Андрей Битов - Путешествие из России

• Название: Путешествие из России
• Автор: Андрей Битов
• Жанр: Русское современное
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-271-46468-3

«Империя в четырех измерениях» – это книга об «Империи», которой больше нет ни на одной карте. Андрей Битов путешествовал по провинциям СССР в поиске новых пространств и культур: Армения, Грузия, Башкирия, Узбекистан… Повести «Колесо», «Наш человек в Хиве, или Обоснованная ревность» и циклы «Уроки Армении», «Выбор натуры. Грузинской альбом» – это история народов, история веры и войн, это и современные автору события, ставшие теперь историей Империи.

«Я вглядывался в кривую финскую березку, вмерзшую в болото родного Токсова, чтобы вызвать в себе опьянение весенним грузинским городком Сигнахи; и топтал альпийские луга, чтобы утолить тоску по тому же болоту в Токсове».

---

Я влюбляюсь в слова: в армянские благодаря русским и в русские благодаря армянским…

– Что лучше: «цов» или «море»?

И вдруг не чувствую «море», в нем нет волнения, зеркало, и вдруг сочувствую слову «цов» – вижу в нем волну набегающую… но «волна», оказывается, вовсе не «цов», «волна» – «алик», нежно лижет берег. Но если бы «цов» было только «море»! А «цов» – это и «море», и «тишина», «цов» – это тоска в красивых глазах и просто красота, «цов» – это народ толпою и просто «много»…

Созвучия

майр – мать
сирд – сердце
серм – семя
мис – мясо
гини – вино
… —…

Но «камар» – это вовсе не «комар», «камар» – это «арка».

А «арка» – это вовсе не «арка», «арка» – это «царь». А «цар» – это вовсе не «царь», «цар» – это «дерево».

пар – танец, пляска
гол – тепло
цех – грязь
… —…

Но парение есть в пляске, «голое» и «теплое» – так близко… «Дерево» конечно же царственно, и все это натяжка, а вот что «цех» – это «грязь» – точнее не скажешь.

– У вас есть слово «атаман», – говорит мне друг, – а у нас «атам» – это «зуб», «клык». Поэтому, когда я в детстве книжки читал, все думал, что «атаман» – это человек с клыками…

– А я думал, что он на оттоманке лежит, – говорю я.

– У вас есть слово «хмель», – объясняет мне друг рано утром на первом уроке, – а «хмел» по-армянски значит «выпить». Поэтому у нас прижилось ваше слово «похмелье».

– Андрей, «аствац» – что такое? – строго спрашивает друг.

– Андрей, «аствац» – это хорошо или плохо?

– «Аствац» – это хорошо, – говорю, – «аствац» – это отец.

– А ведь верно! – удивляется мой друг. – Кенац![1]

Прямая речь

Аё – по-армянски «да». Чэ – по-армянски «нет». Не знаю почему, но всюду – на улицах, в магазинах, в автобусах – я чаще слышу «чэ», чем «аё». Чэ, чэ, чэ. Обычный автобусный диалог представлялся мне так: один все спрашивает, наседает, а другой отвечает «чэ, чэ», а потом, наоборот, другой все спрашивает, а первый отвечает свое «чэ». Я так сам понял, что «чэ» по-армянски «да», и спросил друга: а как по-армянски «нет»? А он мне и говорит: «Чэ». – Как «чэ»? – воскликнул я. – А как же тогда «да»? – «Аё». Вот как я ошибся. Думал, теперь разберусь… Но так я ни разу и не услышал «аё», а все «чэ».

Брат моего друга – журналист. Он меня очень любит, потому что я очень люблю его брата. Это в Армении естественно. Как-то мы шли с ним по улице, и он мучительно, страшно молчал. И смотрел на меня таким просящим взглядом, что я поневоле говорил без передышки и за себя и за него. Дело в том, что в Армении, наверно, нет другого такого человека, кому бы русский язык доставлял столько же истинного, даже физического страдания. Со мной он разговаривал в основном глазами. Когда ему следовало составить фразу по-русски, глаза его немели от напряжения и того давления, которое, по-видимому, развивалось в этот момент в его мозгу. Потом во взгляде его появлялись короткость и кротость, как у жвачных животных, и он не произносил задуманную фразу. Дело, по-видимому, было даже не в том, что он мало знал русских слов, а в том, что ни одного слова по-русски он не мог подумать.

И вот мы шли по улице, и вдруг из моей речи он понял, что я приехал не просто в гости к его брату, а в командировку от газеты. (Это я обмолвился, учитывая, что он журналист.) Лицо его затуманилось, и вдруг его прорвало. Передать речь его в точности я не берусь – никто не поверит…

– И ты будешь про нас писать? – сказал он.

После этого он стал разговаривать со мной так: увидит – арбузы везут…

– Это армянский арбуза, – говорит.

Увидит ослика…

– Это армянская ишак, – говорит.

– Это армянский очень толстый женщина. А это армянский пиво. Пиво хочешь? Арбуз хочешь? Это обыкновенный армянский такси. Поедем, хочешь?

Я сначала улыбался, потом надумал обидеться. Но сдержался. Потом мне было уже проще: я знал, что это будет армянский забор, а это армянский столб, а это обыкновенный армянский милиционер. Как ему не надоело? Я уже не обижался, а думал: почему он так?

Наконец он устал.

– Только не пиши, пожалуйста, – сказал он, – что Армения – солнечная, гостеприимная страна.

Помолчал и добавил:

– Я вот сколько живу тут и пишу, а все не написал, какая она.

– Знаешь, – сказал я искренне, – это же и меня мучит. Я даже думаю, что ничего писать не буду. Что я увижу за две недели? Что пойму? Серьезно не напишешь, а несерьезно об Армении я уже писать не могу… И потом, если рассудить, разве бы я сам, для собственной радости, не согласился бы сюда приехать? За свои деньги? Значит, верну деньги за командировку и скажу «спасибо». Тем более что я же не работаю в газете и от нее не завишу.

– Ну зачем же возвращать?! – возмутился брат друга. – Почему же это ты не напишешь?.. Поживи еще. Напишешь… – сказал он, и этой его интонации я уже совсем не понял: «напишешь» – это хорошо или плохо?

И вот кончилось мое путешествие, вот я дома, вот я мучился, мучился, гуляя вокруг стола, и вот все-таки сел за машинку.

И что же я вывел в первой фразе?

«Армения – солнечная, гостеприимная страна».

И что же я вдруг услышал?

– Чэ, чэ, чэ! Чэ, Андрей, чэ!

– Да, но это же так! – Я покраснел.

– Чэ, Андрей, чэ!

Я поднатужился:

«Армения – горячая, многострадальная земля».

– Чэ.

– Ну какая же она, твоя Армения?! – взвился я.

– Знал бы, сам написал.

– Ну скажи хоть лучше, чем я! Смотри, я сказал: горячая… Разве сразу найдешь такое слово? Именно горячая. Тут все горячо: небо, земля, воздух, солнце, люди, история, кровь, та, что в людях, и та, что из людей…

– Чэ, Андрей.

– Ну скажи лучше, попробуй!

– Попробую… Армения – моя родина.

– Ты прав. Но не моя же! Я не могу так написать!

– Зачем же пишешь?

– Но я же очерк пишу! Не стихи, не рассказы. О-черк. Путевые заметки. Заметки чужого человека. Заметки не армянина. О-черк, понимаешь?

– А «очерк» по-армянски знаешь как?

– Нет…

– «Акнарк». А «акнарк» по-русски знаешь что?

– ???

– «Намек».

Намек

Да, когда я писал о созвучиях, я пропустил одно: уш. «Уш» – это не «уши». Но близко. «Уш» – это «внимательный». Зато «апуш» – это не просто «невнимательный», что было бы логично. «Апуш» – это идиот.

Урок истории

Лео

Мне достаточно трудно представить себе кого-нибудь из высокопросвещенных своих знакомых (дедушки нет в живых…), прогуливаясь с которым я бы слышал следующее:

– Вот здесь нашли тело Распутина.

– А вот здесь останавливался Наполеон.

Или:

– Вот видишь горку, за ней роща, вот оттуда, когда мы уже отступали, выскочил Денис Давыдов и своими ошеломительными действиями вдохновил наше уставшее войско…

В Армении подобные вещи знает, кажется, каждый. Такое впечатление, что в Армении нет начала истории – она была всегда. И за свое вечное существование она освятила каждый камень и каждый шаг. Наверно, нет такой деревни, которая не была бы во время оно столицей древнего государства, нет холма, около которого не разыгралась бы решительная битва, нет камня, не политого кровью, и нет человека, которому бы это было безразлично.

– Андрей, посмотри, во-он та гора, видишь? А рядом другая… Вот между ними Андраник встретил турок и остановил их, и они повернули обратно.

– Вот видишь трубу? А рядом с ней длинное здание. Это ТЭЦ. Построена несколько лет назад. Раньше тут жили молокане.

– А вот тут Пушкин встретил арбу с Грибоедом…

И так без конца. Это мне говорили шоферы и писатели, повара и партийные работники, взрослые и дети.

И не было дома, где бы я не видел одну толстую синюю книгу с тремя красивыми уверенными буквами на обложке – ЛЕО. Я видел ее в тех домах, где, в общем, книг не держат, – тот или другой из трех синих томов ЛЕО.

Лео – историк, написавший трехтомную историю Армении.

Как мне объясняли специалисты, Лео – замечательный историк. И очень популярный. Как ваш Карамзин или Соловьев.

Я спрашиваю русских:

– Вы читали Карамзина?

– Ну, а вот недавно переиздали Соловьева, читали?

Вряд ли я найду том Соловьева у шофера или прораба строительных работ. У писателей-то в лучшем случае у одного из десяти.

Я, например, не читал.

А Лео читают и читают. Всюду Лео. Читают так же добросовестно, как он писал. А он писал и писал и ничего другого в жизни не знал, с утра до вечера он писал, каждый день и всю свою жизнь. К старости он ослеп. Но он хотел написать свой шедевр, последний. Он просил у дочери перо, бумагу и чернила.

И, слепой, писал с утра до вечера.

И написал.

И умер.

Только дочка, оказывается, ставила слепому чернильницу без чернил, чтобы он не пачкал.

А он и не заметил.

Такая легенда.

Господи, что он написал?!

Матенадаран

Если многое считается замечательным в современной армянской архитектуре, то Матенадаран – самый замечательный пример этого «замечательного». К тому же построено здание только что и буквально в наши дни, то есть в мои и ваши.