Мурасаки Сикибу - Дневник

• Название: Дневник
• Автор: Мурасаки Сикибу
• Жанр: Древневосточная литература

По отношению к произведению Мурасаки-сикибу термин «дневник» следует понимать с некоторой долей условности, поскольку сочинение Мурасаки – это не столько ежедневные записи, сколько род воспоминаний о том, что волновало ее. Эти воспоминания организованы в основном в соответствии с реальным ходом времени. Но в «Дневнике» есть и пассажи, не поддающиеся временной атрибуции, – рассуждения о людях, окружающих Мурасаки, воспоминания детства. В целом «Дневник» охватывает период с 1008 по 1010 г.

«Дневник» Мурасаки-сикибу – замечательный литературный и человеческий документ эпохи. Он служит поразительным свидетельством культуры мысли и чувства, которой обладали японские аристократы, проживавшие в то время в Хэйане (современный Киото). Дневники и письма служили им важнейшим инструментом самопознания, а значит, и познания мира.

---

Есть такая женщина – Саэмон-но Найси. По какой-то странной причине она меня невзлюбила – уж и не знаю почему. Дошло до меня, что рассказывает она обо мне разные гадости.

Однажды государь изволил слушать, как кто-то читал вслух «Повесть о Гэндзи». «Эта женщина читала даже «Анналы Японии». Похоже, она действительно образованна», – промолвил он. Саэмон-но Найси прознала про это и, повторяя, «она говорит, что очень образованна», разнесла молву по высшему свету, так что я получила прозвище «госпожа Анналы».

Это просто смешно! Даже служанкам в своем доме я стесняюсь показать свои знания. А уж при дворе-то – и подавно! Когда мой брат, делопроизводитель ведомства церемоний, был еще мальчиком и учился чтению, я приноровилась слушать его. Места, где он запинался или же забывал, я помнила на удивление хорошо, и отец, отдававший книгам все свое сердце, постоянно досадовал: «Какая жалость! Была бы ты мальчиком!»

Однако я то и дело слышала, как люди повторяли: «Даже мужчинам ученость счастья не приносит», и я перестала учиться. Даже иероглиф «единица» толком написать не могу. Так и получилось, что выросла я совсем неграмотной. Что же до книг, которые я когда-то читала, то я совсем забросила их. И все же до меня продолжали доходить обидные мне слова и, беспокоясь о том, что же подумают люди, услышавшие их, я стала делать непонимающее лицо даже при виде написанного на ширме . Когда же государыня попросила меня прочесть кое-что из стихов Бо Цзюйи – она желала узнать побольше о таких вещах, – для того, чтобы избежать посторонних глаз, мы выбрали время, когда никого вокруг не было, и, начиная с лета позапрошлого года, я тайно читала ей два свитка баллад, хотя и не могу сказать, что я слишком искусна. И государыня тоже скрывала наши занятия, но Митинага с государем все-таки прознали про них и заказали несколько превосходных свитков, которые Митинага преподнес государыне. Но я никогда не слышала, что эта сплетница Саэмон-но Найси догадывается, что государыня просила меня заниматься с ней. Ах, если бы знали, сколько на этом свете злых языков и как много в нем печали!

* * *

А сейчас я буду совершенно откровенна. Что бы люди там ни говорили, а я решила все помыслы обратить к будде Амиде и сутрам. Беды этого мира – лишь недолговечная роса и не должно душе заботиться ими и не стоит жалеть сил, дабы прилепиться к праведности. Но ведь если даже и решу отвернуться от мира, еще будут минуты слабости – вплоть до тех пор, пока не вознесусь на облако. Вот и колеблюсь. Но годы подходят. Когда состарюсь, глаза ослепнут, сутры будет читать не в мочь, и порыв мой ослабнет. Может показаться, что я лишь подражаю людям с чувствами истинно глубокими, но сейчас мысли мои действительно заняты только одним. Разумеется, грешникам вроде меня спастись не так просто. Стоит лишь вспомнить о прегрешениях в прошлых рождениях, и печаль охватывает тебя.

* * *

Мне хотелось бы рассказать Вам все без утайки – о чем и не расскажешь в письме – о хорошем и о дурном, о людях и своих горестях. Но кому бы я ни писала, продолжать было бы вряд ли оправданно. Только посмотрите – на горести свои и на мое опечаленное сердце. Пишите же – о чем думаете, и неважно, если письмо окажется короче, чем мои бессмысленные каракули. Я жду его. И в страшном сне не вообразить, что будет, если мое послание увидят другие. Вокруг столько глаз и ушей!

Недавно я порвала и сожгла все старые бумаги и письма, и после того, как этой весной из остатков я смастерила дом для кукол, никто мне больше не пишет, а самой мне писать на новой бумаге тоже не хочется. Поэтому-то мое письмо столь неопрятно. На то есть свои причины, а обидеть Вас я не хотела.

После того, как прочтете письмо, верните его поскорее. Наверное, там есть места, которые не прочесть, а есть – где слова пропущены. Не обращайте внимания и читайте дальше. Вы видите – я все еще беспокоюсь, что обо мне подумают. Подводя итог, я должна признать, сколь глубоко привязана к этому миру. Но что я могу поделать?

* * *

На рассвете одиннадцатого дня государыня проследовала в молельню. Супруга Митинага находилась вместе с ней в экипаже, а придворные дамы отправились на лодке. Сама же я припозднилась и прибыла туда лишь вечером. Размахом своим сцена моления напоминала действо в знаменитых храмах. Потом сановники, которые только что развлекались, рисуя во множестве белые пагоды на лепестках лотоса, уже почти все разошлись; остались лишь немногие. Поздней ночью священнослужители – числом двадцать – читали оберегающие государыню молитвы – каждый свою. Над ними частенько посмеивались, поскольку они перебивали друг друга.

Когда все было окончено, придворные расселись по лодкам, и один за другим отчалили, услаждая себя музыкой. В восточной части дворца, перед открытой дверью, глядящей на север, сидел Таданобу, держась за перила лестницы, спускавшейся к воде. Когда Митинага подошел ненадолго к государыне, Таданобу завел разговор с госпожой Сайсе, стараясь, однако, чтобы его поведение не показалось государыне слишком вызывающим. Все вокруг было так интересно.

Вышла луна, подернутая дымкой. Сыновья Митинага распевали песни в нынешнем вкусе. Они разместились в одной лодке, и их голоса звучали молодо и прекрасно. Главный казначей Фудзивара Масамицу сидел там же с самым серьезным видом, но отвернувшись от них – молча и тихо, чем производил престранное впечатленне. Женщины, находившиеся за бамбуковыми шторами, тихонько посмеивались над ним.

– И в лодке он чувствует груз прожитых лет, сказала я. Таданобу, видно, услышал меня. Он продекламировал: «Сюй Фу и Вэнь Чан мололи чепуху». И голос его, и облик были привлекательны и современны. Когда запели «Ряска на озере», вступила флейта, и от этих звуков даже несущий их утренний ветерок ощущался как-то совсем по-особому. Для каждой малости есть свое место и время.

* * *

Когда Митинага увидел «Повесть о Гэндзи» у государыни, он разразился своими обычными шутками, а затем написал стихотворение на листе бумаги, придавленном несколькими сливами, и передал его мне:

Знают все –
Кисловата слива,
Но кто зрелость этих плодов увидит,
Мимо просто так не пройдет,
Рукою коснется.

«От вас я этого не ожидала», – отвечала я:

Не тронут плод
Никем.
Так кто же
Смеет молвить:
«Кисловата слива»?

* * *

Как-то ночью, когда я спала у себя в комнате, дверями выходящей в коридор, я услышала стук в дверь. От страха я лишилась дара речи и прободрствовала до рассвета, когда пришло послание:

Всю ночь напролет
Громче болотного пастушка
Я плакал и плакал –
Стучался напрасно
В дверь твою.

Я отвечала:

Только раз услышала я
Голос болотного пастушка.
Открыла б если дверь –
И что ж? Как горько
Было б мне тогда.

* * *

Первые три дня этого года все знатные придворные дамы сопровождали двух юных принцев для участия в обряде дарения рисовых лепешек. Начальник левой стражи Фудзивара Еримити держал мальчиков на руках, а Митинага преподнес лепешки государю. Повернувшись лицом к восточным дверям комнаты Футама, государь возложил лепешки на головы принцев. Шествие к месту действия и обратно представляло собой прекрасное зрелище. Государыня там не присутствовала.

В первый день Нового года госпожа Сайсе, прислуживавшая за столом, была одета с присущим ей вкусом и выглядела очень привлекательно. Ей помогали Такуми и Хего. С их забранными наверх волосами они смотрелись совсем неплохо, но куда им было до Сайсе! Тут уж ничего не поделаешь. Фуя-но Хакасэ подавала вино. Держалась она назойливо и вызывающе. Раздавали притирания, как это и было заведено.

* * *

Пир в честь государыни во второй день Нового года отменили, но для гостей, которые всетаки пришли, открыли, как обычно, восточную галерею. Сановники разместились в два ряда и сидели друг против друга. Там были: воспитатель наследника дайнагон Митицуна, Правый главнокомандующий Санэсукэ, управитель делами дворца государыни Таданобу, дайнагон Кинто, гонтюнагон Такаиэ, тюнагон Юкинари, начальник Левой стражи Еримити, советник Арикуни, главный казначей Масамицу, начальник Левой охраны Санэнари и советник Минамото-но Ерисада. Тюнагон Минамото-но Тосиката, начальник Правой стражи Ясухира, Правый и Левый советники Цунэфуса и Канэтака (оба в чине тюдзе) сидели на веранде в начале вереницы высших сановников.

Митинага вынес старшего принца и велел ему поприветствовать собравшихся как то следовало. Выглядело это весьма трогательно. Затем Митинага сказал супруге: «Принести, что ли, меньшого принца?» Но тут мальчик выказал сильную ревность и заплакал. Это было так умилительно. Митинага пришлось его успокаивать. Правый главнокомандующий Санэсукэ и некоторые другие нашли происшествие весьма забавным.