Элизабет Гаскелл - Жены и дочери

• Название: Жены и дочери
• Автор: Элизабет Гаскелл
• Жанр: Классическая проза

Любовные интриги и роковые страсти, большие ожидания и фамильные секреты…

Когда овдовевший отец 17-летней Молли Гибсон решает жениться вновь, жизнь девушки превращается в хаос. Молли предстоит научиться жить рядом с властной мачехой и необузданной сводной сестрой, разобраться в мрачных семейных тайнах, испытать пылкую страсть и стать жертвой любовных интриг…

Перевод с английского Валентины Григорьевой.

Редактор: Елена Первушина.

Комментарии взяты из романа «Жёны и дочери» издательства «Wordsworth Classics».

---

— Помолчи, дитя! Все пословицы вульгарны, а эта, я считаю, самая вульгарная из всех. Ты нахваталась грубости от Роджера Хэмли, Синтия!

— Мама! — сказала Синтия, раздражаясь. — Мне все равно, что ты оскорбляешь меня, но мистер Роджер Хэмли был добр ко мне, пока я была нездорова. Мне невыносимо слышать, как его унижают. Если он грубый, я тоже не против быть грубой, поскольку мне кажется, что она должна означать доброту и любезность, а также приносить прекрасные цветы и подарки.

При этих словах слезы Молли хлынули из глаз; она могла бы поцеловать Синтию за ее горячую поддержку, но, боясь выдать свои чувства и «закатить сцену», как миссис Гибсон это называла, она поспешно отложила книгу и бегом поднялась в свою комнату. Заперев дверь, она вздохнула свободнее. На ее лице были заметны следы слез, когда она вернулась в гостиную спустя полчаса, подошла к своему прежнему месту, где все еще сидела Синтия и лениво смотрела в окно, обиженная и недовольная. Миссис Гибсон тем временем, энергично и отчетливо вслух подсчитывала свои стежки.

Глава XXIX Тайные уловки

В течение всех этих месяцев, что пролетели после смерти миссис Хэмли, Молли неоднократно размышляла над тайной, которой невольно завладела в тот последний день в библиотеке Хэмли Холла. Ей, неискушенной в житейских делах, казалось весьма странным и неслыханным делом, что женатый мужчина не живет со своей женой, что сын связал себя священными узами брака без ведома отца и не признается, что он муж такой-то женщины, тем, с кем он ежедневно общается. Порой Молли чудилось, что те десять минут откровения всего лишь ей приснились. И Роджер, и Осборн с тех пор хранили полное молчание. Ни взглядом, ни смущением они не выдали и намека на тайну, и даже казалось, что они выкинули ее из головы. Огромное горе, связанное со смертью матери, заполняло их мысли при последующих случайных встречах с Молли — с тех пор им доводилось редко общаться, — поэтому ей иногда казалось, что оба брата, должно быть, забыли, как она узнала их важную тайну. Часто она совершенно забывала о ней, но возможно, благодаря своему знанию, она смогла понять истинную природу чувств Осборна к Синтии. Во всяком случае, она ни на минуту не усомнилась, что его любезность была чем-то иным, нежели вежливостью друга. Удивительно, но в эти последние дни Молли наблюдала за отношением Осборна к себе точно так же, как однажды раздумывала над отношением Роджера. И решила, что первый по-братски любит ее и Синтию, как молодой человек, с которым они не были знакомы в детстве, и который никоим образом не состоит с ними в родстве. Она считала, что после смерти матери его манеры, и возможно, характер, значительно улучшились. Он больше не был саркастичным и привередливым, тщеславным и самонадеянным. Она не знала, что часто все эти изыски в разговоре или поведении требовались Осборну для того, чтобы скрыть робость и спрятать истинное «я» от незнакомцев.

Вполне возможно, что Осборн мог снова говорить и вести себя по-прежнему, окажись он среди новых людей, но Молли видела его только в своем тесном кругу, а с ними он находился в близких отношениях. Все же она не сомневалась, что он и впрямь изменился в лучшую сторону, хотя возможно не до той степени, которую Молли ставила ему в заслугу. И это преувеличение возникло у нее из-за того, что он, понимая, как горячо Роджер восхищается Синтией, ушел в сторону с пути брата и обычно подходил и разговаривал с Молли, чтобы не становиться между Роджером и Синтией. Из них обеих Осборн предпочитал Молли — ему не нужно было разговаривать с ней, если у него не было настроения, они находились в тех благоприятных отношениях, когда допустимо помолчать, и когда не требуется идти наперекор господствующему состоянию души. Порой, когда Осборн был в настроении критиковать и привередничать, как когда-то давно, он обычно дразнил Роджера, настаивая на том, что Молли милее Синтии.

— Помяни мои слова, Роджер. Через пять лет румянец и белизна Синтии погрубеют, ее фигура растолстеет, тогда как Молли станет более совершенной и грациозной. Не думаю, что девушка еще подрастет, полагаю, она и так выше, чем была прошлым летом, когда я впервые ее увидел.

