Даниель Нони - Калигула

• Название: Калигула
• Автор: Даниель Нони
• Издательство: Феникс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-222-00700-6

Почему именно Калигула, а не кто-то иной получил верховную власть? Какую роль при этом играла семья Калигулы, включая его сестер и их мужей? Каковы были рамки взаимоотношений между новым принцепсом и сенатом? Был ли Калигула обязан сенату своим назначением? Что стало при этом с римским народом, к тому времени фактически отстраненным от власти Тиберием? Какую роль он играл в воцарении Калигулы? Большие надежды, возлагаемые на нового принцепса, придавали ему уверенность, однако никто не мог предугадать, сможет ли он их оправдать. Как бы то ни было, начиналась новая эпоха.

Жизнь Калигулы подтверждает справедливость афоризма, который гласит, что абсолютная власть развращает абсолютно. Этот единственный урок извлекли из его короткого правления (37-41 гг. н.э.) римляне, жившие в I веке. Правитель «принципата», получивший должность по наследству, а не назначенный народом, был кровожадным и безрассудным деспотом. Несомненно, Калигула был нужен: действуя смело, хотя и во многом неосознанно, он окончательно победил сенат. Наступил век автократии.

Две семьи — Юлиев и Клавдиев — отныне будут вершить дела в Риме.

Родившийся в 1937 г., доктор исторических наук и бывший член Дома Веласкеса, Даниель Нони заведует кафедрой Истории Рима в университете Париж-Пантеон — Сорбонна. Соавтор книги, вместе с М. Кристоль, «От возникновения Рима до вторжения варваров» (1974), он также работал под руководством Клода Николе над книгой «Рим и завоевание мира Средиземноморья» (1978).

Нони Д. Калигула. — Ростов на Дону : Феникс, — 1998. — 350 с. — (След в истории). Тираж 5000 экз.

---

Остались легионы Верхней Германии. Германик добился у них присяги в верности Тиберию, правда, не без колебания и не без промедления. 2-й легион Августа, 13-й и 14-й легионы Гемина и 16-й галльский тянули с ответом, но подчинились, когда получили те же льготы, что и легионы в Нижней Германии. Германик, следовательно, должен был уступить, чтобы избежать всеобщего вооруженного восстания. Так конфликт был заглажен без ущемления прав солдат и ветеранов.

В Паннонии, более близкой к Риму, поднимать солдат было также тяжело. Тиберию надлежало прислать с верными войсками своего сына Друза II. Тот, сопротивляясь мятежникам, заявил, что он снова возвратил доверие сената и его отец ответит на требования солдат. Затем он, стараясь действовать незаметно, арестовал двух вожаков, которых без суда предал смерти, и приказал трупы закопать под палатками. Солдаты пали духом из-за исчезновения вожаков и особенно из-за проливных дождей, которые их задержали в палатках. Они потребовали возвращения в зимние, более удобные квартиры. Тогда стало возможным казнить публично других вожаков. 3-й легион Августа, 9-й испанский и 15-й Апполинария вернулись в свои зимние бараки. Друз II, находившийся в окружении главы армии Паннонии Юния Блеза и префекта претории Элия Сеяна, больше преуспел в действиях, чем Германик. К тому же он был ближе к Риму, имел нескольких верных полков и усмирял только три легиона, а не восемь, как Германик.

Возвратившись в Кельн после своего путешествия в Верхнюю Германию, Германик встретил Агриппину и Калигулу. Тем временем посланные сенатом представители прибыли в его войска. Солдаты решили, что те пришли, чтобы отнять у них добытое мятежом. Зачинщиками были ветераны 1-го легиона Германика и 20-го Валерия, которые получили отпуск, но проводили еще эту зиму в лагере. Мятеж начался в полночь. Солдаты взломали дверь барака Германика и заставили его передать им знамя командующего. Члены сенаторской делегации, разбуженные шумом, пошли выяснить причины шума, но с ними грубо обошлись, в особенности с их главой Мунацием Планком, который искал укрытия в храме знамени 1-го легиона Германика, где держатель орла спас ему жизнь. Утром прибыл Германик, взобрался на свой помост и поднял туда Планка. Он объяснил, что делегация прибыла не для отмены льгот. Затем он уехал под защиту вспомогательной кавалерии, т.е. солдат, которые не были римлянами. Это был второй неудачный ход, тем более в присутствии сенаторов. Окружение Германика быстро его осудило и порекомендовало ему найти верные легионы в Верхней Германии, чтобы вернуть в повиновение легионы Нижней Германии. И тогда Калигула невольно привел в потрясение своего отца.

Германик, отдавая себе отчет в том, что он не может обеспечить безопасность близких, решил удалить из лагеря свою беременную жену и сына, маленького Гая. Он хотел избавить Агриппину, в венах которой текла кровь Августа, от опасности, но по той же самой причине ей не разрешили удалиться. Она, наконец, дрогнула: «Выступало горестное шествие женщин и среди них беглянкою жена полководца, несущая на руках малолетнего сына и окруженная рыдающими женами приближенных, которые уходили вместе с нею, и в неменьшую скорбь были погружены остающиеся», — рассказывает Тацит (Анналы, I, 40-45).

Солдаты вышли из своих бараков для того, чтобы разобраться в этом необычном шуме. Узнав, что женщины идут просить убежища у жителей Требии, римской колонии, которую они, безусловно, презирали, потому что она состояла из галлов, получивших гражданство, они растрогались. Особенно их потряс взгляд маленького Калигулы: солдаты сами поняли, что этот потомок Августа не был в безопасности среди них! Одни солдаты бросились останавливать процессию женщин и детей, другие отправились просить Германика, чтобы он не унижал их таким недоверием. Тот встретил их речью, которая, благодаря своей силе и таланту оратора, была затем запечатлена в сочинении Тацита. За неимением оригинала воспользуемся Тацитом:

«Жена и сын мне не дороже отца и государства, но его защитит собственное величие, а Римскую державу — другие войска. Супругу мою и детей, которых я бы с готовностью принес в жертву, если б это было необходимо для вашей славы, я отсылаю теперь подальше от вас, впавших в безумие, дабы эта преступная ярость была утолена одной моею кровыо и убийство правнука Августа, убийство невестки Тиберия не отягчили вашей вины. Было ли в эти дни хоть что-то, на что вы не дерзнули бы посягнуть? Как же мне назвать это сборище? Назову ли я воинами людей, которые силой своего оружия не выпускают за лагерный вал сына своего императора? Или гражданами — не ставящими ни во что власть Сената? Вы попрали права, в которых не отказывают даже врагам, вы нарушили неприкосновенность послов и все то, что священно в отношениях между народами. Божественный Юлий усмирил мятежное войско одним-единственным словом, назвав квиритами тех, кто пренебрегал данной ему присягой; божественный Август своим появлением и взглядом привел в трепет легионы, бившиеся при Акции. Я не равняю себя с ними, но все же происхожу от них, и если бы испанские или сирийские воины ослушались меня, это было бы и невероятно, и возмутительно. Но ты, первый легион, получивший значки от Тиберия, и ты, двадцатый, его товарищ в стольких сражениях, возвеличенный столькими отличиями, неужели вы воздадите своему полководцу столь отменной благодарностью? Неужели, когда из всех провинций поступают лишь приятные вести, я буду вынужден донести отцу, что его молодые воины, его ветераны не довольствуются ни увольнением, ни деньгами, что только здесь убивают центурионов, изгоняют трибунов, держат под стражей легатов, что лагерь и реки обагрены кровью и я сам лишь из милости влачу существование среди враждебной толпы?

Зачем в первый день этих сборищ вы, непредусмотрительные друзья, вырвали из моих рук железо, которым я готовился пронзить себе грудь?! Добрее и благожелательнее был тот, кто предлагал мне свой меч. Я пал бы, не ведая о стольких злодеяниях моего войска; вы избрали бы себе полководца, который хоть и оставил бы мою смерть безнаказанной, но зато отомстил бы за гибель Вара и трех легионов. Да не допустят боги, чтобы белгам, хоть они и готовы на это, достались слава и честь спасителей блеска римского имени и покорителей народов Германии. Пусть душа твоя, божественный Август, взятая на небо, пусть твой образ, отец Друз, и память, оставленная тобою о себе, ведя за собой этих самых воинов, которых уже охватывают стыд и стремление к славе, смоют это пятно и обратят гражданское ожесточение на погибель врагам. И вы так же, у которых, как я вижу, уже меняются и выражения лиц, и настроения, если вы и вправду хотите вернуть делегатов сенату, императору — повиновение, а мне — супругу и сына, удалитесь от заразы и разъедините мятежников; это будет залогом раскаянья, это будет доказательством верности» (Анналы, I, 42, 43).

Такая речь была произнесена в адрес солдат-граждан в тяжелом походе. Вот почему ему пришлось уповать не на силу, а на убеждение, Германик и восставшие солдаты принадлежали к одному и тому же городу, где слово являлось необходимостью и на форуме, и в суде, и в военном лагере. Точно или приблизительно изложенная речь Германика вошла в ежедневную практику, но также сошлемся на традицию: она ведет свое происхождение от обращений Юлия Цезаря к его солдатам, от обращений Августа к легионам Антония, которые нужно было собрать. Все граждане, т.е. все легионеры, знали эти примеры и знали то, что командир будет поступать так, как действовали его предки или предшественники. Эта речь Германика стала изучаться в школах и являлась образцом для римских молодых нобилей. Калигула выступал в данном случае как аргумент, его имя оставило свой отпечаток и в памяти воинов, и вообще в Риме. Если можно считать этот эпизод элементом его популярности, то ребенок оказался в какой-то мере заложником ситуации, поскольку ему необходимо было быть на высоте в соответствии с рангом его отца.

В кельнском лагере, где все изменилось, Германик принял решение оставить Калигулу и Агриппину, которая в скором времени должна была родить. Солдаты сами казнили зачинщиков, которых они считали во всем виновными; со своей стороны, ветераны пали духом и сделали то же самое. Германик потом выбирал среди центурионов тех, которых одобрили солдаты. Остальные были освобождены от должностей, вместе с ветеранами их изгнали из лагеря и отправили в Ретию, спокойную провинцию ближе к Италии, где формировался зимой 14-15 годов резерв на пополнение.

Германик взял под свой контроль два кельнских лагеря, но осталась одна задача, заключавшаяся в том, чтобы в Нижней Германии обеспечить нормальное подчинение двух легионов, которые находились в Ксантене, 5-й и 21-й легионы, т.е. те, которые первыми восстали. Германик отправил против них два кельнских легиона, дополнительные войска и рейнскую флотилию и окружил их. Затем он написал своему легату Цецину, который вместе со своими верными офицерами и некоторыми солдатами обезглавил лидеров мятежа. Вскоре Германик вошел в лагерь Ксантены и организовал им достойные похороны, публично высказав сожаление в связи с тем, что он назвал военной катастрофой.