Герман Вук - Внутри, вовне

• Название: Внутри, вовне
• Автор: Герман Вук
• Издательство: Феникс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-222-00747-2

Имя Германа Вука достаточно хорошо известно как зарубежному, так и российскому читателю.

Книга «Внутри, вовне», написанная автором в 1985 году, впервые публикуется в России. Как и прежние произведения талантливого еврейского писателя, книга пронизана всепоглощающей любовью к человеку, Родине, духовным ценностям еврейского народа.

В каждой строке чувствуется тонкий психолог, наблюдательный и умудренный жизнью человек, мастерски владеющий словом.

Книга написана легким, сочным и вместе с тем увлекательным языком, захватывает читателя уже с первых страниц этого незаурядного произведения.

Нет сомнения, что выход романа на русском языке станет заметным событием в литературе и доставит огромное удовольствие всем, кто раскроет эту замечательную книгу.

---

Свадьба развернулась на всю катушку: все пили, ели, танцевали, пели, рассказывали анекдоты, поднимали тосты. Официанты отодвинули к стенам всю мебель, свернули мамин персидский ковер и на свеженатертом полу освободили место для танцев. Вино, виски и обильная еда развязали языки Борисовым родичам, и в конце концов они тоже пустились в пляс: хотя ни на ком из них не было ермолки, но в настроении все были приподнятом. Будь я неладен, если даже сам мистер Кахане не подхватил наконец пухлую Борисову кузину и пустился с нею в пляс; лицо у него было пугающе пунцовое, но вполне довольное.

Моя сестра Ли вытащила Святого Джо Гейгера на так называемый танец с носовым платком. Из скромности ортодоксальные еврейские юноши и девушки не должны во время танца прикасаться друг к другу, поэтому, танцуя, они держатся за концы натянутого носового платка. Все, кроме Питера, бросили танцевать и окружили их широким кольцом, смеясь и подбадривая танцующую пару. Когда танец закончился и Святой Джо, пыхтя и отдуваясь, вышел из круга, все захлопали в ладоши. Один лишь Питер, сощурив глаза, неподвижно стоял, подпирая стенку, и ермолка у него на голове съехала набок, как щеголи иногда носят шляпу.

Кузен Гарольд, сидя за роялем, провозгласил:

— Ну, а теперь жених и невеста!

Борис и Фейга в центре круга завертелись в вальсе. Все опять захлопали, и некоторые тетушки стали вытирать глаза.

Остановившись около мамы, Фейга закричала:

— А ну, Сара-Гита и Алекс!

Сводные сестры схватили друг друга за руки, посмотрели друг другу в глаза, обнялись и расцеловались. Папа подошел и обнял маму. Борис и Фейга вернулись в круг, и кузен Гарольд заиграл вальсовую мелодию нашего детства. Какой-то поэт-песенник из Гринвич-Вилледжа когда-то написал для этой мелодии слова, и его песня приобрела известность под названием «Юбилейный вальс», но на самом деле — это очень старая еврейская мелодия. Я даже не знаю, было ли у нее когда-нибудь какое-то название. Мама с папой танцевали этот вальс на Фейгиной свадьбе в гостиной нашей новой квартиры, а вся «мишпуха», да и Борисово семейство тоже, хлопали в ладоши. Когда я говорю «все», я имею в виду, что именно все — даже дядя Йегуда. Пусть хоть на какой-то короткий момент, но все маму с папой любили, желали им всего лучшего и прощали им переезд на Вест-Энд-авеню.

В те времена мама с папой уже редко танцевали. Папа танцевал в старомодной манере, очень изящно, и выглядел при этом очень гордым. Но и очень усталым. На свадьбе он все время был душой общества — с того самого момента, как Борис раскрошил каблуком стакан: он пел, шутил и дурачился с Борисом, с Фейгой, с Ли, со мной, с тетушками, даже «Зейде» он заставил немного пошаркать ногами. Поэтому он очень утомился. Но все же он не заставил себя упрашивать и покружил маму под эту старую мелодию.

Я никогда не танцую под «Юбилейный вальс». Я вообще не люблю слушать эту мелодию. В машине я выключаю радио, когда я ее слышу. В тот день, когда они танцевали, а все прихлопывали, мама, больше чем когда-либо, приблизилась к тому, чтобы получить свою плойку; и потому что папа хотел, чтобы она ее получила, и для этого даже дал ей возможность поселиться на Вест-Энд-авеню, для меня «Юбилейный вальс» был и остается его песней.

«Бобэ» не была Фейгиной бабушкой, но она была единственной бабушкой на свадьбе, а бабушке на свадьбе полагается танцевать. Мама подтолкнула к ней папу:

— Станцуй с «Бобэ»!

Папа обхватил свою хромоножку мать, которая залилась смехом, как молодая девушка, и медленно, неуверенно пошла с ним танцевать. Все, естественно, снова стали хлопать и ободряюще кричать, но папа с «Бобэ» сделали только несколько па и остановились — и не из-за бабушкиной хромоты. Остановился папа: он тяжело дышал, лицо у него посерело. Улыбаясь, он сказал хриплым голосом, почти задыхаясь, но при этом весело размахивая руками:

— Хорошего понемногу! Теперь пусть станцует еще кто-нибудь.

Круг разбился на танцующие пары. Мы с Ли пробрались к папе и отвели его в спальню Ли; он тяжело опирался на нас, ладони у него были потные. В спальне он сразу же лег лицом вниз на кровать.

— Ступайте обратно! Танцуйте! — сказал он, обхватывая голову руками. — Это же свадьба, все должны веселиться.

В спальню вбежала мама:

— Алекс, Алекс, что с тобой?

— Я позвоню доктору Шайнеру, — сказала Ли.

— Не надо звонить доктору Шайнеру, — задыхаясь, сказал папа. — Я еще не помираю. Дети, идите. Сара-Гита, дай мне стакан воды. — Он повернул голову и взглянул на нас. — Вы слышали? У нас же гости. Идите!

Когда мы вышли из спальни, Ли сказала:

— Я начну работать в прачечной и буду возить его в Бронкс на машине.

В гостиной веселье было в разгаре. Борисово племя веселилось вовсю, танцуя галутные танцы: пары, притопывая, ходили друг вокруг друга и пели русские песни. Кто-то из Борисовых родственников завладел роялем, а кузен Гарольд накладывал себе на тарелку солидную порцию ростбифа. Мистера Кахане и Святого Джо уже не было. Питер Куот все еще подпирал стенку, холодно наблюдая за происходящим, и ермолка у него на голове еще больше сбилась набок.

Ну ни дать ни взять жиды!

Так, наверное, мы выглядели в его глазах: по крайней мере, именно так описана Фейгина свадьба в его повести «Путь Онана», где он — правда, с некоторым художественным домыслом — описал даже спор из-за свечей; он, видимо, его случайно подслушал. Но я вспоминаю Фейгину свадьбу совсем по-другому. Питер, сквозь свои прищуренные глаза, наверно, видел ее такой, какой описал. Он не был одним из нас. Вероятно, он и сам не хотел быть одним из нас, и все же в его пародийном описании есть какая-то щемящая нота горечи, вызванной тем, что он — чужак.

* * *

Вскоре после свадьбы папа поехал на обследование к доктору Шайнеру и взял меня с собой. Доктор долго прослушивал и простукивал его белую впалую грудь; потом он сложил свой стетоскоп с таким выражением лица, какое бывает у судьи, который собирается приговорить подсудимого к смертной казни. У доктора Шайнера были большие усы, и от него пахло сигарами и лекарствами; этот запах пробуждал во мне детские страхи перед врачами.

— Можете одеться, Алекс, — сказал он.

— Что, сердце не в порядке? — спокойно спросил папа, наморщив лоб.

— Вам нужно меньше переутомляться, — сказал доктор.

Но не переутомляться было не в папином характере. Ли вскоре действительно начала работать в конторе прачечной. По утрам она садилась за руль и везла папу на работу, а вечером отвозила его назад. Через некоторое время папа снова смог проходить несколько кварталов, не останавливаясь на полпути, чтобы перевести дыхание. Он происходил из семьи, где мужчины — двужильной породы. Дядя Хайман дожил до восьмидесяти с гаком, а дядя Йегуда, которому уже девяносто, все еще подвизается в качестве шамеса в маленькой синагоге у себя в Майами. Беда в том, что папа метил чересчур высоко и хотел всего слишком быстро добиться в «а голдене медине», и он взял себе на плечи слишком тяжелую ношу. Неутолимое честолюбие и доброта характера плохо уживаются друг с другом. В те дни еще никто из нас этого не понял — меньше всего папа, — и все мы пренебрегли тем предупреждением, которое получили на Фейгиной свадьбе.

Глава 52 «Ты его получишь!»

Ли продолжала работать в прачечной, и это портило ей кровь. Она ходила как в воду опущенная и даже не сговорилась пойти куда-нибудь на Новый год: на душе у нее кошки скребли, и ей было не до веселья.

Мы с Питером и Марком сговорились собраться у Питера и пойти на Таймс-сквер смотреть фейерверк. Я пригласил Ли пойти с нами, и она сразу же согласилась: она явно надеялась, что Марк сообщит ей какие-нибудь новости про Моше Лева. В тот вечер я впервые в жизни увидел в еврейском доме рождественскую елку: правда, елочка была совсем крошечная и ее засунули в дальний угол куотовской гостиной, но это была настоящая рождественская елка, увешанная игрушками, усыпанная серебристыми блестками и увенчанная позолоченной звездой. Около елки сидел за роялем Марк Герц и наигрывал какую-то простенькую джазовую мелодию.

— А, вот и наша палестинка! — воскликнул, он, увидев Ли, и перешел на «Атикву», которую закончил эффектным глиссандо.

Свои новости про Моше Лева Ли таки получила. Марк, не тратя даром времени, рассказал, что он получил письмо от своего двоюродного брата: тот написал из Южной Африки и попросил его позвонить Леоноре и передать ей привет.

— По всему видать, Моше в вас души не чает, — сказал Марк. — Он пишет, что его жена и все его семейство на вас надышаться не могли.

Марк объяснил, что Моше Лев года на два уехал по делам службы в Южную Африку — вместе с женой и всеми чадами и домочадцами — и сейчас живет у своего богатого брата, у которого огромный дом в Кейптауне.