Газета Завтра Газета - Газета Завтра 38 (1087 2014)

• Название: Газета Завтра 38 (1087 2014)
• Автор: Газета Завтра Газета
• Жанр: Публицистика

---

Сейчас сделалось модным творить мифы о почившей Красной Империи - одним она кажется величественной и устремлённой ввысь - в духе античного Рима или наполеоновской Франции; другие же предпочитают мазать историю липкой грязью, расцвечивая придуманные ужасы всё новыми акцентами. Булатов же - предельно спокоен. Именно поэтому его так любят и те, и эти - есть, что трактовать. Его "застойный" СССР - это царство стабильной устроенности. Абсолютное эпическое время, когда условное "вчера" похоже на столь же символическое "сегодня", а товарищ Ульянов-Ленин на громадном плакате - несокрушимо вечен, как сфинкс и пирамиды.

Нет ни времени, ни пространства - есть постоянство слов и ритмов. Эрик Булатов изображал то, что рисовали тогда все - и незыблемого Генсека, и простых советских трудящихся, и среднерусские пейзажи. Но. Посмотрите на картину "Советский космос" - дорогой Леонид Ильич представлен не то с нимбом, не то в короне. Корона-нимб - это советский герб и флаги пятнадцати республик. Художник пишет Брежнева этаким бессменным идолом, монументально застывшим на фоне всей этой красной геральдики. Так увиделось. Почему вдруг такое название? Космос - это вечность, а эпоха Застоя была обращена к устойчивому бытию, к непререкаемому постоянству. Говорилось о Светлом Будущем, но подразумевалась Вечность. Помните - когда Брежнев умер, многие растерялись - а дальше-то как?

На картине с будничным названием "Улица Красикова" мы наблюдаем идущих куда-то людей. Точнее - процессию, ибо мы опять имеем дело с Вечностью, где отсутствует всякая ненужная, суматошливая динамика, поэтому движение тут сравнимо с шествием древнеегипетских жрецов и воинов, навеки выдолбленных в камне. Проходят тысячелетия, а они всё идут, как и эти советские граждане из пункта А в пункт Б. Предсказуемость и чёткое предначертание - в этом и есть счастье. Из радиоточек, вероятно, звучит оптимистичная песня о БАМе или о том, что "завтра будет лучше, чем вчера!", но путь навечно перекрыт плакатным Лениным. Как знаком - "кирпичом" или шлагбаумом. Будущего тут нет, как нет ветра и воздуха.

А вот и знаменитый "Горизонт". Всё те же люди, идущие, на этот раз, краем моря, но вместо тающей дымки и заманчивого кругозора с романтическими каравеллами - то ли красная дорожка, то ли орденская лента. Здесь тоже нет выбора и пространства, зато есть некое магическое постоянство. Или вот - пожилая дама "У телевизора" - на экране стабильно-вечный Игорь Кириллов, ведущий программу "Время". Занятный оксюморон в условиях убаюкивающей неподвижности - время застыло, но о нём напоминает ежедневная передача. А бытие казалось размеренным и правильным. Сейчас многое из этого вызывает сладкое, щемящее чувство ностальгии. Эпоха Застоя была наполнена благостными юбилеями, мандариновым запахом новогодних столов и оптимистичным ничегонеделанием в запылённых стекляшках НИИ.

Люди покорно дремали на месткомах и профсоюзных перевыборах, читали "дефицитного" Булгакова, вязали модные шарфы из импортного мохера и планировали очередной отпуск в Крыму или на Рижском взморье. "Польские" красавицы из кабачка "13 стульев" пели под братские фонограммы про любовь и разрешённый, и потому невинный, флирт. А ещё была возможность жить не в системе, а параллельно оной, принимая, впрочем, некоторые её правила игры. Доктора физико-математических наук, желая постигнуть дзен или просто устав от бездарного зав. кафедрой, уходили в истопники или сторожа. Туда же уходили рок-идолы и прочие гуру молодёжных течений.

Эпоха требовала прописки, трудовой книжки и хотя бы неискреннего кивания. Или философического безмолвия. У Виктора Пелевина в "Поколении "П"" есть примечательный пассаж: "Татарский изредка отрывался от вида за окном и смотрел на Гиреева. Тот в своей диковатой одежде казался последним осколком погибшей вселенной - не советской, потому что в ней не было бродячих тибетских астрологов, а какой-то другой, существовавшей параллельно советскому миру и даже вопреки ему, но пропавшей вместе с ним".

Концептуализм, как, впрочем, и сарказм, не приветствовались ни в каком виде, зато издательству "Малыш" всегда требовались умелые руки и добрые краски. Эрик Булатов, вероятно, и не подозревал, что своими иллюстрациями к Шарлю Перро, созданными в творческом союзе с Олегом Васильевым, он расцветил наше детсадовское бытие красками Галантного Века. Пышные парики вельмож, тоненькая Золушка в золотом платье, плюмажи и кружева. Удивительный дар - создавать не просто линию, но великий смысл. И - спасибо товарищу Булатову за наше счастливое детство! Кстати, Олега Васильева он тоже изобразил - в этаком шукшинском образе, на картине "Странник".

У Булатова любимая мысль - это свобода, пространство. Отсюда - все эти многочисленные "небеса за решёткой" и желание вырваться. Попытки разрушить благостную устойчивость, кажущуюся затхлой тюрьмой. Вместе с тем, пугает, завораживает его "Дорога". Путь в никуда. Горизонт расчистился и даже нарисовался живительный свет в конце тоннеля, однако, идти, ползти и ехать оказалось попросту некуда и - незачем. Идеальная разделительная полоса. Холод и вселенское уныние. Или это Анизотропное шоссе братьев Стругацких? "Я теперь часто вспоминаю это шоссе, - сказал Пашка. - Будто есть какая-то связь Шоссе было анизотропное, как история. Назад идти нельзя. А он пошел. И наткнулся на прикованный скелет". Булатов, как никто, умеет показать отсутствие воздуха или же - перенасыщенность им. В "Дороге" - сырая, озоново-стерильная атмосфера, пахнет утренней прохладой. Но это утро после финала времён. Или это - дорога в аду? Ты идёшь и - никуда не приходишь. Никогда. В этом - твоё наказание, вроде Сизифова камня.

Перестроечный пафос 1980-х - ещё одна важная тема в творчестве Эрика Булатова. Перестройку приняли горячо и радостно - она врывалась в окна ветром перемен, заставляла шевелиться, действовать, думать. Мечтать. Никто не знал, что скоро нас потянет в "асфальтовые джунгли" буржуазного парадиза - тогда мы дружно и очень громко требовали "вернуть ленинские нормы", очистить Партию от скверны и, наконец-то, построить социализм, но уже - "с человеческим лицом". Булатов изображает Горбачёва и Ленина - вместе. Только они помогут нам выбраться из тухло-болотистого застоя с его унылой повторяемостью ничего не значащих лозунгов, с его закрытым горизонтом и ограниченностью пространства. В 1985-м это виделось именно так. Алые буквы - Революция и Перестройка. Тождественность понятий и явлений. Снова зазвучали стихи Маяковского, запестрели плакаты, заблестели глаза. Для большинства людей Ускорение и Гласность означали перемену к лучшему, начало большого и светлого дня длиною в жизнь. Стало можно говорить всё, что думаешь, читать то, что нравится, осуждать даже Партию! Как много людей оказалось одурманено тем пьянящим воздухом То, что Перестройка обернётся крахом страны и вступлением на совершенно иной путь развития, никому тогда не приходило в голову - все жили ощущением непостижимой, головокружительной свободы. Невероятно популярной становится и тема веры в Бога, возвращения к истокам. Полотно "Русский XX век" - заброшенная колокольня, красная река - река крови и большие римские цифры - XX. Номер столетия в череде времён - два перечёркивающих росчерка. Русский-двадцатый как бы ставил жирный крест на всей остальной многовековой истории

Но Булатов, прежде всего, "очень московский" художник. Его Москва - живая и тёплая, как на центральной картине выставки - "Живу - Вижу". Раскалённые солнечные крыши, длинные тени, зелёный шум и - свободный горизонт. Пока вижу, я живу, и всё-всё будет хорошо.

Музон

Александра Смирнова

18 сентября 2014 0

Культура

СРУБ. "Юдоль" (Infinite Fog Production)

У любителей отечественной музыки Сибирь ассоциируется прежде всего с сибирским экзистенциальным панком - энергетическим и смысловым Клондайком, который сам двинулся в "крестовый поход" на европейскую часть России в девяностые годы. Чтобы не быть голословной, я позволю себе процитировать Сергея Гурьева: "Духовно изверившаяся, анемичная Москва ходила на Янку как куда-то в эпоху Возрождения", - писал он в некрологе Янке, открывавшем третью "Контркультуру".

Жанр первого полноформатного альбома новосибирского проекта "Сруб" определен авторами как "постпанк", "дарк-фолк" и совсем уж диковинный, на первый взгляд, "оккультный панк".

Само название альбома сразу выдергивает нас из пестрого современного контекста, уводит от трескучего постсоветского новояза - в совершенно другую реальность. Полузабытая "Юдоль" - это рассказ Лескова 1892 года (цитата из него предпослана альбому на странице коллектива в соцсети), это Судьба, это "славянская карма", неотступная и молчаливая; это от нее пытался убежать сибирский кудесник Егор Летов, в исступлении заклиная: "Из земной юдоли - в неведомые боли - прыг-скок!". Но "Юдоль" "Сруба" - это совсем не то, от чего хочется бежать.