После подобных откровений становится понятно, что управлять крепостными было делом непростым. А порой и опасным. Одна жестокость, равно как и одни добрые слова помогали мало. Навык руководства людьми и ведения сложного хозяйства воспитывался в помещиках с детства, передавался из поколения в поколение. Не удивительно, что служилые дворяне приносили в армию привычки сельской расправы, а в деревню — армейские нравы. И там, и тут они имели дело с крестьянами. Важно отметить, что и кроткий Болотов, и горячий Струйский в сходных обстоятельствах вели себя примерно одинаково. Оба не избежали угроз смерти. Оба заставили себе повиноваться.

В самом начале карьеры управляющего Болотов пережил локальный бунт. Он получил распоряжение от князя М. Н. Волконского о размере оброка — шесть рублей с тягла. Мемуарист уверяет, что столько же крестьяне отдавали при прежней владелице. Такой взнос, «хотя и превосходил оброк, платимый Богородицкою волостью двумя рублями, но для подмосковных крестьян был не только сносен, но и очень еще умерен»[563]. Однако крепостные считали иначе.

«Не успело несколько дней после того пройтить, как вдруг является перед крыльцом моим превеликая толпа народа… Удивление мое превратилось в смущение и беспокойство духа, когда… весьма мне преданный солдат сказал:

— Что-де, сударь, толпа их кажется сволочью сущих негодяев. Что-то все рычат и мурчат, а предводителем у них не староста и не бурмистр, а какой-то Роман, который, как говорят, наивеличайший скупец и самый сварливейший и негоднейший человек во всей волости, и что-то они мне подозрительны, и нет ли у них какой блажи на уме…

Сердце во мне как голубь затрепетало; однако я, не давая солдату смятения своего приметить, ему сказал:

— Вздор, братец, мне кажется… Однако поди ты со мною да скажи вот в канцелярии и товарищам своим, чтоб они на всякий случай были готовы».

Болотов вышел на крыльцо, где увидел «человек почти до ста мужиков, а пред ними помянутого Романа, расхаживающего, как петуха индейского, и хорохорящегося по примеру оного». Управляющему ничего не оставалось делать, как спросить, чего хотят крестьяне.

«— К тебе-ста пришли! — закричал с грубостью предводитель их, а за ним закричала и вся его сволочь. — Велишь-ста ты платить нам оброка по шести рублев с тягла… Да для чего другие государевы крестьяне платят меньше, да и в Богородицкой волости платят только по четыре рубля с тягла, а мы что за грешные, что с нас больше?

— Этого я не знаю! — сказал я. — А воля на то князя да и самой государыни.

— Как бы не так! — завопил Роман. — Ты-ста думаешь, что мы тому и поверим. Государыня-ста не знает о том и не ведает, а… ты сам хочешь денежками нашими набить себе карманы.

Грубые и дерзкие сии слова вывели меня тогда из терпения.

— Ах ты, бездельник! — закричал я на него. — Как ты смеешь со мною так говорить?!

— Мы-ста не бездельники! — закричали они во все множество голосов.

А Роман, подскочив к крыльцу, еще более закричал:

— И что ж ты за боярин, чтоб не сметь с тобою говорить; ну, так знай же, что мы твоего приказа не слушаем, словам твоим не верим и такого оброка платить не хотим и никак не станем!»

Управляющий попытался увещевать толпу ссылкой на другие деревни, где размер оброка никого не возмутил, но это не помогло.

«— Вольно-ста им, — закричали они, — но мы того не хотим!

А Роман, как ерш, растаращив глаза и опять подбежав к крыльцу, и прямо мне в глаза закричал:

— Ну не хотим-ста, не хотим; это все твои плутни, не слушаем!» После чего зачинщик кинулся на Болотова с кулаками. «Признаюсь, что минута сия была для меня весьма критическая», — писал Андрей Тимофеевич. Но тут подоспели солдаты, отодвинули управляющего, выхватили «свои шпажонки» и закричали народу:

«— Цыц! Бездельники, не шевелись никто с места, всех перерубим…

Неожидаемое явление сие так всех испугало, что они, все оцепенев, почти в один миг замолчали и никто в самом деле не смел поворошиться». Пришедший в себя Болотов приказал приказчику и его брату схватить Романа и посадить под караул, а к остальным обратился с предложением послать к Волконскому депутатов:

«— Ах, дурачье, дурачье! Что это вы затеяли, и не с ума ли вы сошли, что дали сему бездельнику себя соблазнить и возмутить? Выберите между собою двух или трех человек, кому вы поверить можете, я сейчас отправлю их в Москву к князю, пускай спросят они сами и услышат, от себя ли я это взял или так сама государыня приказала.

— Хорошо-ста, хорошо! — сказали они в несколько голосов. — Это дело; мы-ста тотчас выберем».

Управляющий написал Волконскому рапорт «изображением живейшими красками всего сего происшествия». Князь «сколько ни был тих и кроток, но не преминул дать на представленных к нему депутатов превеликий окрик, и уверив сих дураков, что оброк наложен не инако как с воли государыни… сказал потом им, что все они за дерзость… заслужили то, чтоб всех их передрать кнутом или, по крайней мере, детей… отдать в зачет в рекруты. Но на сей раз из единого человеколюбия их милует». Романа же было приказано «при собрании всех старост и лучших в волости людей наказать плетьми нещадно».

Но Романа наказание не проняло. «Он вытерпел все сечение, не произнеся не только ни малейшего вопля, но ниже одного слова, и кипел злобою». Отпустив его восвояси, Болотов установил за буяном надзор. «И как вскоре после того времени прибыл из Петербурга в Москву двор, то услышав, что государыня находится в Москве, затеял он было иттить и подать ей на князя и на меня челобитную». На розыски жалобщика был послан солдат, «который почти не отходил от дворца, и не успел Роман только показаться, как раба божия тотчас и спеленали и вместе с написанною самой глупейшею челобитною представили к князю». Возмутитель крестьян был сослан в Сибирь на поселение, «чрез то успокоилась и вся волость»[564], — заключает рассказ Болотов.

По словам мемуариста, дело закончилось благополучно. Но эта история совсем не так проста, как он хочет показать. Почему мужики восстали, если их оброк не изменился по сравнению с прежним? Дело в одной тонкости, которую не проговаривает управляющий. Поскольку земли были куплены императрицей, то жившие на них крестьяне посчитали себя государственными и захотели такой оброк, как в соседней Богородицкой волости, населенной казенными мужиками, то есть четыре рубля. Но им оставили прежний — шесть. Ведь Екатерина приобрела Киясово в частное владение для сына. Обитатели всех деревень, за исключением Спасской, поняли это и не возмутились. Спасских же крестьян подбил на выступление сельский богач Роман, видимо, пользовавшийся среди них авторитетом.

Казалось бы, чего проще — разъяснить мужикам ошибку и отпустить с миром. В их сомнениях насчет оброка не было ничего удивительного, если учесть, что многие управляющие, порой без ведома владельцев, набивали себе карманы. Однако Болотов называл пришедших к нему крестьян и «негодяями», и «сволочью», и «бунтовщиками». На взгляд нашего современника, его стремление заткнуть мужикам рты, чтобы они не могли «и кукнуть», — в корне неверно. Бросается в глаза, что управляющий желает сначала подавить возмущение, а уж потом вступить в переговоры. Сама жалоба квалифицируется как мятеж.

Чтобы понять логику Болотова и князя Волконского, надо принять во внимание реалии двухсотлетней давности. Малейшее неповиновение каралось не по причине кровожадности властей, а потому что крестьяне воспринимали уступку, торг и переговоры как признак слабости. За этим могло последовать возмущение больше прежнего. Поэтому сопротивление старались подавить в зародыше, а уж потом разбираться, кто прав, кто виноват. Любопытно поведение солдат — вчерашних выходцев из крестьянской среды. Они не чувствуют «классовой солидарности», напротив, угрожают «перерубить» мужиков шпагами. И дело здесь не в «неразвитости» сознания, а в заметном изменении его социальной составляющей. Служивые ощущают себя частью административного аппарата. Может показаться странным, но с высокостоящими над ними Болотовым и князем Волконским они связаны больше, чем с крестьянами чужого села.

Вполне объясним и страх управляющего, что неугомонный Роман все-таки доберется с жалобой до императрицы. Подача челобитных в собственные руки монархини была запрещена. Однако после наказания ретивых доносчиков власти непременно принимались за разбор жалобы. Даже если Болотов и Волконский были чисты, в процессе расследования вскрылись бы неизбежные упущения и злоупотребления — у кого их не было? При любых обстоятельствах ревизия — дело крайне нежелательное. Потому-то Романа и «спеленали» у самого дворца. Раздражение Андрея Тимофеевича против него не утихло и с течением лет. Ведь Роман был не простым буяном, а инициативным ходоком с амбициями главы мирского самоуправления. Заработанное богатство его не удовлетворяло, он нуждался в повышении своего статуса. Стань спасские мужики в самом деле государственными, и такой человек мог встроиться в низовую систему власти. Однако среди помещичьих крестьян он был явно опасен. При малейшем неповиновении подобные личности оказывались на гребне волны, командовали и распоряжались восставшими. Управляющие всеми силами старались избавиться от потенциальных вожаков крестьянского бунта, что и произошло с Романом.