Ирина Щеглова - Родовое проклятие

• Название: Родовое проклятие
• Автор: Ирина Щеглова
• Жанр: Русское современное

Мир изменился. Нам, живущим сегодня, кажется, что он изменился внезапно. На самом деле, это не так. Роман «Родовое проклятие» написан несколько лет назад, в то время, когда я впервые попыталась осознать свое предназначение, вспомнить свое прошлое, понять кто я и откуда.

Человек на сломе эпох, живущий в стране, где многие не помнят родства своего, но при этом остаются, что называется «соль от соли и плоть от плоти».

Судьба рода, на протяжении ста лет, на фоне судьбы целой страны, самой большой, самой загадочной и трагической.

Судьба трех поколений в водовороте войн, революций, смертей и рождений, новых и старых формаций, взлетов и падений, поражений и побед. Попытка ответить на «проклятые вопросы».

Роман-пророчество, если хотите.

---

Отцу было стыдно. Он писем не читал, довольствовался тем, что пересказывала мама.

Только раз, когда пришла телеграмма о смерти деда Александра, отец целый вечер просидел в большой комнате не зажигая света…

Он хлопотал об отпуске, но его так и не отпустили.

Тогда же умерла и Анна Михайловна. Я не умела думать о смерти. Не знала ее. Просто мир, к которому я привыкла, мгновенно и незаметно изменился.

За два года только раз выпал снег. Мы так обрадовались, что не хотели заходить домой, все бегали, ловили руками тающие хлопья, подставляли снежинкам разгоряченные лица. Снега было так много, что наши новые соседи – сирийцы: молодой врач и его жена, выскочили на улицу и, хохоча, начали кидаться в нас снежками. Мы познакомились и пошли к ним в гости.

Врач чистил нам апельсины, а его жена угощала шоколадом. Мы старались вести себя чинно, все-таки в гостях у иностранцев… Но веселость наших новых друзей расшевелила нас, мы болтали и смеялись, мешая французские и русские слова. Я даже спросила, почему жена доктора не носит паранджу. И тут выяснилось, что они христиане, православные и очень любят Россию. Оказалось, что они впервые видят снег, но много читали о нем и знают, что такое снежки. Правда, местные жители их радости не разделяли, поселок вымер на время снегопада.

Потом у меня была ангина, и сирийский доктор лечил меня. Он приходил такой радостный и довольный, что я начинала стыдиться своей болезни.

– Бон жур, Мари! Коман сава?

– Бон жур, – поздоровалась я, стараясь вылезти из-под одеяла и наспех пальцами, расчесывая лохматую голову, – Сава бьен, – я бодрилась изо всех сил. А мама смеялась, стоя в дверях комнаты.

Доктор присел на краешек моей кровати и попросил меня открыть рот, рассмотрел мое горло и весело сообщил мне и маме о том, что ангина бывает тогда, когда дети едят лед.

– Какой лед? – удивилась я. И доктор объяснил на пальцах буквально, что бывают такие длинные ледяные наросты, которые растут на крышах, головой вниз.

– Сосульки! – взвизгнула я, хлопая в ладоши от радости, что поняла его очень образный рассказ. Доктор сделал большие глаза и торжественно пожал мне руку:

– Уи, Уи! Да! Сосюлка!

– Маша, ты сосульки что ли ела? – строго спросила мама.

– Нет, – почти честно ответила я, – мы их только немного попробовали – алжирские сосульки, и не стали, так, лизнули по паре раз. Наши лучше, вкуснее.

Как бы там ни было, а уколы делать пришлось. Доктор приходил три раза в день и, стараясь отвлечь, болтал и смешил меня. Но мне все-таки было неприятно. Он был такой молодой, что казался мне почти ровесником. Я стеснялась поднимать рубашку, когда доктор делал мне уколы.

Жаль, сирийцы быстро уехали. Они жили в поселке всего несколько месяцев. Жена доктора иногда приходила к маме и жаловалась. Ее обижали алжирцы: из-за того, что арабская женщина не может быть христианкой, не должна ходить с открытым лицом, а раз она так себя ведет, то в нее надо бросать камнями и обзывать ее страшными ругательствами. Веселость молодой сирийки скоро уступила место страху, она боялась выйти из дому, отсиживалась у русских женщин и все больше плакала. Доктор не выдержал, расторг контракт, и увез жену куда-то в Европу.

Все-таки нам – детям, было вольготнее, чем нашим матерям. Мы могли общаться и между собой, и с местными мальчишками и девчонками. К нашей маленькой группе то и дело кто-нибудь присоединялся.

Мы то дружили, то дрались.

Али – старший брат нашей арабской подружки Фудзии – впервые представился маме таким образом: он влез на каменную ограду и, спустив штаны, танцевал, подергивая животом и вихляя бедрами. Он кричал:

– Донэ муа факи-факи, факи-факи…

Мама осталась равнодушна.

– Не обращай внимания, – посоветовала она мне, – обезьяны так же делают, и нам это кажется забавным. Здесь тот же случай.

Я изо всех сил старалась не обращать внимания. Но Фудзие никто не рассказывал про обезьян, и она страшно обижалась на брата, кричала на него по-арабски, обзывала ишаком и плакала от злости. Али иногда извинялся, чтобы мы приняли его к себе играть. Но стоило появиться его друзьям, он преображался; подростки сбивались в кучку, шептались, показывали на нас пальцами и все заканчивалось прыжками по забору без штанов. Мы привыкли и только брезгливо морщились:

– Фу, Али!

Впервые с арабскими детьми я столкнулась буквально на следующий день после нашего с мамой прилета в Алжир.

Мы вылетели из Москвы в холодном октябре, а через несколько часов оказались в жаркой Африке. Видимо от переживаний, мама забыла меня переодеть, и я еще долго тихо прела в куртке и шерстяных гамашах. Я не замечала жары, глазея на разноцветную толпу, заполнившую аэропорт.

В аэропорту нас не встретили, но мама нашла советского представителя, тот связался по телефону с посольством, и за нами приехал Гена. Он так представился, по очереди пожав руки мне и маме.

Гена выглядел потрясающе в ярко-желтой рубахе и рыжем замшевом костюме, я даже замерла. Он был такой яркий, необычный, совсем «не русский».

Раздела меня мама только в машине, когда Гена вез нас в посольство. А точнее, в дом, где располагался комитет советских специалистов.

Мама стаскивала с меня многочисленные одежки, время от времени растеряно кивая в ответ на вопросы-утверждения золотисто-желтого и вкрадчивого Гены. Мама ему определенно нравилась, и он переживал за нее больше, чем она сама. Смущаясь, он сказал, что мама «непременно должна взять у него денег, ведь у нее нет, а мало ли что может понадобиться…». Я неотступно следила за ним, и от этого Гена смущался еще больше. Мама спасла его: спокойно взяла деньги, поблагодарила за помощь и обещала вернуть «как только приедет муж».

Я поняла только, что отцу позвонили, и что там что-то напутали со временем нашего прилета.

Гена привез и поселил нас в огромном белом доме с террасой. Дом стоял прямо над морем, на обрыве. Внизу, среди густой зелени виднелись многочисленные крыши других домов, а там, дальше на темном аквамарине в дымке стояли большие корабли.

– Там порт, – сказала мама.

– Это море? – спросила я.

– Да, Средиземное.

– А когда приедет папа?

– Завтра.

На втором этаже уже жили русские, а нас разместили на первом. Я сразу отправилась на разведку и познакомилась с соседкой – девочкой моего возраста. Мы вместе исследовали участок, огороженный высокой проволочной сеткой. На сетке висели чумазые, оборванные арабчата, галдели и показывали на нас пальцами.

– Не обращай внимания, – дернув подбородком, высокомерно произнесла моя подружка. Она демонстративно отвернулась от дергающих сетку детей и сделала вид, что рассматривает пластиковые лилии на своих шлепанцах. Я тоже стала рассматривать ее шлепанцы.

– Там, где вас поселили, была холера, – сообщила девочка. – Всю семью увезли в больницу, – теперь она наслаждалась произведенным на меня эффектом. – Только ты не бойся, там все прородисфи, – она запнулась, но все равно старательно, по слогам произнесла трудное слово, – продезинфицировали.

– А я и не боюсь, мне прививку сделали!

Отец приехал на следующий день. Торжествующий Гена доставил его к нам и предложил устроить экскурсию по городу. Мама невозмутимо согласилась, и сразу же сказала отцу о долге. Гена покраснел, хотел было отказаться от денег, но мама спокойно сказала:

– Вы ведь свои деньги давали?

– Да.

– Так берите. Нас тут много таких. На всех не напасетесь…

А еще через три дня мы уехали в Эль-Абед – маленький горняцкий поселок на границе Алжира и Марокко.

Раз в месяц к нашим виллам подъезжал микроавтобус и одиннадцать счастливых женщин отправлялись в Тлемсен – ближайший крупный город. На такие поездки устанавливалась очередь, которая не всегда соблюдалась, из-за чего происходили ссоры и длительные размолвки. Мужья стеснялись и пожимали плечами, когда хозяйки двух домов объявляли друг другу бойкот.

В Тлемсене женщины посещали большие европейские магазины, там они покупали французский мохер, яркие искусственные ткани, одежду, обувь, экзотическую для русских еду, а также всякие лакомства и игрушки для детей.

Мама предпочитала совершать свои походы по магазинам в одиночестве, но среди женщин контракта она была, чуть ли не единственной, кто мог объясниться с арабами.

Дело доходило до курьезов, русские женщины почему-то упорно не желали учить язык, не смотря на то, что нам прислали сразу двух переводчиков, один из которых взялся вести курс французского для всех желающих. На занятия ходили мужчины, мама и я. Кому-то язык давался хуже, кому-то лучше, но без него невозможно было работать.

Женщины предпочитали объясняться на пальцах.

– Как сказать по-арабски хна? – спрашивала одна из русских другую.

– Хынна, – уверенно ответила та.

Просвещенная женщина, подойдя на рынке к мелочной лавке, обратилась к продавцу: