Федерико Андахази - Книга запретных наслаждений

• Название: Книга запретных наслаждений
• Автор: Федерико Андахази
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-389-07626-6

Впервые на русском — новейший роман одного из самых популярных писателей Латинской Америки, книги которого разошлись многомиллионными тиражами по всему миру, автора «Анатома» и «Милосердных», «Фламандского секрета» и «Танцующего с тенью», В «Книге запретных наслаждений» Иоганн Гутенберг предстает перед судом по невероятному обвинению — в убийстве книги, а неведомый безумец, вооруженный острым скальпелем, терроризирует Монастырь Почитательниц Священной Корзины — самый таинственный и роскошный дом терпимости в империи. Старинный город Майнц еще не знал таких страстей…

---

На всем протяжении истории судьба не знала жалости к продажным женщинам. На Ближнем Востоке их забрасывали камнями; их очищала своим огнем святая инквизиция; проституток преследовали, бросали в тюрьмы и убивали, но с самого начала времен их род не пресекался. Ульву вовсе не удивило убийство трех проституток. Еще на самой заре человечества избиению таких женщин не было конца. И все-таки ни одна мать не может быть готова к смерти своих дочерей, пусть даже и сознавая, что они заранее обречены на моральное осуждение. Шлюхи, как и ведьмы, были дочерьми Сатаны.

Зигфрид из Магунции упивался испугом на лицах судей, которые так и дернулись на своих креслах, услышав проклятое имя. Председатель трибунала выпустил книгу из рук при одной только мысли о том, что к ней мог прикасаться сам Сатана. И тогда, воспользовавшись всеобщим потрясением, прокурор продолжил свою речь:

— Господа судьи! Прошу вас внимательно сравнить эти две книги. Я надеюсь, что ваше разумение позволит вам отличить работу Господа от работы Сатаны.

Не скрывая своего страха, судьи принялись сличать две книги. Они обращали внимание на содержание теста, на каллиграфию, проверяли буква за буквой выбранные наугад стихи, остановились на заглавных буквах, на красных буквах, на строчных буквах. Обе книги были великолепного качества и, казалось, не содержали никаких различий: папирус был тот же, обложки одинаковые, прошитые места содержали одинаковое количество швов, вес их тоже совпадал. В общем, не приходилось сомневаться, что обе Библии вышли из одной мастерской.

Вердикт судей был единодушен.

— Они кажутся одинаковыми, — постановил председатель.

Зигфрид из Магунции снова взлетел на кафедру и в прежнем балаганном тоне заголосил, размахивая руками:

— Позвольте мне с вами не согласиться, господа судьи! Они не кажутся одинаковыми… они действительно одинаковы, совершенно неразличимы. Ваши преподобия, я уже старый человек. Я потерял здоровье, зато благодаря моей благородной профессии обрел мудрость. Б о льшую часть моей жизни я посвятил переписке Библий — всегда с религиозным пылом, препоручая себя Всевышнему. Доказательством тому — жертва моей правой руки. — Прокурор показал судьям свои скрюченные пальцы, над которыми потрудился артрит. — И слово «жертва» я произношу вовсе не в аллегорическом смысле: моя рука и вправду больна, пальцы почти не шевелятся из-за неизлечимой боли, поселившейся в моем костном мозге из-за того, что я долго водил пером по бумаге, создавая новые рукописи. И вовсе не будет гордыней сообщить вам, что никто во всем Майнце не владеет лучше меня искусством переписывания книг. А сейчас вы, пусть даже этого и не замечая, признали тот факт, что лишь дьявольским вмешательством возможно объяснить отсутствие различий между этими двумя книгами. Господа судьи, никогда за всю мою жизнь мне не доводилось видеть двух одинаковых рукописей. Несовершенство рода людского убеждает нас, что совершенство смертным попросту недоступно. Я могу утверждать, что одну из этих рукописей написал не я, по той пугающей причине, что они абсолютно одинаковы. Даже самый опытный переписчик не способен вывести две неотличимые буквы, пусть даже и в одном слове. Выберите наугад одну строчку в моей рукописи и сравните, например, как там написана буква «а», — вы без особых усилий удостоверитесь, что все они чуть-чуть да различаются.

И действительно, судьи быстро убедились, что в одних случаях кружок в «а» был доведен до конца, в других — оставалась маленькая щелочка; иногда верхняя часть завершалась едва различимой точкой, иногда — маленьким крючком навроде рыбацкого. Каждая буква, как и человеческие лица, была особенной, другой; вглядевшись в них, можно было представить, что у каждой из них свое особенное выражение.

Писец Ульрих Гельмаспергер отдал бы правую руку, чтобы узреть это чудо, но рука была занята, строча без устали. Прокурор оказался столь красноречив, что писец не мог оторвать взгляд от документа под градом слов, исторгаемых Зигфридом из Магунции.

— Прекрасно, а теперь посмотрите на ту же строчку в другой книге, — настаивал прокурор.

Судьи побледнели: строки были абсолютно идентичны, то есть в каждом слове, в каждой букве повторялись те же маленькие неправильности. Добиться такого сходства было невозможно.

— Ваши преподобия, — продолжал обвинитель, — как бы я ни старался, мне никогда не удавалось выписать две одинаковые буквы. По этой же причине мне никогда не удалось бы с подобным совершенством повторить и их дефекты — обладай я такой способностью, у меня вообще не было бы никаких дефектов. Но и это еще не все: я точно помню, что допустил досадную ошибку в колофоне, [8]вот посмотрите: вместо Spalmorumдолжно стоять Psalmorum. [9]Очевидно, что я не повторил бы такую ошибку дважды. И тем не менее — вот она, опять здесь. У меня волосы поднимаются дыбом, когда я вижу, что эти книги — как два уродливых и необъяснимых близнеца.

Зигфрид из Магунции опустил голову и с подлинным раскаянием произнес:

— Господа судьи, должен сделать признание, за которое мне невыразимо стыдно: я сам не могу определить, какая из двух Библий принадлежит моему перу, а какая — подделка. И я не могу объяснить это зловещее чудо ничем, кроме ведовства и магии.

Прокурор как мог распрямил скрюченный палец, указал на трех обвиняемых; голос его стал подобен рыку:

— Перед Господом и перед вами, ваши преподобия, я обвиняю этих злодеев в ведовстве, поскольку нет никакого иного способа приумножать вещи, кроме как посредством некромантии — дьявольского способа, проводника зла. За священным исключением Господа нашего Иисуса Христа, который благодаря Божественной своей природе умножал хлебы и рыб, никто больше не способен на подобные чудеса. Никто, кроме омерзительного фальсификатора, имя которому Люцифер! Ваши преподобия, согласно законам святой инквизиции я требую: если обвиняемые не покажут, каким образом они сотворили свою подделку, да будут они обвинены в сатанизме и сожжены на костре.

7

Во имя матери, дочери и Святого Духа, который поддерживал их всех вместе, женщины из Монастыря Священной корзины постарались воспротивиться несчастью и снова открыть двери лупанария. Сделать это было непросто: ведь не было никаких признаков, что убийца удовлетворится смертью Зельды. Ульва подозревала, что этот бесшумный палач убивает вовсе не из ненависти, а по иным, гораздо менее очевидным причинам. В конце концов, секс и смерть суть два столпа, на которых зиждятся величайшие загадки: начала и конца, искушения и греха, потери души и вечного спасения. Ульва знала, что в каждом мужчине и в каждой женщине повторяется трагедия первородного греха. Ведь клиенты приходили в Монастырь алчные до секса, а уходили охваченные угрызениями совести, словно падшие Адамы, поддавшиеся искушениям сладострастных Ев. Прежде чем их удочерил Сатана, проститутки были покорными дочерьми Бога. Начиная со времен Инанны в Шумере, Иштар в Аккадии, Артемиды в Ионии, со времен Эйшет-Зенуним в Вавилоне, Кибелы во Фригии и Афродиты в Греции, проституток почитали в храмах; они были священны, возведены в категорию божеств, служили объектом ритуального поклонения в эпоху золотого века. В Вавилоне их называли словом kadisti —священные; в Греции девушки при святилищах именовались hierodula;в Индии были священные devadasi, а в Иерусалиме в храм пришлось ввести Kadesh— под давлением вавилонян. Когда народ Израиля освободился от этого гнета, девушки Kadeshсделались для него символом старого врага: вавилонская блудница на самом деле олицетворяла весь Вавилон — то была супруга Сатаны, ответственная за неминуемость апокалипсиса. Вот каким образом проститутки, сброшенные с небес в преисподнюю, были демонизированы, их стали бояться, но от этого они не сделались менее желанными. Выступая в паре с ведьмами, проститутки многим казались хранительницами знания, закрытого для остальных женщин и, главное, для мужчин, — тайного искусства наслаждения. Чего бы не отдали государи, их наместники и богатые купцы, чтобы прочесть хотя бы несколько страниц из запретных книг, в которых жрицы любви с самого своего появления накапливали ценный опыт — из поколения в поколение, и эта история была длинней самой Истории. Почитательницам Священной корзины лучше всех были известны тайны плотского наслаждения; они не только берегли их в памяти и в каждой пяди своего тела — нет, они являлись тайными хранительницами самых ценных, самых темных рукописей. Сам Папа отдал бы руку на отсечение, чтобы иметь эти книги в своей секретной библиотеке.

Зигфрид из Магунции, более озабоченный книгами священными, нежели мирскими, с удовольствием созерцал лица обвиняемых, для которых он просил страшнейшего из наказаний. Гутенберг сглотнул слюну; на его перепуганном лице отразилась смесь неверия и возмущения. Фуст побледнел и опустил голову. Шёффер почувствовал слабость в коленях, ему пришлось ухватиться за скамеечку, чтобы не упасть. Подсудимые готовились защищаться от обвинений в подделке и мошенничестве, но никак не могли предположить, что речь пойдет о некромантии, ведовстве и сатанизме. Они были даже согласны расплатиться за свою вину своими кошельками или в самом крайнем случае — провести несколько месяцев в тюрьме. Но даже при наихудшем варианте развития событий никто из троих не предполагал для себя возможности смертного приговора. Иоганн Гутенберг, созерцая непроницаемые лица судей, озаренные благостным светом, льющимся из больших витражей, пытался восстановить цепь событий, которая в итоге привела его к столь опасной грани. Гутенберг считал себя человеком, созданным для славы, и всегда in pectoreнадеялся, что будущее принадлежит ему. Однако теперь он понял, что его имя может с одинаковым успехом вписаться в историю Германии как имя героя или же как имя распоследнего злодея.