— Глаза мисс Киркпатрик всегда будут совершенством. Я не могу представить, что чьи-то глаза могут быть такими же мягкими, серьезными, умоляющими и нежными. А какого они восхитительного цвета — я часто пытаюсь найти в природе что-нибудь, чтобы сравнить с ними. Они не похожи на фиалки — такой оттенок глаз говорит, скорее, о недостатке зрения, они не похожи на небо — в его цвете есть что-то бездушное.

— Полно, не старайся подобрать цвет под ее глаза, словно ты драпировщик, а они — кусок ленты. Скажи сразу — «ее глаза — путеводные звезды» и покончим с этим! Я утверждаю, что серые глаза и закрученные черные ресницы Молли во всех отношениях лучше, чем у других женщин. Но, разумеется, это дело вкуса.

А теперь и Осборн с Роджером покинули соседей. Несмотря на то, что миссис Гибсон считала визиты Роджера неуместными и назойливыми, она начала чувствовать, что они вносили приятное разнообразие, а теперь и вовсе прекратились. Он приносил с собой свежее дуновение атмосферы Холлингфорда. Он и его брат всегда были готовы дарить бесчисленные безделушки, которые только мужчина может дарить женщине; оказывали небольшие услуги, которые мистер Гибсон, будучи всегда слишком занятым, не мог оказать. Его врачебная практика пошла в гору. Он полагал, что этому росту он обязан своему мастерству и опыту, и был бы, наверно, обижен, если бы узнал, сколько его пациентов фанатично посылали за ним исключительно потому, что его услугами пользовались в Тауэрсе. Стоило ожидать, что пациенты будут платить ему столь же мало, как это делала семья Камнор много лет назад. Тех денег, что он получал за поездки в Тауэрс, едва ли бы хватило, чтобы оплатить прокат лошадей, но как выразилась тогда еще молодая леди Камнор:

— Самое важное для человека, только что наладившего практику, иметь возможность сказать, что он посещает этот дом!

Поэтому авторитет молча продавался и оплачивался; но ни покупатель, ни продавец не определяли природу сделки. В общем, было неплохо, что мистер Гибсон проводил очень много времени вне дома. Иногда он и сам так считал, когда слышал недовольное ворчание своей жены или ее милый лепет по поводу совершенных пустяков, и понимал, какими мелкими по природе были все ее прекрасные чувства. И все же он не позволял себе роптать из-за совершенного им шага. Он охотно закрывал глаза и уши на многие незначительные вещи, потому что знал, что они будут раздражать его, если он будет обращать на них внимание; и в своих одиноких поездках он заставлял себя размышлять над теми несомненными преимуществами, что он приобрел с женитьбой. Он получил превосходную компаньонку, если не нежную мать, для своей маленькой девочки; опытную управляющую своим прежде беспорядочным хозяйством; женщину во главе стола, на которую было приятно смотреть. Более того, Синтия смещала чаши весов в благоприятную сторону. Она была замечательной подругой Молли, и они обе явно любили друг друга. Женская компания матери и дочери была приятна как ему, так и его девочке… когда миссис Гибсон была сдержанно благоразумна и не сентиментальна сверх меры, мысленно добавил он. А затем сдержался, поскольку не позволял себе быть в курсе ее ошибок и недостатков. Во всяком случае, она была безобидна и замечательно подходила Молли как мачеха. Она гордилась этим и часто обращала внимание на тот факт, что она не похожа в этом отношении на других женщин. И тогда вдруг внезапные слезы выступили на глаза мистера Гибсона, когда он вспомнил, как тихо и сдержанно стала относиться к нему его маленькая Молли; и как пару раз, встретившись с ним на лестнице, или где-нибудь еще без свидетелей, она обнимала и целовала его — руку или щеку — с печальной пылкостью. Но через мгновение он начал насвистывать старый шотландский мотив, услышанный им в детстве, и который с тех пор он ни разу не вспомнил. И пять минут спустя он усердно лечил опухоль на колене маленького мальчика и думал о том, как помочь его бедной матери, которая уходила убираться на весь день, а ночью слушала стоны своего ребенка, чтобы не думать о собственных заботах, которые были слишком ничтожны по сравнению с тяжелой реальностью этого безнадежного горя.

Осборн приехал домой первым. Он вернулся незадолго до того, как уехал Роджер, но был вялым и нездоровым, и хотя он не жаловался, он чувствовал, что любое усилие дается ему с трудом. Прошла неделя или больше, прежде чем Гибсоны узнали, что Осборн в поместье. И узнали они об этом случайно. Мистер Гибсон встретил его на одной из аллей возле Хэмли. Приближаясь к путнику, внимательный доктор обратил внимание на его походку, прежде чем узнал, кто это. Догнав его, он сказал: