Коллектив авторов - Поляна №4 (6), ноябрь 2013

• Название: Поляна №4 (6), ноябрь 2013
• Автор: Коллектив авторов
• Издательство: Русская редакция
• Жанр: Поэзия
• Год: 2013

Любезный читатель!

В это позднее ноябрьское лето, когда, в пику проплывшему лету календарному, нет-нет да и случаются солнечные деньки, когда деревья уже дремлют нагие, а во дворах можно приметить радостных старушек и воробьев, когда земля накидывает желтые покрывала, а веселые дворники сметают их «дерзкой метлой» в таинственные пирамиды, мы, драгоценный читатель, вновь предлагаем вам забыть о банковских вкладах, кредитах и дивидендах, и удобно расположившись в кресле или на диване, одному или с заботливым другом, ясным днем или же глубокой но чью погрузиться в непредсказуемый мир литературы, в мир Эвтерпы, Каллиопы и Талии.

---

Я перешел в одиннадцатый класс, и это было мое последнее лето в пионерлагере. Неизвестно почему, мы с приятелем приглянулись лагерному радисту и получили приглашение поработать в радиорубке. Мой новый друг Сашок не значился ни в каком отряде. Дело в том, что его мама работала врачихой во второй Рузе – пионерлагере для малышей, а он свободно числился при ней, неохваченный никакой отрядной обязаловкой. Он жил с мамой не как пионер или комсомолец, а просто как сын. Может быть, положением мамы Сашка и объяснялась неожиданная симпатия радиста? Не знаю, я тогда об этом не думал. Условия работы в рубке для нас с Сашком были просто потрясающие: правда, мы на все вечера вперед лишали себя танцев, потому что должны были крутить по вечерам пластинки. Зато мы освобождались от тихого часа, а уж это мечта каждого. Небольшая часть той свободы, в которой жил Сашок, перепала и мне. Нам с ним было даже разрешено неорганизованно искупнуться в тихий час. Кто в те годы бывал в пионерлагерях, тот поймет, что это невероятное послабление. Что-то фантастическое, вроде полета на Марс. Только «летать» надо было без лишнего трепа.

Разумеется, Сашок, как неорганизованно отдыхающий, мог купаться в любое время, а послабление было только для меня, но я в простоте душевной не видел между нами никакой разницы. А она была.

Радиорубка! Как сейчас вдыхаю твой прокаленный полдневным жаром воздух; вижу железные, выкрашенные темно-серой краской сундуки магнитофона, приемника и пульта внутрилагерной АТС. Здесь же на столике – коротышка-микрофон для передачи объявлений. Радист показал, как врубать трансляцию и пользоваться микрофоном.

– Вот здесь пластинки с пионерскими сигналами. Когда Юлик в отъезде (а надо сказать, что Юлик был просто потрясающим горнистом), будете крутить их. Эти пластинки – для танцев. Теперь АТС. Услышал зуммер – вот эта лампочка загорелась – снял трубку – говоришь: коммутатор слушает – ага! директор лагеря вызывает шеф-повара – взял вот этот штекер – воткнул в гнездо «Столовая» – обеспечил связь – молодец – возьми с полки пирожок. Понятно?

– А это что за надпись? – показав на ящик приемника, спросил я.

– Враг подслушивает? Это так, для большей таинственности, – с умным видом сказал он. Поняв, что он острит, я слегка улыбнулся.

– А если серьезно – приборы эти армейские, а в армии такое предупреждение нелишне.

– Вот еще что, – вспомнил радист. – Звать меня Вадим, разрешаю обращаться на «ты», но не особенно наглеть. А теперь – вольна! Инструктаж закончен.

Так повелось, что искупавшись в тихий час, мы с Сашком слушали «Голос Америки». Вадим полностью положился на нас и, закрутив любовь с вожатой из лагеря Мосэнерго (это на противоположном, высоком берегу), в рубку почти не заглядывал. И вот, оцени, кто сможет! – в то время как вся несчастная пионерия потела и маялась в своих кроватках – отдай два часа положенному как наказание сну – мы в радиорубке, довольно нахально расположившись с пепельницей и сигаретами, открыто, не таясь курили наш «Дукат». Эти сигареты, надо сказать, лучшие сигареты моего отрочества и юности, – были контрабандно провезены мной в футляре от аккордеона в огромном количестве. Итак, мы с наслаждением покуривали себе, не спеша послушивая музычку, которую удавалось на то время поймать на коротких волнах.

– Осторожно! – говорил я время от времени, подняв в воздух палец.

– Враг подсвушивает! – подхватывал Сашок, не выговаривавший букву «л». Так мы с ним веселились.

Вечером нам предстояло впервые крутить танцы. Разобрав пластинки, я понял, что с джазом здесь не густо.

– Старик! – сказал я, – знаешь, что у меня уже давно в печенках сидит? Что все скачки (так на молодежном сленге тогда назывались танцы), что все скачки в Советском Союзе заканчиваются одинаково – утесовским дуэтом. По-утесовски засипатив, я запел: «Засыпает Москва, стали синими дали. Ярче блешчут кремлевских рубинов лучи»… ну, и так далее.

– От этого, старик, в конце скачек такая тоска нападает. А я предлагаю заканчивать «Колыбельной из царства птиц» в исполнении Эллы Фитцджеральд, со всякими ее поливками типа: ши-патери-рдьюба, ши-патери-рдьюба, тобарей-тобарей, дую-дую-дую-дую.

– Гениально! – сказал Сашок. – И никаких вандышей, согвасен?

Что значит – согласен? Я был не согласен, а счастлив, что, наконец, вижу перед собой единомышленника. Ведь джазу сопротивлялись все – и стар и млад – и не потому, что он был под подозрением у власти, а по каким-то другим, более глубоким причинам. Уже значительно позже один мой товарищ, кажется, верно угадал, в чем дело:

– Славянское ухо, старичок, – сказал он, – воспитанное на ассонансных созвучиях, не переносит джазовых гармоний.

– А за что ты любишь джаз? – как-то спросил Сашок.

– Сам не знаю… От него такое ощущение, словно прокусываешь сочное яблоко. Он веселый.

– У тебя не интеллектуальное, а чувственное восприятие, – заумствовался Сашок.

– Будто твой любимый Армстронг – интеллектуален. Скажи еще – философичен.

– Ну, зачем так? Осторожно…

– Что осторожно? – вылупился я на него.

– Осторожно, – со значением повторил он, подняв палец.

«А»! – наконец догадался я.

– Враг подслушивает, – закончили мы хором.

Хорошая шутка. С ее помощью можно в одну минуту замирить любой спор.

Танцы начались с заявки двух девчонок из третьего отряда. Подбежав к открытому окну рубки, они попросили:

– Мальчики! Поставьте «Прости меня, но я не виновата».

– Счас прям, – ехидно сказал я. – Сашок! Поставь-ка им ноктюрн «Гарлем».

Скажу вам, это ощущение! Над тысячу раз виденной, деревянной, глубоко нашенской танцплощадкой зазвучал такой фирменный сакс, что, чуть было не сказал, все вокруг преобразилось. А, может, и преобразилось…

Танцплощадка была еще полупуста. Редкие пары, в основном девчоночьи, пошли топтаться по ее деревянной палубе. Во второй Рузе – лагере для малышей – Юлик запел на серебряной трубе сигнал отбоя: «Спать-спать по палатам». Далеко-далеко приглушенно залаяли собаки, обозначая протяженность невидимого во тьме пространства…

У меня сладко заныло сердце. Когда-то и я был малышом и жил во второй Рузе. Хорошо там – каждый отряд живет в своем отдельном коттедже. А у нас в первой Рузе два здоровенных двухэтажных барака, каждый на шесть отрядов.

– Старик, – сказал Сашка, – мы одного не учли. Джазовых пвастинок мавовато. Это была и моя мысль, но я подумал, что вот сейчас-то оно и решится. Или мы проявим твердость или… пиши пропало – все пойдет по старинке.

– Ты что? Боишься гнева темных, не просвещенных джазовой мыслью масс? – подковырнул я.

– Да нет, чего их бояться, – не очень уверенно сказал он.

– Старенький, будем крутить те, что есть. И только джаз, – сказал и сразу же пожалел я. Но не отступать же было. Это сначала немного страшновато, потому что берешь на себя. Получалось, что Сашок – за мной, а я – за кем?

Раз мы отказали девчонкам и поставили «Маршрут 99», в другой раз поставили «Солнечную сторону улицы», в третий – «Когда святые маршируют». Наконец, удовольствие от перевоспитания масс резко пошло вниз.

Неожиданно к окошку радиорубки подошла вожатая второго отряда Тоня.

– Володь! – сказала она мне. – Кажется, белый танец объявили.

Как? Уже объявили? Эти два слова «белый танец» действовали на меня магически. Сколько раз, услышав их, я ожидал, что из сырого тумана с запахами лопухов, крапивы и махорочных сигарет возникнет и сама подойдет ко мне такая девчонка, какой, может, и во всем лагере, и на всем белом свете не было. Я был уверен, что эти два слова могут создавать даже и не существующее…

– Я тебя приглашаю. – Легкий удар тока с частичной парализацией дыхательной функции!

Выглядела она потрясающе: в темно-синей обтягивающей юбке и в нежно сквозящей розовой гипюровой кофточке, под которой просвечивало то, что я и разглядывать-то не смел. Я, как загипнотизированный, взобрался на подоконник и выпрыгнул к ней во тьму.

– Сашок! – попросила она. – Поставь, пожалуйста, для нас «Ночь коротка» и объяви «белый танец».

– Объявляется бевый, – прорычал в микрофон Сашок голосом Луи Армстронга и сделал паузу, – танец!

Я еще летел из окна, когда понял, что с белым танцем был вероломно обманут. Но Тоня могла из меня веревки вить. Четыре года назад, когда я был совсем малышом и жил во второй Рузе, она была моей вожатой и – от скуки, что ли? – научила меня танцевать. У нас там была шикарная, почти городская танцплощадка, со всякими беседками и скамеечками, не то что эта наша голая палуба. Только танцевать на ней по нашему малолетству было некому. Танцы начинались очень рано, в шесть часов вечера и длились минут сорок. И вот в этой, абсолютно не располагающей к танцам обстановке, при еще полном свете дня Тоня терпеливо ходила со мной по кругу.

Ничего она не боялась: ни как она выглядит со стороны, ни насмешек других вожатых, что возится с таким малышом. А выглядело это, наверное, действительно смешно. Я приходился ей чуть выше пояса и к тому же все время смотрел себе под ноги, иногда тыкаясь головой в ее мягкий живот. Два шага направо, на нее. Два шага налево, на меня – все время считал я про себя.