Федор Сологуб - Мелкий бес

• Название: Мелкий бес
• Автор: Федор Сологуб
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-02-027129-2

«Этот роман — зеркало, сделанное искусно. Я шлифовал его долго, работал над ним усердно… Ровна поверхность моего зеркала и чист его состав. Многократно измеренное и тщательно проверенное, оно не имеет никакой кривизны. Уродливое и прекрасное отражается в нем одинаково точно». «Мелкий бес» был начат еще в 1892 г., над ним Ф. К. Сологуб (1863–1927) работал еще десять лет. Роман был издан только в 1907 г. и имел колоссальный успех. В 1917 г. Сологуб писал: «Если бы стены наших домов вдруг стали прозрачны, как стекло, мы с ужасом увидели бы, как много злого и страшного совершается в недрах самых на вид счастливых семейств». В романе «Мелкий бес» становятся прозрачны дома российских обывателей и пред нами вскрывается все то злое, зловонное и страшное, что свершается внутри их, и по улицам ходит герой романа, Передонов, чье имя стало нарицательным для выражения тупости, злобности и мертвенности. Современник автора критик А. Измайлов говорил: «Если бы бесы были прикомандированы к разным местам, то того, который определен к нашей провинции, удивительно постиг Сологуб». О русских мелких бесах писали и другие, и этот роман занимает достойное место в ряду таких знаменитых произведений, как «Записки сумасшедшего» Гоголя, «Двойник» Достоевского, «Красный цветок» Гаршина, «Черный монах» и «Человек в футляре» Чехова…

---

Саша лежал, и улыбался тихою неверною улыбкою. Неясное в нем зарождалось желание, и сладко томило его. И когда Людмила целовала его колена [да голые] стопы, нежные поцелуи возбуждали томные, полусонные мечтания. Хотелось что-то сделать ей, милое или больное, нежное или стыдное, — но что? Целовать ли ее [голые] ноги? Или бить ее, долго, сильно, длинными, гибкими ветвями? Чтобы она смеялась от радости, или кричала от боли?

И то, и другое, может быть, желанно ей, но мало. Что же ей надо? Вот они полуобнаженные оба, и с их освобожденною[50] плотью связано желание и хранительный стыд, — но в чем же это таинство плоти? И как принести свою кровь и свое тело в сладостную жертву ее желаниям, своему стыду?

А Людмила томилась, и металась у его ног, бледная от невозможных желаний, то пылая, то холодея. Она страстно шептала:

— Я ли не красавица? У меня ли глаза не жгучие? У меня ли не пышные волосы? Ласкай же меня! Приласкай же меня! Сорви с меня запястья, отстегни мое ожерелье!

Саше стало страшно, и невозможные желания мучительно томили его.

XXVI

Передонов проснулся утром. Кто-то смотрел на него громадными, мутными, четырехугольными глазами. Уж не Пыльников ли это? Передонов подошел к окну, и облил зловещий призрак.

На всем были чары и кудеса. Визжала дикая недотыкомка, злобно и коварно смотрели на Передонова и люди, и скоты. Все было ему враждебно, он был один против всех.

В гимназии на уроках Передонов злословил своих сослуживцев, директора, родителей учеников. Гимназисты слушали с недоумением. Иные, хамоватые по природе, находились, что, подлаживаясь к Передонову, выражали ему свое сочувствие. Другие же сурово молчали или, когда Передонов задевал их родителей, горячо вступались. На таких Передонов смотрел угрюмо и боязливо, и отходил от них, бормоча что-то.

На иных уроках Передонов потешал гимназистов нелепыми толкованиями.

Читали раз Пушкинские стихи:

С своей волчихою голодной
Выходит на дорогу волк.

— Постойте, — сказал Передонов, — это надо хорошенько понять. Тут аллегория. Волки попарно ходят: волк с волчихою голодной. Волк сытый, а она голодная. Жена всегда после мужа должна есть.

Пыльников был веселый, он улыбался, и смотрел на Передонова обманчиво-чистыми, бездонными глазами. Сашино лицо мучило и соблазняло Передонова. Чаровал его проклятый мальчишка своею коварною улыбкою.

Да и мальчишка ли? Или, может быть, их два: брат и сестра? И не разобрать, кто где. Или даже, может быть, он умеет переворачиваться из мальчишки в девчонку? Недаром он всегда такой чистенький, — переворачиваясь, в разных водицах всполаскивается, — иначе ведь нельзя, не обернешься. И духами так всегда пахнет.

— Чем это вы надушились, Пыльников? — спросил Передонов, — пачкулями, что ли?

Мальчики засмеялись, Пыльников обидчиво покраснел, и промолчал.

Чистого желания нравиться, быть не противным, Передонов не понимал. Всякое такое проявление, хотя бы со стороны мальчика, он считал охотою на себя. Кто принарядился, тот, значит, и замышляет прельстить Передонова. Иначе зачем рядиться! Нарядность и чистота были для Передонова противны, духи казались ему зловонны; всяким духам предпочитал он запах унавоженного поля, полезный, по его мнению, для здоровья. Наряжаться, чиститься, мыться, — на все это нужны время и труд; а мысль о труде наводила на Передонова тоску и страх. Хорошо бы ничего не делать! есть, пить, спать, да и только.

Товарищи дразнили Сашу, что он надушился «пачкулями», и что Людмилочка в него влюблена. Он вспыхивал, и горячо возражал: ничего, мол, не влюблена, — все это, мол, выдумки Передонова; он-де сватался к Людмилочке, а Людмилочка ему нос натянула, вот он на нее и сердится, и распускает про нее нехорошие слухи. Товарищи ему верили, — Передонов, известно! — но дразнить не переставали: дразнить очень приятно!

Передонов упрямо говорил всем о развращенности Пыльникова.

— С Людмилкой спутался, — говорил он. — Так усердно целуются, что она уже одного приготовишку родила, теперь другого носит.

Про любовь Людмилы к Пыльникову заговорили в городе, — весьма преувеличенно, с глупыми и погаными подробностями. Но мало кто верил: Передонов пересолил. Однако, любители подразнить, — их же в нашем городе достаточно много, — спрашивали у Людмилы:

— Что это вы в мальчишку втюрились?

Людмила смеялась, и говорила:

— Глупости!

Горожане посматривали на Пыльникова с поганым любопытством. Вдова генерала Савоськина, аристократическая дама, справлялась о его возрасте, нашла, что он еще слишком мал, и рассчитала, что года через два можно будет его позвать и заняться его развитием. Саша уже начал и упрекать иногда Людмилу, что его за нее дразнят. Даже иногда, случалось, и поколачивал, на что Людмила только звонко хохотала.

Однако, чтобы положить конец сплетням и выгородить Людмилу из неприятной истории, все Рутиловы и многочисленные их друзья, родственники и свойственники усердно действовали против Передонова, и доказывали, что все эти рассказы — фантазия безумного человека. Дикие поступки Передонова заставляли многих верить таким объяснениям.

В то же время полетели доносы на Передонова к попечителю учебного округа. Из округа прислали запрос директору. Хрипач сослался на свои прежние донесения, и прибавил, что дальнейшее пребывание Передонова в гимназии становится положительно опасным.

Уже Передонов был весь во власти своих диких представлений. Призраки заслонили от него мир. Глаза его, безумные и тупые, блуждали, не останавливаясь на предметах, словно ему всегда хотелось заглянуть дальше, по ту сторону, и он искал каких-то просветов.

Оставаясь один, он разговаривал сам с собою, выкрикивал кому-то бессмысленные угрозы:

— Убью! Зарежу! Законопачу!

А Варвара слушала да ухмылялась.

Побесись! — думала она злорадно. Ей казалось, что это только злость: догадывается, что его обманули, и злится. С ума не сойдет, — сходить дураку не с чего. А если и сойдет, — что ж! безумие веселит глупых.

— Знаете, Ардальон Борисыч, — сказал однажды Хрипач, — вы имеете очень нездоровый вид.

— У меня голова болит, — угрюмо сказал Передонов.

— Знаете ли, почтеннейший, — осторожным голосом продолжал директор, — я бы вам советовал не ходить пока в гимназию. Полечиться бы вам, позаботиться о ваших нервах, которые у вас, по-видимому, несколько расстроены.

Не ходить в гимназию! Конечно, — думал Передонов, — это самое лучшее. Как он раньше не догадался! Сказаться больным, посидеть дома, посмотреть, что из этого выйдет.

— Да, да, я не буду ходить, я болен, — радостно говорил он Хрипачу.

Директор тем временем еще раз писал в округ, и со дня на день ждал назначения комиссии для освидетельствования. Но чиновники не торопились. На то они и чиновники.

А Передонов не ходил в гимназию, и тоже чего-то ждал.

В последние дни он все льнул к Володину. Страшно было выпустить его из глаз, — не навредил бы. Уже с утра, как только проснется, Передонов с тоскою вспоминал Володина: где-то он теперь, что-то он делает?

Иногда Володин мерещился ему: облака плыли по небу, как стадо баранов, и между ними бегал Володин, с котелком на голове, с блеющим смехом; в дыме, вылетающем из труб, иногда вдруг быстро проносился он же, уродливо кривляясь и прыгая в воздухе.

Володин думал, и всем с гордостью рассказывал, что Передонов его очень полюбил, просто жить без него не может.

— Варвара его надула, — говорил Володин, — а он видит, что один я ему верный друг, он ко мне и вяжется.

Выйдет утром Передонов из дому, проведать Володина, а уже тот идет ему навстречу, в котелке, с тросточкой, весело попрыгивает, радостно заливается блеющим смехом.

— Чего ты все в котелке? — спросил его однажды Передонов.

— Отчего же мне, Ардальон Борисыч, не носить котелка? — весело и рассудительно ответил Володин, — скромно и прилично.

— Ты в котелке сваришься, — угрюмо сказал Передонов.

Володин захихикал.

Пошли к Передонову.

— Шагать-то сколько надо, — сердито сказал Передонов.

— Это полезно, Ардальон Борисыч, промоциониться, — убеждал Володин, — поработаешь, погуляешь, покушаешь, здоров будешь.

— Ну, да, — возражал Передонов, — ты думаешь, через двести лет люди будут работать?

— А то как же? Не поработаешь, так и хлебца не покушаешь.

— Я и не хочу хлебца.

— И булочки, и пирожков не будет, — хихикая, говорил Володин.

— Нет, люди сами работать не будут, — сказал Передонов, — на все машины будут, — повертел ручку, и готово… Да и вертеть долго скучно.

Володин призадумался, склонил голову, выпятил губы.