Дмитрий Мережковский - Бремя власти: Перекрестки истории

• Название: Бремя власти: Перекрестки истории
• Автор: Дмитрий Мережковский
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-358-02632-2

Тема власти – одна из самых животрепещущих и неисчерпаемых в истории России. Слепая любовь к царю-батюшке, обожествление правителя и в то же время непрерывные народные бунты, заговоры, самозванщина – это постоянное соединение несоединимого, волнующее литераторов, историков.

В книге «Бремя власти» представлены два драматических периода русской истории: начало Смутного времени (правление Федора Ивановича, его смерть и воцарение Бориса Годунова) и период правления Павла I, его убийство и воцарение сына – Александра I.

Авторы исторических эссе «Несть бо власть аще не от Бога» и «Искушение властью» отвечают на важные вопросы: что такое бремя власти? как оно давит на человека? как честно исполнять долг перед народом, получив власть в свои руки?

Для широкого круга читателей.

В книгу вошли произведения:

А. К. Толстой. «Царь Федор Иоаннович» : трагедия.

Д. С. Мережковский. «Павел Первый» : пьеса.

Е. Г. Перова. «Несть бо власть аще не от Бога» : очерк.

И. Л. Андреев. «Искушение властью» : очерк.

---

Но стремление к средневековой рыцарственности выглядело смешным в глазах современников и потомков, вызывая параллели с романом Сервантеса: полвека спустя желчный Герцен напишет, что «Павел I явил собой отвратительное и смехотворное зрелище коронованного Дон-Кихота» [58; 97].

«Русский Гамлет»

До тех пор пока призрак короны не стал реальностью, судьба принца Павла вызывала у современников прямые ассоциации с судьбой принца Датского, созданного гением великого Шекспира: «Павел – русский Гамлет». Литературное сравнение родилось во время путешествия Павла по Европе, и император Австрии Иосиф II даже наградил 50 дукатами актера придворного театра, высказавшего остроумную мысль, что в присутствии графа Северного нельзя играть эту шекспировскую пьесу, поскольку Гамлетов окажется двое: один – на сцене, другой – в зале.[141]

Император Павел I

Роль Гамлета настолько пришлась Павлу впору, что однажды ему даже явилась тень предка – Петра Великого, – которая, однако, не подвигла принца на какие-либо решительные действия, но лишь воскликнула, прозревая грядущие беды: «Павел, бедный Павел, бедный князь!»

Но сходство Павла с литературным героем ограничивается лишь подобием жизненной ситуации. В характерах двух принцев не было ничего общего: Павел предпочел смириться под ударами судьбы, почти тридцать лет терпеливо ожидая воцарения. «Если чему обучило меня путешествие, то тому, чтобы в терпении искать отраду», – пишет он своему бывшему наставнику отцу Платону[142] [40; 316].

Ребенком он был очень привлекателен внешне, с годами стал безобразен до карикатурности. Художница Елизабет Виже-Лебрен так описывает его внешность: «Павел был чрезвычайно некрасив. Курносое лицо его с большим ртом и длинными зубами походило скорее на череп мертвеца. Глаза имели чрезвычайную подвижность, но взгляд нередко светился непритворной добротой. Он был ни толст, ни худощав, роста ни высокого, ни низкого; фигура его была не лишена элегантности, но лицо сильно походило на карикатуру» [9; 81].

Во всей особе Павла, в его походке, манере одеваться и держать себя было что-то претенциозное и театральное, что-то эксцентричное. Но подобными чертами характера отличался не один только Павел: вспомним хотя бы гениального чудака Суворова, обладавшего «манерами полишинеля, дающими ему вид старого шута» [7; 178]. А как выглядит, например, такая сцена с участием нескольких весьма высокопоставленных особ, сохранившаяся в памяти княгини Ливен: «Он [Павел] нередко наезжал в Смольный монастырь, где я воспитывалась; его забавляли игры маленьких девочек, и он охотно сам даже принимал в них участие. Я прекрасно помню, как однажды вечером в 1798 году я играла в жмурки с ним, последним королем польским, принцем Конде и фельдмаршалом Суворовым; император тут же проделал тысячу сумасбродств, но в припадках веселости он ничем не нарушал приличий» [54; 178–179].

Особенности собственной внешности и характера не могли не волновать Павла. Во время путешествия по Европе граф Северный встретился в Цюрихе с великим физиогномистом Иоганном Каспаром Лафатером,[143] который оценил Павла как человека неуверенного в себе, смятенного духом, но стремящегося к самоусовершенствованию.

Лафатер смог увидеть двойственность натуры Павла, заметив: «Природа сделала вас веселым, ибо вы добродушны. Но вы, должно быть, часто подвергаетесь плохому расположению духа: должны были легко и часто погружаться в ужасную пропасть замешательства – смущения, которое иногда граничит с отчаянием. Ради Бога. не падайте духом в такие мгновения!.Темная грозовая туча вскоре пройдет мимо. скоро, скоро сможете вы снова воспрянуть, если только ненадолго представитесь самому себе» [32; 91].

Лафатер советовал великому князю доверять себе, опираться на присущие ему доброту, честь, справедливость и простосердечие, и тогда «вы никогда не сделаете зла, никогда не станете злым человеком! Вы сотворите много добра, и тысячи возрадуются, если только вы не станете действовать хуже, чем честность и доброта вашего лица позволяют мне надеяться, с уверенностью ожидать того. У вас черты лица, в которых, я хотел бы сказать, покоится счастье миллионов!» [32; 92]. Энтузиазм Лафатера, как мы знаем, не оправдался, и правление Павла не принесло счастья ни миллионам подданных, ни ему самому.

Ближе к истине оказался кумир Павла Фридрих II, пророчески высказавшись о личности великого князя: «Он показался гордым, высокомерным и резким, что заставило тех, которые знают Россию, опасаться, чтобы ему не было трудно удержаться на престоле, где, призванный управлять народом грубым и диким, избалованным к тому же мягким управлением нескольких императриц, он может подвергнуться той же участи, что и его несчастный отец» [55; 119–120].

Несомненно, что речи Лафатера воодушевили Павла, но хватило этого воодушевления ненадолго. Присущие ему с юности свойства личности, развиваясь соответственно обстоятельствам, образовали постепенно характер весьма сложный и противоречивый, соединяющий впечатлительность, живое воображение, мечтательность и чувствительность со вспыльчивостью, обостренным самолюбием и подозрительностью. Благосклонная к Павлу княгиня Ливен замечает, что «в основе его характера лежало величие и благородство – великодушный враг, чудный друг, он умел прощать с величием, а свою вину или несправедливость исправлял с большой искренностью. Наряду с редкими качествами, однако же, у Павла сказывались ужасные склонности. С внезапностью принимая самые крайние решения, он был подозрителен, резок и страшен до чудачества» [54; 179].

Настроения великого князя, его образ жизни вызывали опасения Екатерины. К концу жизни она укрепилась в убеждении, что Павлу нельзя доверить трон, и решила передать власть внуку Александру, минуя его отца. В 1794 году она попыталась обсудить этот проект в Совете, понимания не нашла, но планов своих не оставила.

Великая Екатерина скоропостижно скончалась 5 (16) ноября 1796 года. Ее внезапная смерть открыла Павлу дорогу к трону.

Власть

Долгие десятилетия томился Павел в ожидании престола. Ему казалось, получив вожделенную власть, он обретет полное могущество и, взмахнув скипетром, словно волшебной палочкой, переделает всю Россию – да и, пожалуй, весь мир! – по своему усмотрению. Он нисколько не сомневался, есть ли у него данные для этой важной роли: «Возводя на престол монархов, Бог заботится о том, чтобы их вдохновить».

Наконец он дождался своего часа!

Пружина, сжимавшаяся столь долго, резко распрямилась, и курносый чертик в треуголке вырвался из своей гатчинской коробочки, кривляясь и гримасничая, пугая почтенное общество, за тридцать с лишним лет правления Екатерины привыкшее к совсем другим обыкновениям и порядкам. Воцарившись, Павел не изменился, как можно было бы ожидать, в лучшую сторону, а еще более укрепился в мнительности и подозрительности. Коцебу объясняет «буйства» императора тем унижением, которое приходилось терпеть великому князю. Его снедало постоянное подозрение, что к нему недостаточно почтительны: «…он не мог отрешиться от мысли, что теперь [когда он царствует] достоинство его недостаточно уважаемо; всякое невольное и даже мнимое оскорбление достоинства снова напоминало ему его прежнее положение; с этим основанием возвращались и прежние ненавистные ему ощущения, но уже с сознанием, что в его власти не терпеть прежнего обращения, и таким образом явились тысячи поспешных, необдуманных поступков, которые казались ему лишь восстановлением его нарушенных прав» [54; 279].

Мрачная тень сего венценосного уродца, отбрасываемая на Россию лучами низкого северного солнца, оказалась гораздо более страшной, кривой и уродливой, чем сам ее обладатель. Общество, десятилетиями предававшееся неге и разврату под сенью екатерининской мантии, с упоением кинулось подыгрывать «тирану» и «сумасброду», преувеличивая во сто крат его недостатки, осмеивая чудачества, перевирая действительные анекдоты и доводя до абсурда приказы. Смена власти напоминала атаку неприятельского войска: «…тотчас во дворце приняло все другой вид: загремели шпоры, ботфорты, тесаки, и, будто по завоевании города, ворвались в покои везде военные люди с великим шумом», – пишет Г. Р. Державин[144] [17; 188].

Ему вторит Шарль Массон: «Траур, в который облачились дамы, вызывающие смех одежды, которые напялили мужчины, язык, который все поспешили себе усвоить, и перемены, что следовали одна за другой, привели к тому, что при встречах никто не узнавал друг друга, на задаваемые вопросы не получали ответа и говорили без взаимного разумения» [33; 41].

Следом за «военными людьми» в покои дворца и в российское общество вошел военный порядок. Началась немедленная и решительная ломка всех установок екатерининского царствования, многие из которых и в самом деле этого заслуживали.