Федор Сологуб - Мелкий бес

• Название: Мелкий бес
• Автор: Федор Сологуб
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-02-027129-2

«Этот роман — зеркало, сделанное искусно. Я шлифовал его долго, работал над ним усердно… Ровна поверхность моего зеркала и чист его состав. Многократно измеренное и тщательно проверенное, оно не имеет никакой кривизны. Уродливое и прекрасное отражается в нем одинаково точно». «Мелкий бес» был начат еще в 1892 г., над ним Ф. К. Сологуб (1863–1927) работал еще десять лет. Роман был издан только в 1907 г. и имел колоссальный успех. В 1917 г. Сологуб писал: «Если бы стены наших домов вдруг стали прозрачны, как стекло, мы с ужасом увидели бы, как много злого и страшного совершается в недрах самых на вид счастливых семейств». В романе «Мелкий бес» становятся прозрачны дома российских обывателей и пред нами вскрывается все то злое, зловонное и страшное, что свершается внутри их, и по улицам ходит герой романа, Передонов, чье имя стало нарицательным для выражения тупости, злобности и мертвенности. Современник автора критик А. Измайлов говорил: «Если бы бесы были прикомандированы к разным местам, то того, который определен к нашей провинции, удивительно постиг Сологуб». О русских мелких бесах писали и другие, и этот роман занимает достойное место в ряду таких знаменитых произведений, как «Записки сумасшедшего» Гоголя, «Двойник» Достоевского, «Красный цветок» Гаршина, «Черный монах» и «Человек в футляре» Чехова…

---

— Кстати о снах, — сказал Передонов, — а я сегодня тоже сон видел. Страшный! Будто я Марфу ограбил, укокошил, и в помойку сволок.

Варвара захихикала, и сказала:

— Так ей и надо, стерве.

Тургенев смотрел с недоумением и досадою. Никто не был поражен силою его речи, — точно комар пропищал. Он проворчал, обращаясь к Шарику:

— Святая простота!

— Головоногие! — в ответ ему проворчал Шарик.]

— Я сегодня [тоже] интересный сон видел, — объявил Володин, — а к чему он, не знаю. Сижу это я будто на троне, в золотой короне, а передо мной травка, а на травке барашки, всё барашки, всё барашки, бе-бе-бе! Так вот всё барашки ходят, и так головой делают, и всё этак бе-бе-бе!

Володин прохаживался по комнатам, тряс лбом, выпячивал губы и блеял. Гости смеялись. Володин сел на место, блаженно глядел на всех, щуря глаза от удовольствия, и смеялся тоже, бараньим, блеющим смехом.

— Ну, что же дальше? — спросила Грушина, подмигивая гостям.

— Ну, и всё барашки, всё барашки, а тут я и проснулся, — кончил Володин.

— Барану и сны бараньи, — ворчал Передонов, — важное кушанье — бараний царь.

— А я сон видела, — с нахальной усмешкой сказала Варвара, — так его при мужчине нельзя рассказывать, — ужо вам одной расскажу.

— Ах, матушка, Варвара Дмитриевна, — вот-то в одно слово, и у меня тоже, хихикая и подмигивая всем, отвечала Грушина.

— Расскажите, мы — мужчины скромные, вроде дам, — сказал Рутилов.

И прочие мужчины просили Варвару и Грушину рассказать сны. Но те переглядывались, погано смеялись, и не рассказывали [(присутствие новых гостей, писателей, стесняло их). А писатели презрительно и насмешливо улыбались.

— Какие пошлые сны шляются в этом городе! — сказал Шарик. — Тургенев, расскажите им ваш сон об аллее вещих птиц. В нем аховое настроение.

Тургенев мечтательно улыбнулся, поднял глаза к потолку, и заговорил томным голосом:

— Аллея, длинная, без конца. У всех деревьев отрублены верхи. Между каждою парою деревьев цветет мистический огонь. На каждом дереве сидит вещая птица сирин, и хлопает глазами. Богатое настроение!

— Аминь, аминь, рассыпься! — шептал Передонов.

Уже завидовал Шарик Тургеневскому сну. Он выдумывал свой сон, чтобы затмить все раньше рассказанные, — сон явно неправдоподобный, со множеством подробностей; там были и орел (сам Шарик), и змея, и ворон, и кроваворотые тюльпаны. Но Рутилов помешал его рассказу.

— А я так никогда снов не вижу, — сказал Рутилов,[48] — а и увижу, так сейчас же забуду. Стоит помнить, право!

Рутилову захотелось поддержать перед писателями достоинство образованного человека.

— Отчего? — спросил Тургенев, пожимая плечами.

— Только мужичье во сны верит, — говорил Рутилов, — образованным людям не пристало.

Шарик язвительно улыбался.

— Полированность! — злобно сказал он.

Тургенев же, довольный тем, что рассказал свой сон, был благодушен. Он провел рукою по волосам, и сказал:

— Нет, я не смеюсь над суеверием. Народные предания близки мне, — я — внук простонародья, я — племянник ворожащего горя. Вещими снами обвеяна моя колыбель. Мое сердце верит во все эти сказки, — о, я — безумец! Сегодня мне еще снилось, — там, в темнице, — я был царевич, прекрасный, юный: мои очи сияли, как звезды, мои кудри рассыпались по плечам золотым каскадом, на моих устах цвели розы, прелестные девы целовали мои белые руки устами, легкими, как сон.

Передонов опять внезапно и громко зевнул, и перекрестил рот, крадучись, чтоб не видели.]

Сели играть в карты. Рутилов уверял, что Передонов отлично играет. Передонов верил. Но сегодня, как и всегда, он проигрывал. Рутилов был в выигрыше. От этого он пришел в большую радость, и говорил оживленнее обыкновенного.

Передонова дразнила недотыкомка. Она пряталась где-то близко, — покажется иногда, высунется из-под стола или из-за чьей-нибудь спины, и спрячется. Казалось, ждала она чего-то. Было страшно.

Самый вид карт страшил Передонова. Дамы — по две вместе. А где же третья? — думал Передонов.

Он тупо разглядывал пиковую даму, потом повернул ее другою стороною, — третья, может быть, спряталась за рубашкой?

Рутилов сказал:

— Ардальон Борисыч своей даме за рубашку смотрит.

Все захохотали.

Между тем в сторонке два молоденьких полицейских чиновника сели играть в дурачки. Партии разыгрывались у них живо. Выигравший хохотал от радости, и показывал другому длинный нос. Проигравший сердился.

Запахло съестным. Грушина позвала гостей в столовую. Все пошли, толпясь и жеманясь. Расселись кое-как.

— Кушайте, господа, — угощала Грушина. — Ешьте, дружки, набивайте брюшки по самые ушки.

— Пирог ешь, хозяйку тешь, — кричал радостно Мурин.

Ему было весело смотреть на водку, и думать, что он в выигрыше.

[— Кушайте, чего вы желаете? — потчевала Грушина писателей, которые сели рядышком.

Тургенев улыбнулся меланхолично, принял вдохновенный вид, и сказал:

— Желания? Но мои желания ненасытны. Я бы желал вспорхнуть, и лететь, лететь…

— А я желаю, — угрюмо заявил Шарик, — дать в рыло какому-нибудь мерзавцу.

Тургенев возразил:

— Нет, я хочу иметь женщину, безумную, как я! С рыжими волосами.]

Усерднее всех угощались Володин и два молоденьких чиновника, — они выбирали кусочки получше и подороже, и с жадностью пожирали икру. Грушина сказала, принужденно смеясь:

— Павел-то Иванович, пьян да призорок, через хлеб да за пирог.

Нешто она для него икру покупала!

И под предлогом угостить дам, она отставила от него все, что было получше. Но Володин не унывал, и довольствовался тем, что осталось: он успел съесть много хорошего с самого начала, и теперь ему было все равно.

Передонов смотрел на жующих, и ему казалось, что все смеются над ним. С чего? над чем? Он с остервенением ел все, что попадалось.

[Писателям одновременно пришла в голову одна и та же блистательная затея. Они перемигнулись, вставая из-за ужина, отошли к сторонке, и заговорили горячо. Они уговаривали друг друга жениться на Грушиной.

— В ней что-то есть вакхическое, — говорил Тургенев.

— Я, право, не прочь бы, — отвечал Шарик, — но вам она больше подходит. И оба наперерыв выхваляли ее: каждый думал погубить приятеля этою женитьбою.]

После ужина опять играли. Но скоро Передонову надоело. Он бросил карты, и сказал:

— Ну вас к черту! Не везет! Надоело. Варвара, пойдем домой.

И другие гости поднялись за ними[, потрезвее, писатели же и Мурин остались].

В передней Володин увидел, что у Передонова новая тросточка. Осклабясь, он поворачивал ее перед собою, и спрашивал:

— Ардаша, отчего же тут пальчики калачиком свернуты? Что же это обозначает?

Передонов сердито взял у него из рук тросточку, приблизил ее набалдашником, с кукишем из черного дерева, к носу Володина, и сказал:

— Шиш тебе с маслом.

Володин сделал обиженное лицо.

— Позвольте, Ардальон Борисыч, — сказал он, — я с маслом хлебец изволю кушать, а шиша с маслом я не хочу кушать.

Передонов, не слушая его, заботливо кутал шею шарфом, и застегивал пальто на все пуговицы. Рутилов говорил со смехом:

— Чего ты кутаешься, Ардальон Борисыч! Тепло.

— Здоровье всего дороже, — ответил Передонов.

[— Нет, — мечтательно возразил Тургенев, — всего дороже слава.

— Честная слава, — поправил, его Шарик.

— О, все равно, — сказал Тургенев, — ведь и убийство может быть красивым жестом.]

На улице было тихо, — улица улеглась во мраке, и тихонечко похрапывала. Темно было, тоскливо, и сыро. На небе бродили тяжелые тучи. Передонов ворчал:

— Напустили темени, а к чему?

Он теперь не боялся, — шел с Варварой, а не один.

Скоро пошел дождь, мелкий, быстрый, продолжительный. Все стало тихо, — и только дождь болтал что-то навязчиво и скоро, захлебываясь, — невнятные, скучные и тоскливые речи.

Передонов чувствовал в природе отражения своей тоски, своего страха под личиною ее враждебности к нему, — той же внутренней и недоступной внешним определениям жизни во всей природе, жизни, которая одна только создает истинные отношения, глубокие и несомненные, между человеком и природою, этой жизни он не чувствовал. Потому-то вся природа казалась ему проникнутою мелкими человеческими чувствами. Ослепленный обольщениями личности и отдельного бытия, он не понимал демонических, стихийных восторгов, ликующих и вопиющих в природе. Он был слеп и жалок, как многие из нас.

Саша обещал придти. Назначенный час прошел, — его не было. Людмила нетерпеливо ждала, — металась, томилась, смотрела в окно. Шаги заслышит на улице, — высунется. Сестры посмеивались. Она сердито и взволнованно говорила: