Игорь Николаев - Дети Гамельна

• Название: Дети Гамельна
• Автор: Игорь Николаев
• Жанр: Ужасы и Мистика

Семнадцатый век. Католики и протестанты сражаются за веру, заливая землю потоками крови. Но помимо Тридцатилетней войны, идет и другая, у которой нет имени — схватка людей с порожденьями Тьмы. что расплодилась на погостах и пустошах. В этой войне не бывает пленных, а жалость к поверженной нечисти не трогает сердца тех, кого называют «Дети Гамельна». Они не ведьмаки, они — ландскнехты, что сражаются за щедрую плату… Там, где бессильно слово Божье идут в ход горячий свинец и холодная сталь. А жажда золота превозмогает любой страх.

---

Ближайший пес зевнул, звучно лязгнув клыками, скребнул по земле. Лапа у зверя была скорее обезьяньей, с длинными подвижными пальцами и втягивающимися когтями.

— Говорил. И что? — несколько оживился Швальбе, ободренный недвусмысленными намеками товарища.

— Да ничего! — еще шире оскалился сержант и проговорил тихо, почти не шевеля губами. — Как сделаю, руби и прыгай. Сильнее и шибче.

Капитан, словно дурак какой, хотел переспросить, что именно собрался делать сержант, но в глубине балки, куда ушел Егерь и его дьявольская свита, вдруг полыхнуло вовсе уж несусветно. Даже ослепило немного. Не успели наемники протереть глаза, как окружившие их собаки начали недвусмысленно подталкивать в том направлении. Толкали лобастыми гладкими мордами, безбожно пачкая нитями вонючей слюны. Когда та попадала на кожу — жгло, словно разогретым железом. Пришлось подчиниться и спуститься в овраг, осторожно скользя по грязи мокрыми сапогами.

Идти довелось не так уж долго и то главным образом из-за того, что каждый шаг давался с трудом. Через пару минут неторопливой ходьбы странная процессия оказалась у глухой стены, где между выступающими корнями деревьев виднелся четко очерченный квадрат пульсирующего огня. Черного огня с веселыми зелеными искорками. Корни шевелились, как живые, ходили волнами, словно щупальца морского зверя спрута.

Вопреки обещанию Егеря ландскнехты остались, а псы один за другим входили в молчаливую темную завесу и исчезали бесследно средь пляски языков угольно-черного пламени. Пока не остался последний зверь, самый большой. Скотина размерами с доброго быка, ну может быть самую малость поменьше. Но только самую малость. И так стал, сволота, чтобы не проскочили никак, оставил один путь — в «дверь». Тварь скалилась в почти человеческой усмешке, вбирая и выпуская обратно иглообразные когти.

— Холера ясна, — пробормотал сержант.

Мирослав с Гунтером шагнули вплотную к «двери». Любопытные языки пламени пытались дотянуться до них. Прикоснуться, пометить вечным знаком…

Мирослав поднял ногу, нацеливаясь, было, шагнуть прямо во тьму. Но в последнее мгновение резко отшатнулся в сторону.

— Кабыздох помойный! — гаркнул сержант прямо в морду адской твари. Гунтер, надеясь, что все понял верно, и в свою очередь дернул ногой, зачерпывая солидный шмат грязи, так, чтобы набросить прямо в ухмыляющуюся слюнявую харю.

Пес Охоты растерялся на одно лишь мгновение, но сержанту этого хватило. Сухо щелкнули курки пистолетов, появившихся в руках Мирослава, словно по волшебству. В снопах искристого огня и дыма два серебряных шарика врезались в золотистую морду.

Серебро не могло убить тварь, но удар двух кругляшей — каждый с лесной орех — и жжет, как целое гнездо пчел! — отбросил пса, исторгнув истошный вой из его глотки. Швальбе, выдернувший из ножен палаш быстрее, чем хашишейский ассасин выхватывает кинжал, рубанул наотмашь, целясь в кончик подвижного черного носа. И попал. Надо думать, это было очень больно, зверь завыл еще истошнее, вращая безумными слезящимися глазами, ударил по земле хвостом со смешной кисточкой на конце и ринулся на капитана.

Железные пальцы Мирослава вцепились Гунтеру в воротник и рванули в сторону, уводя из-под самых когтей пса. Воющий от боли и безумной ярости золотисто-коричневый вихрь пронесся мимо, обдав запахом серы и паленой шерсти. Пронесся — и канул в черном квадрате, с разгона вломившись всей тушей во врата, отделяющие этот мир от совершенно иных мест, кои не следует поминать всуе. Да и не всуе тоже.

Мирослав сорвал с шеи приснопамятный кожаный мешочек и бросил следом, как гренадер, штурмующий бастион. И тьма исчезла. Не было ни шума, ни вспышки, просто черный огонь свернулся угольным вихрем, сжался в точку и сгинул. Только волна жаркого воздуха прошелестела по балке, да так, что мокрая трава аж закурилась паром.

Швальбе сидел, опершись спиной о склон, и думал, что впервые в жизни после крепкой заварушки его не держат ноги. Не стоят, и все тут. Затем капитан подумал, что могло бы ждать наемников на той стороне. Представил удел, что страшнее смерти — вечное странствие в нечестивой компании, без остановки и надежды. В объятиях ужаса от осознания того, как постепенно гибнет, растворяется все, что связывало тебя с миром живых. Все, что делало тебя человеком. Пусть не самым лучшим, не самым честным. Да, скверным, чего уж там! Но все же человеком, с бессмертной душой, которую всегда готов принять милосердный и любящий Господь. Если только сама душа не искажена, не отравлена Охотой…

Швальбе снял шляпу, пришедшую в окончательное разорение, покрутил в чуть подрагивающих пальцах и отбросил в сторону. Вдохнул побольше воздуха и разразился громогласной тирадой. Если бы рядом оказался кто-то, кто мог ее записать, вдохновенная речь ландскнехта вошла бы в историю, дабы сохраниться в веках непревзойденным, сияющим эталоном ругани. Но единственным слушателем оказался лишь сержант, обессилено присевший на ближайший корень — неподвижный и твердый, как и положено части обычного дерева. Впрочем, Мирослав был достойным знатоком, способным оценить каждый оборот, всю гамму сравнений.

Наконец капитан выдохся и замолк.

— Э-э-э… Гунтер, — почти робко спросил сержант. — А меня то за что?.. Я же нас вроде как спас.

— Спас! Твою… — заорал Швальбе. — Твоя хрень на шнурке, она же только врата закрыла! А я то думал, она эту погань развеет! А если бы я не успел рубануть?!

— Ну, успел ведь, — тихонько заметил Мирослав.

— Заррррраза! — звучно рыкнул Швальбе, окончательно отводя душу, и облегченно вздохнул.

— Мир, клянусь удом святого Петра, я и знать не хочу, что такое мой подчиненный таскает на шее. Но, ради всего святого, если, конечно, для тебя такое есть в мире нашем! Предупреждай в следующий раз!

— А кому я сказал, чтобы «руби и прыгай»? — искренне удивился Мирослав.

— Ну да… Виноват, — через силу признал Швальбе. — Как-то слишком уж вышло все быстро и неожиданно. Старею, наверное…

— И кто тебе злобный деревянный голем? — усмехнулся Мирослав.

Швальбе снова выругался, уже спокойнее и без души, больше для порядка, нежели раздражения ради.

— На все воля Господня… — философски заключил Мирослав и натужно поднялся. — Пойдемте, герр капитан, дорогу искать. Потому что, видит Бог и мать его, Мария, я ни хрена не представляю, куда нас затащили эти вылупки…

— Знаешь, вот есть ощущение, что мы сейчас где-то на юге Франции. Овернь или Лангедок. Рельеф уж приметный больно.

— Жеводан, что ли?

— Так точно, герр сержант. Именно Жеводан.

— Вот и отлично! Да, Гунтер, когда окажемся в Дечине, намекни Отцам, что те травки, которые пошли в котел к собачке и серебряным пулькам, не только закрывают прорехи. Они и время неплохо крутят по своему усмотрению. Лет через сто или полтораста… всякое в здешних краях может случиться.

— Мир, тебе охота выслушивать их брюзжание по поводу применения запретных средств? И мне не хочется. Вот и молчи, достаточно будет упоминания о серебре и нашей смекалке. Встретили, вкрались в доверие, после как следует отпинали во славу Божью. И хватит на том. А еще…

Гунтер подобрал палаш, шевельнул бровями, оценив глубокую выщерблину, что осталась на крепкой стали после встречи с мягким псиным носом. Похоже, клинок придется укорачивать и перетачивать, такой скол не загладишь и лучшим точильным камнем…

— А еще, — продолжил он. — Как-то хорошо оно легло друг на друга — Вольфрама помянули с Виноградником, а тут и Охота…

— Накличешь, — Мирослав невольно втянул голову в плечи и оглянулся на то место, где канула в неизвестность адская кавалькада со всей сворой.

— Ага, — согласился Швальбе. — Поминать пока не станем. Но подумаем, крепко подумаем. [10]

История одиннадцатая. О том, почему капитан Швальбе любит запах пожара по утрам

Под густым пологом леса свежие щепки светились бледной желтизной, напоминая маленькие косточки. Толстым жестким ковром они устилали все вокруг на добрый десяток локтей. Тот, кто пару часов назад махал топором, судя по всему, оказался не слишком умелым дровосеком. Сильным, да — слабак не сумел бы свалить здоровенное дерево — но все же далеким до истинного мастерства лесоруба. Иначе щепок было бы гораздо меньше.

Хотя, с другой стороны, может, узловатый ствол напомнил что-то нехорошее. Скажем, показался схожим с нелюбимой женой. Или алькальдом, к примеру. Вот и выплеснулась злость в работу, вгрызаясь тяжелыми ударами в неподатливую древесину. Тем более, такую страхолюдину не особо и жаль — узловатый ствол, напичканный сучками, как душа протестанта пороками. Даже принадлежность сразу не определить, хотя листья схожи с дубовыми. Но именно, что только схожи, и то сильно издали.

На пень, желтеющий свежим щербатым срубом, присела сойка. Протрещала на своем птичьем языке, встопорщила хохолок, окинула полянку зорким взглядом черных выпуклых глаз, выбирая, откуда начинать поиск червяков. Что-то мелькнуло в воздухе, словно солнечный блик на воде в безветренный день. Сойка дернулась, получив быстрый, как молния, удар по спинке, практически разваливший птицу пополам. Маленькое тельце, еще не понявшее, что умерло, доли секунды удерживало прежнее положение. И упало, распавшись на две половины, удерживаемые вместе лишь лоскутом кожи.