Александр Ежов - Преодолей себя

• Название: Преодолей себя
• Автор: Александр Ежов
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Короткие любовные романы
• Год: 1989
• ISBN: 5-289-00433-5

Повесть «Преодолей себя» посвящается партизанским разведчикам в годы Великой Отечественной войны. Через драматические обстоятельства познаются характеры героев, их выдержка и преданность Родине.

---

— Надо командиру обо всем доложить, чтоб принимали меры.

— Командир — он что? Тут Гурьянов должен в оба глаза смотреть. Доверяет всяким пришлым, а людей колошматят.

Горько было слушать эти слова. Значит, не доверяют, подозревают в чем-то. Что ж, она пойдет к Гурьянову и заявит: «Раз нет доверия — проверьте в бою». И если надо, она докажет на деле. Вот бы Филимонов был рядом, тогда бы все встало на свои места. Уж он-то знает ее, Настю. По его непосредственному заданию работала в Острогожске. Но где он, Филимонов? В бригаде, говорят, и не бывал.

А дни за днями шли. Однажды она разговорилась по душам с Паулем. Говорили долго,

весь вечер. Оказалось, что Пауль хорошо знает русскую литературу. Читал он и Льва Толстого, и Достоевского, и даже Горького. Эти писатели запрещены в Германии, но его

родной дядя, преподаватель в средней школе, имел большую библиотеку, и Пауль брал у него книги. Кроме того, у его отца, коммуниста, были Маркс, Энгельс и Ленин. Пауль познакомился и с этой литературой. Правда, в компартию он не вступил. Перед войной Германская компартия была в глубоком подполье, но Пауль, учась еще в школе, слышал о вожде немецкого рабочего класса Эрнсте Тельмане, который томился в фашистских застенках. Отец Пауля тоже был арестован и сидел в концлагере.

— Когда я попал на Восточный фронт,— сказал Пауль,— то сразу решил перейти на сторону Красной Армии, бороться с фашизмом.

— Теперь тебе предоставлена эта возможность, Пауль.— Настя смотрела ему в глаза и думала: «А сумеешь ли ты поднять на своих руку возмездия?» И ответила сама себе: «Если ненавидишь фашизм, значит, сумеешь».

— Не верят мне. Сомневаются,— отвечал Пауль.— Пошел вот на боевое задание — и неудача. Словно бы виноват. Возьмут ли еще?

— Пойдем вместе,— отвечала Настя. — Я добьюсь, чтобы взяли и тебя и меня на самое опасное задание. Согласен?

— Хоть завтра готов пойти,— соглашался Пауль,— Надоело без дела сидеть. Вроде бы нахлебник, бездельник какой. Не могу так, не привык.

Они встречались почти каждый день. Переговорили о многом. Настя все больше и больше проникалась уважением к Ноглеру и, слушая его, понимала, что не все немцы поддались дурману фашистского околпачивания. Убедившись в искренности Пауля, Настя готова была пойти с ним хоть куда. А Гурьянов их так и не вызывал, словно позабыл, что существуют разведчики Усачева и Ноглер. Решила, наконец, сама пойти к особисту и высказать все, что думает, напрямки.

Гурьянов усадил ее на лавку, начал сам разговор:

— Понимаю, понимаю, надоело сидеть в бездействии. Но потерпите немножко. Получим инструкции сверху и отправим вашу группу на задание.

— Разговоры идут тут всякие,— начала Настя,— не доверяют Ноглеру. Возможно, и ко мне нет доверия. Прошу внести ясность.

— Зачем так ставить вопрос? — Гурьянов смотрел на нее проницательным взглядом, лицо его было каменным, невозмутимым. — А проверяем всех. Без этого нельзя. Не исключена возможность, что к нам могут заслать вражеских агентов. Да и засылали не раз...

— Но ведь я-то не агент. Меня-то проверили!.. Я готова хоть сейчас на самое опасное задание пойти. Хоть с Ноглером, хоть еще с кем...

— Не кипятитесь, Усачева,— начал успокаивать ее Гурьянов. — И Пауль побывает в

деле не раз. Я верю в него. А что там разговорчики всякие — не обращайте внимания.

— Как же так, не обращать, когда я сама слышала. — И она рассказала ему о том, как у землянки отзывались партизаны о ней и о Ноглере.

— Поговорят и бросят, сказано еще не нами: нечего попусту в плешь колотить,— начал отшучиваться особист. — У ребят нервы не железные. Теряют людей. Потому и подозрительность.

— Но ведь мы тоже люди,— не сдавалась Настя. — Я предлагаю сделать налет на лагерь, что возле деревни Любони. Там советские люди томятся. И подружка моя Светлана Степачева там. Перебить охрану и спасти людей. Ждут нас — не дождутся.

— Об этом подумаем,— пообещал Гурьянов,— но сейчас дела есть поважней. Наша задача — деморализовать тылы противника, вести рельсовую войну, а значит, как можно эффективней помогать фронтам. Вот скоро лед тронется и на Ленинградском, и на Волховском...

— Скорей бы,— сказала Настя. — Народ истомился ожиданием. Бьем фашистов и все никак добить не можем.

— Всему свой срок. Так что потерпите немного, дорогая Настя. Настанет и ваш звездный час.

— Скорей бы,— вздыхала она,— пока сижу за чужой спиной. Совесть заела. Покоя нет.

Она почти ежедневно видела, как партизаны уходили на задания. Воевали, били фашистов. А она? Что она? Ест партизанский хлеб и никакой пользы не приносит. Комом в горле застревал этот трудный хлеб. Было стыдно и горько.

Однажды рано утром Настю разбудила Паша Кудряшова. Она дрожащим голосом сообщила, что партизаны захватили в плен немецкого офицера, кажется, эсэсовца, трех солдат и полицая.

— Гурьянов их допрашивает. Может, твои знакомцы попались? Сходила бы, узнала.

У Насти разгорелось любопытство, и она пошла. На улице было свежо и прохладно. Недавно выпал легкий снежок, но партизаны уже понатоптали дорожки. Одна их них вела к землянке Гурьянова. Остановилась у двери, прислушалась. Войти не решалась. Как она могла войти, когда ее не звали? От нетерпения разволновалась: хоть приоткрыть бы дверь и посмотреть, что там за «гости».

Из землянки вышел связной Вася Решетов, молоденький парнишка с веселыми глазами. Он куда-то торопился. Настя схватила его за рукав, повернула лицом к себе:

— Васек, кого там приволокли?

— Секрет,— ответил Вася, — Улов — дай боже. Давно такого не было.

— Может, мои знакомцы?

— Возможно.

— Иди, Васенька, доложи и вернись, скажи, что я здесь.

— А может, без тебя разберутся?

— Чует сердце, что знаю я этих немцев и полицая. Хоть одним бы глазком взглянуть.

— Ну, ладно, доложу. Обожди чуток,— и он скрылся за дверью.

«Пригласят или нет? Возможно, там Синюшихин, волчья морда. За ним давно партизаны охотятся, да ловок, бестия, из каких только сетей не вырывался!»

Дверь открылась, появился Вася и коротко сказал:

— Иди.

Она переступила порог, обжигаемая любопытством. Вошла — и все сразу повернулись к ней. В первую очередь она посмотрела на Гурьянова. Он был весел. Рядом на скамейке сидел начальник штаба Говорухин, еще кто-то. И вот она увидела (подумать только!) самого Брунса. Вот уж не ожидала с ним повстречаться в такой обстановке! Брунс стоял и смотрел на нее с любопытством, глаза его округлились и почти не мигали. Кроме Брунса тут был Гаврила Синюшихин. Он тоже смотрел на Настю своим единственным глазом, полуоткрыв рот, и что-то хотел сказать, но молчал, ждал своего часа.

— Узнаете? — спросил Гурьянов у Насти.

— Узнаю,— ответила она. — И господина Брунса знаю, и Синюшихина. Они мне давно знакомы. Рада повстречаться. Ну, как самочувствие, господин Брунс?

Лицо фашиста исказилось злобой. О, как ненавидел сейчас он эту русскую — как ловко обвела она его вокруг пальца! — и сожалел, что не уничтожил в свое время. А возможность такая была. Значит, и на самом деле Усачева шпионка. Вельнер, видимо, был прав.

— И вы здесь? — спросил он. — Партизанка...

— Да, здесь, господин Брунс. А где же мне еще быть?

— Я понимаю,— промямлил он еле слышно. — Так и должно быть. Так, так...

— Да, господин Брунс, именно так. Ваша песенка спета.

— Но ведь я вам спас жизнь, Усачева. Только я...

— Спасибо, Брунс. Но я, к сожалению, в данный момент не могу вам помочь. Не могу.

— Я понимаю,— сказал он тихо и уронил голову.

Держался он с достоинством, не просил пощады, ибо знал, что пощады не будет. Когда его допрашивал Гурьянов, он все еще бормотал о непобедимости фашистского рейха, о возмездии, но разглагольствования его казались настолько смехотворными и нереальными, что все улыбались, кроме самого Брунса и Синюшихина.

Если Брунс и внешне выглядел подтянуто, и форма на нем сидела все так же подобранно ловко, только китель был несколько помят, то на Синюшихина просто неприятно было глядеть. Ворот расстегнут, полупальто, которое было на нем, вымазано грязью, и вся одежда помята, точно его только что вываляли в луже и не успели переодеть. Руки предательски тряслись, и голова слегка подергивалась. Он не хотел умирать и просил, чтоб его пощадили.

— Я никого не убивал и совсем не виновен. Совершенно, поверьте мне... — Голос у него изменился, он словно бы захлебывался словами. — Поверьте, я не виноват...

Но ему никто не хотел верить. Все знали о его злодеяниях, на его совести были десятки замученных людей. Синюшихин уже несколько месяцев назад был приговорен партизанами к смертной казни, и вот только теперь приговор должны были привести в исполнение.

— Как же ты до такой жизни дошел, Синюшихин? — спрашивал у него Гурьянов. — Стал изменником Родины, опасным преступником. Видимо, решил, что Советской власти каюк? Так, что ли? Решил — и просчитался!